Ариадна Борисова - Белье на веревке

– Не разумеешь, значит? – удивился самый молодой, гораздо моложе Семена, москальский ментюк.

– То есть не понимает, – пояснил ему другой.

– Но как же так? – искренне удивился молоденький. – Как же ты не понимаешь? Мы же общие друг другу. Мы эти… Славяне! Братья-славяне! Ладно, чурбаны не понимают, но ты-то!..

– Ха – не понимают! – усмехнулся второй. – Они-то как раз очень хорошо все понимают. А ты-то что ж, усатик? Вот из-за таких, как ты, нам теперь они братья, а не вы… Гордый какой. Ну, что молчишь? Так говорю или не так?

Семен в ужасе развел руками. Что, что им сказать? Говорят спокойно, против него вроде ничего не имеют. И – жалеют его, что ли… Пойми вот. Семен пожал плечами и совсем по-русски сказал: «Эх…»

– Притворяется, незалежный, – с сожалением посмотрев на Семена, подвел итог встречи третий. Самый главный. – Давай, топай с нами.

Двое других подтолкнули Семена под бока.

Семен не знал, что если бы полицейские так не расстроились тем, что он их не понимает, они вполне отпустили бы его. Им выдали в отделении замечательную и неожиданную премию. И к тому же совершенно не обязательно было никого хватать и приводить – их смена вот-вот должна была закончиться, и шли они в это же самое отделение, чтобы сдать дежурство. А тут такая незалежная насмешка над славянским братством… Русские ребята обиделись.

Юля тоже поняла, что Семена ведут наказывать. А ведь если бы она его не обманула, он бы затаился в недрах промерзшей машины – и все бы было хорошо. Или отдал бы он наряду полиции свои деньги – его и помиловали бы? Почему он не предложил отступного? Видно, деньги, что она забрала, были последними… Гордый укр – да не догадался бы взятку дать? Значит, денег у него больше не было.

И ей стало Семена жалко – ведь он был еще более бесправным, чем она сама. Дурак, он ведь просто из-за своей спеси повелся на ее слова…

Неведомой морзянкой азбуки совести застучали в ее голове мысли: а можно ли добиваться счастья себе, обманывая и подставляя другого? Доверчивого обмануть легко, но как тогда пользоваться результатами победы?

Семеновская сотня жгла карман. День завершался. Взнос за телефон без этих денег отменялся.

– Подождите! – крикнула Юля вслед удаляющейся в темноту группе.

* * *

Вечеринка была в разгаре. Джульетте звонила мать, та сообщала ей, что все прекрасно. И действительно была счастлива.

Счастлива… Володя вдруг отчетливо вспомнил, когда был счастлив и он – счастлив абсолютно. Они ездили с Юлей на море, сидели на камнях – и волны разбивались о них, обдавая Юлю и Володю брызгами. Теплыми и приятными. Они мечтали, строили планы – и эти планы казались осуществимыми. Не Москва, для жизни подошла бы им, конечно, не Москва, она должна была только дать денег, чтобы появилась возможность начать жить. Свободно и весело. Они оба были трудолюбивыми, непрерывная работа не пугала их. Мечта имела варианты, но одно оставалось неизменным – Володя и Юля собирались быть вместе. И это «вместе» очень нравилось Володе, казалось ему единственно правильным, нужным способом существования. Да – только с Юлей он был счастлив. И быть счастливым ему нравилось.

«Да что я, очумел, что ли?» – вдруг подумал Володя. Он с тоской оглянулся вокруг – и заскучал. Честное слово, легче было прислуживать Луизе Мардановне, чем делать вид, что ты равен всем здесь. Время жизни, одной-единственной жизни, будет потрачено на то, чтобы забраться туда, к ним, вверх. И это ради каких-то мифических потомков. Ведь может так случиться, себе-то пожить в богатстве или не придется, или просто расхочется. От усталости.

А между тем Джульетта расслабилась и потеряла бдительность: вечер ведь ох как удался! И сейчас она, оставив кавалера, порхала где-то с подружками.

Все пути отступления Володя продумал, а затем тщательно осмотрел. При нем был телефон, половина гонорара (вторую хозяйка все-таки прижала и пообещала выдать после завершения операции). Жалованье ждало его первого января, ну да бог с ним! Хватит и этих денег. А скоро он и новых заработает!

Да, Володю будут искать, а уж что ему за этот побег грозит… Господа неохотно расстаются с тем, что служит их хорошей жизни. Лучше не думать…

«Мы уедем с Юлей! Свет, что ли, клином сошелся на этой Москве? Мы что-нибудь обязательно придумаем! Земля большая, уж я-то знаю!» – думал Володя. Он любил землю, небо и вольный ветер.

А еще Юлю. Конечно, он любил своего маленького стойкого солдата! И пусть сейчас Володя проиграл битву за Москву. «Я выиграл свободу. Да, выиграл волю», – думал он, походкой предводителя жизни проходя мимо гостиничной обслуги. До улицы оставалось совсем чуть-чуть. Перед ним с поклоном распахнули дверь – и все той же горделивой походкой Володя устремился спасаться. В костюме, без верхней одежды, как, собственно, и приехал на праздник, – ну да ничего, постарается не замерзнуть, при первой возможности поймает такси, одежду купит, все не проблема.

Бежать он будет после – а сейчас он шел со спокойной величавостью принца – будущего короля.

И ведь ушел, ушел! Только его бывшие хозяева пока об этом не догадывались.

* * *

Бежала по улице и Юля. Она разозлила всех трех полицейских – сначала предлагая деньги за то, чтобы ребята отпустили несчастного украинца. А затем, обозвав нехорошими словами всех троих (чтобы каждый оскорбился и захотел ее поймать), понеслась прочь. Бегала Юля быстро.

И, бросив Семена, полиционеры погнались за ней. Даже свистели в свистки. Напрасно Юля переживала, что кто-то из них останется охранять Семена. Помчались.

«Ну, что? Спасся, кажется, бедолага, – подумала она, оборачиваясь напоследок и видя, что Семен быстренько забирается под брезент. – А мы побежали!»

И она неслась по улице. Полицейские бежали за ней. Или за деньгами. Или за славой. Или за порядком в городе – неизвестно. Но бежали.

* * *

Семен, дрожа ногами, руками и животом, огляделся. Посмотрел на свои акции, посмотрел на небо. В морозном небе ярко и празднично горели звезды: бесплатное небесное электричество. Или все-таки теперь небесплатное? Ведь за них он сегодня заплатил, а потому может пользоваться московскими звездами на законных основаниях? Наверно, так.

Семен деловито забрался в елки. Хитрая кацапка выманила на эти акции последние его деньги. Лучше бы он не платил за них – а нагрел бы на небесное топливо клятых москалив! Вот это было бы правильнее. А то вот оставила без денег… Семен проклинал девицу вместе с московскими собаками-ментами, глядя через отошедшую от каркаса узкую щель вверху тента на прекрасные звезды.

Сидел, трясся – и не знал, что к нему уже спешили родные хлопцы, которые втюхали глупым москалям все елки. Что в кузове скоро вновь станет тепло, весело – надышат, насмеют, напукают… Что завтра с утреца, когда включится в работу главный генератор небесного электричества, хлопцы постараются распродать елочные остатки – и можно будет подаваться на милую родину.

Снова проваливаясь в сон, свободный Семен с негодованием подумал: почему солнце светит не одним его сородичам, а еще и всяким москалям и обманщикам? Это несправедливо!

* * *

Юля шмыгнула в подворотню, за которой начинался забор новостройки. Дальше – в подвал. Она хорошо знала подвалы. Хуже чердаки.

Конечно, она уйдет, она не даст себя поймать. Она будет жить.

Подвал шел все глубже и глубже…

В этот момент Володя, проносясь над Москвой в салоне легчайшего скоростного метро, набирал на мобильном телефоне Юлин номер. Номер был временно недоступным, и Володя не знал, что это не навсегда, а пока только из-за подвала, в который не проходил сигнал. В полночь Юлин телефон отключится – и этого Володя не знал тоже.

Юля тоже не догадывалась о том, что ей звонит Володя, но сейчас так было даже удобнее – полиция не слышала звонка на ее телефон и потому не могла вычислить. Юля затаилась. Прислушалась. И затем вновь побежала. Вверх по ступенькам. Погоня затерялась в подвальных недрах.

«Позвоню позже», – подумал Володя, сбегая с платформы и спускаясь в круглосуточный торговый центр.

Москва была большая, а Земля круглая. Юля и Володя продолжали бежать. И, если это будет нужно, они обязательно встретятся.

Ваня открыл глаза, но в вязком предрассветном сумраке ничего не было видно. «Какой же гнусный месяц этот февраль!» – подумал он и собрался было снова заснуть, как вдруг понял, что проснулся он на самом деле от того, что не слышал звука дождя.

Дождь терзал его слух весь последний месяц, он шуршал, барабанил, долбил, ввинчивался в стекла и в мозг. Ваня ненавидел дождь. Он переехал сюда, в Италию, из Лондона по одной только причине – чтобы уехать от дождя. И вот пожалуйста, уже месяц здесь с неба льется вода….

Пожалуй, причина была не единственной, но Ване сейчас не хотелось об этом думать. Он решил не думать, а слушать: а ведь действительно не слышно, нету его – не льет, не сыплется, на каплет. Очень тихо, стараясь не шуметь и не спугнуть чуткую тишину, он оделся, поставил на огонь кофейник и, поджидая кофе, стал разглядывать небо. Небо было однообразно-серое, и невозможно было понять, что это за серость – мокрая хмарь или обычные предрассветные сумерки.

Он открыл было страницу с прогнозом, но тут же закрыл ее обратно. «Продлим жизнь без дождя! – решил он. – Продлим жизнь…» Ваня вспомнил, что его мама была жива для него дольше, чем для других. После первого курса (в начале девяностых) он уехал в геологическую экспедицию – далеко, в тайгу, в Зауралье. А когда вернулся, узнал, что маму похоронили. Ваня съездил и посмотрел на холмик среди серых и черных могильных плит. Мама никогда не выбрала бы такое место. Мама там никак не могла быть, а значит, она была с ним все это время. Было бы лучше, чтобы экспедиция длилась еще дольше, тогда и мама бы пожила еще – хотя бы для него одного.

Ваня так и не узнал, смог бы он снова поехать в экспедицию или бы всю жизнь боялся недосчитаться, вернувшись, тех, кого он оставил. Но всего за один год между его первым и вторым курсами деньги у науки закончились, экспедиции – тоже, зато началась эра Интернета, и для Вани вспыхнули и затрещали фейерверками новые возможности. Геология в соединении с Интернетом открывала головокружительные перспективы. Случайно оказавшемуся среди первых разработчиков геоинформационных систем, Ване не нужно было ничего специального делать – только ловить волну и держаться на гребне, что он и проделал потом с большим удовольствием на пляжах Калифорнии, когда работал в Силиконовой (а на самом деле Кремниевой) долине.

Кафетьера издала тонкий свист и заплясала, громко булькая, на плите.

– Buona, buona! – сказал ей Ваня. – Кафетьера была новая, итальянская и по-русски пока не знала, поэтому немножко капризничала. Впрочем, почти все предметы, жившие с Ваней, требовали к себе особого внимания. «Для меня предметы становятся как люди – наверное, это потому, что я живу почти без людей. Зато люди для меня живут дольше, чем для других». Мысль была тяжелой, как серая муть за окном, и Ваня быстро запил ее сладким, крепким кофе.

Последний раз это случилось с Аксеновым. Ваня тогда еще читал бумажные книги и случайно прихватил в магазине в Москве какую-то новую книгу кумира своей юности – Василия Аксенова, а потом не спеша, с удовольствием читал ее целый год. И целый год думал об Аксенове, о его жизни, о том, что и Аксенов вот так же скитался, переезжал из одной страны в другую, но никогда не переставал быть русским – и твердил, твердил все о том же: Пушкин, Мойка, Окуджава, как жаль, что вас не было с нами… А потом оказалось, что весь этот год, пока Ваня вел мысленный диалог с Аксеновым, тот был уже мертв.

«На фоне болезней, смертей и плохой погоды…» – открылось Ване в телефоне, куда он по привычке заглянул, пока пил кофе.

«Все, – решил он, – хватит соцсетей, надо выйти куда-нибудь отсюда, хотя бы продуктов купить, пока снова не полило».

– Привет, друзья, – сказал он своим любимым ботинкам. – Это дождь виноват, дождь, зима и серый рассвет.

Ботинки были старые, заслуженные, не промокали, не просили каши, никогда не подводили и здорово помогали в самый тяжелый и дождливый день. Много ли людей могут похвастаться такими друзьями? А у Вани были такие друзья-ботинки. Но некому было хвастаться.

Все еще думая о своих ботинках, он вышел и огляделся. По краям небо все еще было грязно-серым, но в зените оно уже наливалось бледной голубизной – совсем как в средней полосе России. Ваня окончательно повеселел и направился в порт – ему вдруг захотелось посмотреть на линию горизонта, скрытую в городе домами.

В порту дул крепкий ветер, нагибал пальмы и сбрасывал в море тучи. Небо прояснялось. Ваня натянул поглубже капюшон и отправился в обход Старой Гавани. Ветер разгонял не только тучи, но и людей, собак и чаек. Все прятались и ждали, что будет. И сколько бы ни был Ваня счастлив подставлять лицо этому ветру, ложиться на него грудью, идти навстречу ему как в гору, но даже ему приходилось забегать то и дело в кафе, чтобы отдышаться под клекот и треск итальянцев, сбившихся в стайки, как птицы, пережидающие непогоду. Под конец он сдался, сел и раскрыл газету.