Ариадна Борисова - Белье на веревке

Женя смутилась, но тут же взяла себя в руки.

– И подарки забери, их, наверное, можно вернуть и получить назад деньги, – бросила она, скидывая туфли. – Жаль, что я платье снять не могу, так бы и кинула его в наглую физиономию.

Она схватила сумочку и босиком направилась к выходу.

– Ты куда? – окликнул ее Спиричев.

– Домой. Сейчас прискачет твой папаша и наверняка выпорет непослушного сынка. А мне на это смотреть неохота. Не переживай, за такси я сама заплачу, а, впрочем, тебе и нечем… – И Женя стремительно вышла из комнаты, не удостоив Тошу и взглядом.

Мать и бабка, узнав о постигшей ее неудаче, объявили семейный траур. Алла Ивановна всхлипывала:

– Я так хотела, так мечтала… Что ты наконец встретила достойного человека. Что он будет заботиться о тебе да и нас не оставит.

– Эх, Алка, дура ты, дура, – качала головой бабка. – Чтоб достойного да заботливого отхватить, надо чтоб в башке что-то было. А ей куда? Ей вон первый встречный аферист наплел черт-те чего, она и уши развесила. И ты вместе с ней. Навязались на мою голову две кулемы. Так, видно, и тащить мне вас на горбу до самой смерти.

Даже верная Пенелопа, казалось, смотрела на нее с высокомерным презрением.

Женя и сама себя ругала на чем свет стоит:

«Надо ж было выставить себя такой идиоткой – таскалась с ним везде, слушала бесконечные бредни, головой кивала. А ведь чувствовала, что что-то тут не так. Почему же сразу не поставила на место?»

Через день после ее триумфального провала позвонили из ночного клуба – портье записал номер ее мобильного, когда заказывал для нее такси.

– Это вы забыли кролика?

– Какого кролика? – не поняла Женя, но сразу сообразила: – Ах, вы про Дольчу!

– Не знаю, Дольча она или Габбана, только ее нужно немедленно от нас забрать. Она уже уничтожила на кухне недельный запас моркови. Если вы не приедете, я собственными руками сделаю из нее низкокалорийное азу.

– Хорошо-хорошо, я приеду, – согласилась Женя.

Так в их двухкомнатной квартире поселилась белая австралийская крольчиха с флегматичным характером, лошадиным здоровьем и непобедимым аппетитом.

– Доченька, ну зачем она нам? У нас и так места мало, – трепыхалась Алла Ивановна.

– Ты скажи спасибо, что она в подоле не принесла, – изрекла бабуля, вынув изо рта изжеванную «беломорину». – Ладно, с паршивой овцы хоть шерсти клок.

Пенелопа несколько дней недоверчиво косилась на незнакомого зверя, но потом, смилостивившись, лизнула крольчиху в розовый нос. В конце концов домочадцы привязались к Дольче. Алла Ивановна тщательно расчесывала ее белую блестящую шерсть и повязывала крольчихе на шею атласные ленточки; бабка, возясь на кухне, не забывала оставить для «животинки» капустную кочерыжку; а Женя, поглаживая кролика за ушами, жаловалась вполголоса:

– Дольчинька, отчего ж твой хозяин таким дураком оказался, а? Он ведь мне и правда понравился…

Женя собиралась приняться за уборку, когда в дверь позвонили. Оправив выношенный халатик, она пошла открывать. На пороге стоял Тоша с пышным букетом пионов.

– Как… Как ты меня нашел? – пролепетала ошеломленная девушка.

– Поймал таксиста, который дежурил у клуба. Он дал мне твой адрес. Значит, вот так живут голливудские звезды?

– Это… это квартира моей бабушки, – попыталась отовраться Женя. – Я здесь почти не бываю, только…

– …только проездом из Лос-Анджелеса в Париж. Ну понятно. И халат на тебе тоже бабушкин. И вот это, – он махнул в сторону возвышавшихся под зеркалом белых сапог, – тоже ее.

Женя поняла, что отпираться бесполезно. И тут из комнаты, привлеченная шумом, выкатилась Дольча.

– Что это? Не может быть, это же… Дольчинька, девочка моя, ты нашлась! – Спиричев подхватил крольчиху на руки. – Женя, это ты, ты ее нашла?

– Да, мне позвонили из клуба, и я ее забрала.

– И ты решила оставить ее у себя? Но почему? – Тоша обернулся к девушке.

Женя смущенно пожала плечами и, не найдя что ответить, заметила:

– М-да, неудачливые мы с тобой получились золотоискатели…

– Ну это как посмотреть… – Аккуратно опустив Дольчу в кресло, он шагнул к Жене, притянул ее к себе и поцеловал.

Августовское солнце клонилось к закату. На распахнутой в сад створке окна сушились Тошины плавки и Женин ярко-оранжевый купальник. Во дворе Алла Ивановна усердно выпалывала сорняки вокруг клумбы с анютиными глазками. С террасы донесся раскатистый голос Спиричева-старшего:

– Хода нет – ходи с бубей, бубен нет – ходи с червей.

Тоша сгреб разомлевшую от жары Женю в охапку и поцеловал в пахнувшее речной водой плечо. Вследствие того, что семейные капиталы были порядком растрачены Тошей во время его разудалого загула, на семейном совете было решено, что медовый месяц молодые проведут на подмосковной даче Федора Николаевича. И вот уже неделю они наслаждались друг другом среди пузатых садоводов, крикливых деревенских бабок и парного молока по утрам.

– А все-таки хорошо, что ты не кинозвезда. Сейчас спешила бы на съемки куда-нибудь в Париж или Лондон. А я бы торчал тут один.

– Ты бы тогда был олигарх и торчал не тут, а на каком-нибудь совещании совета директоров твоего банка, – напомнила Женя.

– Да ну его, в такую жару, – засмеялся Тоша. – Знаешь, по-моему, мы все равно неплохо устроились.

– Значит, ты не только на войне можешь чувствовать себя по-настоящему счастливым? – лукаво спросила Женя.

– Не-а… Лишь бы у тебя находилось время на близость, и не только духовную. – Смеясь, он повалил молодую жену на кровать и набросился на нее с поцелуями.

На веранде тяжело заскрипело старое кресло. Бабка, поднимаясь, сгребла со стола карты и сурово выговорила Спиричеву-старшему:

– Давай-давай, Николаич, держи себя в руках, нервничай после расплаты.

Федор Николаевич, ругаясь, отсчитал проигрыш, и бабка, пряча купюры в карман засаленного фартука, произнесла:

– Пойду, что ли, ужин разогревать. А-то наши-то сейчас встанут, жрать захотят. Засранцы!

Холодно, очень холодно было в Москве этим ноябрем. С самого начала месяца часто и помногу шел жесткий мелкий снег. Промерзший ветер нес его по широким улицам, разметал в переулки, шлифовал им до благородного блеска накатанные дорожки на тротуарах.

В один из ледяных дней, когда на свистящей улице легкие не успевают согреть попавший в них ветер, к расселенному аварийному дому, затерявшемуся в старых новостройках Москвы, подъехала облава.

В доме жили. И серьезно рисковали при этом – тот, кто не имел в столице прописки или регистрации, после облавы обязательно ставился перед выбором: или получать срок за тяжкое нарушение регистрационного режима, или, подписав добровольно-принудительный контракт, отправляться в дальнее-дальнее Подмосковье. Там, среди сырых талдомских лесов, стояли вредные-вредные, но очень полезные столице предприятия. Там работали на износ. Получали, конечно, зарплату – не наличными, а переводом на пластиковую карточку (действующую, правда, только в том городе, где работник был прописан). К концу контракта набегала приличная сумма, забирай и иди себе, то есть отправляйся на малую родину, – отъезд с завода и возвращение в порт приписки тщательно контролировались и отслеживались. Но как набегали деньги, так и убегали силы – наступал этот самый полный износ организма.

Всеми способами нужно было стараться не попасть туда, а грозило это только жителям Немосквы и Необласти, которые приезжали в столицу охотиться на деньги. Ведь деньги по-прежнему водились только там. Эти чужие Москве были не нужны – своим рабочих мест не хватало.

Зато очень пригождались Области. Эти люди были Сила, рабочая нужная сила.

В Москве уже давно нельзя было иначе – новый закон оказался суровым, повернутым добрым лицом к тем, кто вовремя успел стать в столице «своим», и лицом беспощадным – ко всем остальным.

* * *

Юля проснулась, но глаза открывать не спешила, потому что слышала – Володя чем-то гремит, а значит, зажигает керосинку. Холодно, лучше еще чуть-чуть полежать на кровати из высоких ящиков и благодарно-жарких армейских одеял. Юля поправила на голове шерстяной платок, сладко повернулась на другой бок и, вытянув шею, понюхала воздух. Скоро запахнет едой – и вот тогда можно будет обрадоваться новому дню.

И правда. Вот в холодном воздухе понесся дух теплой рыбы; рыбы горячей; даже слегка подгорающей рыбы. Юля открыла глаза – Володя улыбался и широко махал ей сковородкой.

Юля выбралась из одеял, слезла с шаткой кровати, сразу обулась в крепкие ботинки.

– Юля! Я жду тебя. – У Володи был замечательный голос. На такой голос хотелось бежать с края света.

И сам Володя был очень красив. Стать бы ему артистом. Но он выучился на геодезиста – умел замерять землю, которой до его голоса, лица и тела не было никакого дела. Пока он жив, конечно, не было.

Юля любовалась своим Володей. Выпила воды, которую он дал ей. Выпила еще, посмотрела на белое дно чашки, еще раз выпила. Сняла платок, поцеловала Володю, улыбаясь ему и рыбе, отскочила в самый дальний угол крошечной самодельной комнаты и совершила несколько упражнений зарядки, которым позавидовала бы заядлая фитнес-женщина.

Рыба ждала, подергиваясь на сковородке, снятой с огня. Она не остывала, хотя уже должна была – ведь в комнате, кроме керосинки, не было обогрева.

Ждал и Володя. Он никогда не ел без своей Юли.

Вот они подсели к рыбе. Но тут топот, крики и треск послышались с разных сторон. Кто-то истошно кричал, упираясь, кто-то кричал, напирая. Кто-то громко бежал по коридору, ближе к комнате-городухе, еще ближе…

Треск и грохот усилились. Под ударами вот-вот должна была упасть дверь.

– Всем оставаться на местах! Не двигаться! – Ломавших дверь было двое или даже больше. Кричали они со стопроцентной верой в успех.

Дверь вылетела вместе с рамой.

Пока дверь держала оборону, Володя выбил заложенное фанерой и заткнутое тряпками окно, схватил свою большую куртку, завернул в нее Юлю – и выкинул ее на улицу. Через секунду за ней полетела Юлина сумка. И рыба.

Выглянув в окно и убедившись, что Юля жива, не разбилась, Володя крикнул:

– Я найду тебя! Я позвоню! Не бойся! Жди, Юля!

Через мгновение звуки послышались уже другие: облава настигла Володю. Кричал он теперь другое – отвлекающее от мысли о том, что Володя в комнате был не один, что надо бы поискать беглеца на улице. Берите типа только его, Володю. Его и брали.

* * *

Такой успешной операции давно не проводилось. Больше тридцати человек, нелегально обитающих в Москве и отбивающих хлеб у законных ее жителей, удалось задержать и доставить в специальный отдел.

В основном это были артисты и музыканты – Юлины друзья. Володя-геодезист вообще-то искал другой доли, когда-то он грузил мешки с цементом на стройке пристройки к ночному клубу, где выскочившая отдохнуть в перерыве между номерами наемная танцовщица Юля на него и налетела. До этого Володя жил на строительном складе, но появление Юли изменило его жизнь.

Очень изменило.

– Будем бороться с тем, что мы бедные и ненужные, – сказал он как-то Юле, стоя у построенного клуба и глядя на сияющие хром и пластик автосалона, где в тепле и уюте носились среди покупателей и начальников работники и работницы. – И что впереди нас ждет наемное рабство.

Они начали пытаться добывать деньги в Москве – городе будущего.

Юле и Володе посчастливилось жить в благостное время – после окончательной победы демократических сил в правительстве люди стали свободными. Вживление микрочипов – пакостное нововведение, казавшееся поколению родителей Володи и Юли чем-то из мира фантастики, было отменено как нарушение прав человека.

Да, с чипами было не забалуешься. Несанкционированный въезд на территорию приоритетной зоны страны фиксировался со спутника, оттуда же поступал сигнал – и нарушитель блокировался. Не сунешься. Никак. А сейчас гайки раскрутили – и Москва стала возможна. Оказалось возможным попасть в нее.

Они и попали.

* * *

У Юли не было другого выбора.

Она вылетела из окна второго этажа и упала на кучу строительного мусора, засыпанную снегом. Куча была неровной, бугристой, так что дробленый кирпич, щебень и куски арматуры дали о себе знать Юлиным спине и бокам. Еще Юля разбила лицо, но осталась жива и ничего не сломала. Володя знал, что делал, когда бросал ее на землю. Знал, на какую землю, знал, зачем бросал. Володя…

Юля вскочила на ноги, куртка слетела. Снова завернувшись в нее и привычным движением набросив на плечо ручку сумки, Юля побежала вдоль дома. Что происходит? Всех хватает полиция? Или выборочно? Надо узнать, что там, с той стороны.

Пока Юля бежала, стихли крики, послышался рев машин; вот он сошел на нет – уехали… Юля решила вернуться в огороженную Володей комнатку, которая ей казалась самой теплой в доме.