Оказалось, страшно. Прохладными руками девушка-косметолог ощупывала ее лицо и шею (свитер пришлось снять и облачиться в белую бумажную хламиду).

– Серая кожа, – говорила она на плохом английском, обращаясь только к Андрею, сидевшему в расслабленной позе рядом на кресле. – Плохое питание. Плохая экология. Но молодая. Я бы не стала пока прибегать к радикальным мерам вроде лазера, скорее пилинги: выровнять-почистить плюс курс инъекций. Поговорите с нашим спортивным тренером: я так поняла, вы хотите работать также над фигурой? Рекомендую для массажа взять мсье Рено, с ним все быстро приходят в форму. Да, и обязательно поменять форму бровей.


Андрей покивал:

– Что ж, приступайте, а я пойду погуляю.

Поцеловал ее в щеку и ушел, оставив ее одну! Нет, ну каков нахал!


И закрутилось: процедуры и тренировки чередовались с частотой, достойной хорошего советского санатория. Пока Ксюша могла выходить из отеля только поздно вечером – лицо после пилингов было ярко-красным, – а Андрей наслаждался осенним Парижем, делал закупки зимней коллекции и посещал выставки и картинные галереи. Иногда он снисходил до того, чтобы пообедать с ней в саду бара «Ритца» или в «Эспадоне». Измочаленная тренировками, Ксюша даже не замечала того, что ела, а Андрей отчаивался в такие моменты образовать ее в гастрономическом плане, но сам не отказывал себе в фуа-гра и хорошем к нему сотерне. Он платил ее карточкой, и она смутно представляла себе, сколько это стоит, но думать об этом не хотела – у нее ведь 10 миллионов! И на это должно хватить. Но она так уже устала быть в Париже и ничего не видеть, отправляться в лимузинах с затемненными стеклами то в институт красоты, специализирующийся на волосах, то в объятия страшного, похожего на инопланетный корабль массажного аппарата, что растягивал ей все мускулы и растрясал бренное тело. До потери веса. И, несмотря на то что иногда ей доставались и комплименты («О! Мадемуазель хорошо сложена, ей только нужно убрать два-три сантиметра на талии и подкачать спину для осанки»); несмотря на зеркало, являющее ей постепенно улучшающийся образ ее самой – с блестящими волосами, тонкой светящейся кожей, с которой постепенно сошла краснота… Несмотря, повторимся, на эти явные изменения, ей тоже хотелось гулять по Парижу, ей хотелось наконец одеться! И в Лувр хотелось, и в Орсэ, и в Нотр-Дам! Она как-никак девушка из интеллигентной семьи! Она высказывала это все вечером Андрею за ужином, накрываемом в гостиной их номера, а он только посмеивался. А под конец приконченной на двоих бутылки белого или красного похлопывал себя по колену: она вставала с кресла и, набычившись, шла к нему, садилась на колени и клала голову на плечо.

– Бедная наша богатая девочка, – начинал приговаривать Андрей уже натренированным голосом. – Никто нас не жалеет. Все сволочи. Морда у нас крааасная, волосы мажут мерзостью, издеваются, гады… А мы вырастем, похорошеем – кстати, ты помнишь, что завтра у тебя по плану коррекция бровей и стоматолог?

– Помню-помню, – говорила ему в теплое плечо Ксюша, – не отвлекайся.

– Да, так на чем мы остановились? Никто, значит, тебя не любит, да? Но скоро все увидят, какая ты у нас раскрасавица и разумница, найдем тебе принца хорошего, тоже миллионера, это если до тех пор всего не потратим, и поведем тебя под венец…

Как ни парадоксально, но вот эти-то сказочки на ночь, с минимальными изменениями изо дня в день, были самым лучшим, что у нее случалось за день. А возможно, и за ночь. Хотя благодаря Андрею теперь ночью с ней происходили тоже разные приятные вещи.

У стоматолога все прошло не так плохо, как она боялась. Врач (обаятельный даже поверх своей белоснежной повязки), конечно, поцокал языком на ее пломбы и, заглянув еще поглубже в рот, чуть ли не заржал – на коренных зубах железным блеском отливали коронки, гордость российской стоматологии наравне с нашим машиностроением. Даже пригласил ассистентку поглядеть на это диво, восклицая что-то вроде:

– О-ля-ля, какие кастрюли!

И только когда Ксюша покраснела от досады, извинился. Перестав смеяться голубыми глазами, поковырял-поскрипел ей по эмали своими железяками, осветил рентгеном и озвучил:

– Мадемуазель! Я предлагаю вам поставить две маленькие пломбы, сменить (тут лицо его за повязкой сморщилось) ваши самые видные черные пломбы и отбелить зубы. Затем я рекомендовал бы вам поставить брекеты – не беспокойтесь, их не будет видно… – Ксюша только покивала с открытым ртом.

После обеда Андрей повез ее к мастеру-бровисту – мадемуазель Софи. Мадемуазель была практически единственным в Париже специалистом, выделившим под дело выщипывания бровей целый салон.

– Какая-то фигня, – фыркнула Ксюша, – брови я и сама могу выщипывать, а тут это бешеных денег стоит, наверное… – и сама замолчала под ироническим взглядом Андрея.

– Дурында, – Андрей щелкнул ее по носу, – к этой Софи не записаться и за два месяца – к ней ходят все здешние звезды и миллионеры. Мы сюда попали только по протекции «Ритца» как постояльцы его люкса. Так что иди-иди, пусть пощиплют!

– Лучше бы ты меня пощипал, – мрачно заметила Ксюша.

– Ну да, за самые выдающиеся места, – развеселился Андрей. – Иди уж и не спорь с дядей Хиггинсом.

– С кем с кем?

– Эх, серая ты у меня, Ксения, подкину тебе томик Шоу, а то лицо-то сделаем, а как с наполнением ставшей хорошенькой головки?

– Цыц! – скопировала его Ксюша и с высоко поднятой головой зашла в дверь кабинета.

В кабинете было пусто. На низеньком столике лежало толстое досье: в нем фигурировали голливудские звезды до и после изменения формы бровей. Разница действительно была разительной. Комментарии гласили: «…акцентировать бровь по центру, что позволило выделить скулы Джулии Робертс». Или: «Удлинение линии бровей придало дополнительную утонченность чертам Анджелины Джоли…» Она так увлеклась просмотром, что аж подпрыгнула, когда мадемуазель Софи, в мини-юбке и высоченных сапогах, быстрым шагом вошла в кабинет, окинув Ксюшино лицо одним внимательным взглядом, будто втянула его глазами. А Ксюша тоже всмотрелась в «бровистку»: округлое нежное личико без единой морщины, на котором выделялись исключительно глаза. Глаза сорокалетней женщины.

– Сами выщипываете? – спросила Софи. Ксюша осторожно кивнула. – Не так уж и плохо, – похвалила, как к ордену приставила, Софи, приглашая Ксюшу присесть на кресло, близкое по конфигурации к стоматологическому.

Когда почти через час она вышла из кабинета, Андрей был в приемной. Тоже с выщипанными бровями.

– Ну как? – спросил он, а Ксюша издала восхищенный вздох. Андрей преувеличенно-трагически вздохнул: – Пожертвовал собой ради тебя, пошел к мастеру намбер ту. А ты и правда изменилась.

И он повернул ее лицом к окну.

– Во мне появилось нечто утонченное? – томно сказала она, радуясь его внимательному и ласкающему взгляду.

– Не то слово. Чую сердцем, бросишь меня скоро, бедного жиголо. – И он рассмеялся ее сконфуженному лицу. – Надо говорить правду, девочка. А правда заключается еще и в том, что ты у меня стала почти совсем раскрасавица. Осталось всего три последних задания, и я считаю, что мы заслужили отдых. – И он изогнулся в шутливом поклоне, подав ей руку.

– А какие последние задания? – Ксюша взяла его под руку.

– Ну… – протянул Андрей. – Я придумал еще: прическу, макияж и – наконец-то! Рррадуйся, Золушка! – шмоточный тур на Монтень и Сент-Оноре. Последнее будем совмещать уже с культмассовыми мероприятиями, а то уедешь такой же серой, как приехала, радость моя!

Ксюша счастливо рассмеялась и прижалась к его теплому и надежному боку. Так, прижавшись к нему, она и сидела во время вечернего тура на корабликах. А над ними проплывали огни и мосты, и Андрей иногда целовал ее замерзшими твердыми губами. Романтизм решительно зашкаливал. Ей ужасно хотелось сказать: «Я люблю тебя!» Но вместо этого она спросила:

– Андрей, почему ты такой?


И он не спросил – какой? А просто начал говорить, продолжая греть ее руку в своем кармане:

– Хочешь узнать, как же становятся жиголо? Наверное, надо иметь к этому некую предрасположенность, дорогая. Я рассказал бы тебе слезливую историю, если ты пообещаешь не пытаться наставить меня на путь истинный. Договорились?

Ксюша в ответ сжала его ладонь в кармане.

– Итак, история трагического падения. Некий юноша любил некую девушку. Это была бедная и честная девушка. Она была из провинции, юноша тоже, но ему уже досталась от тетки комната в центре Питера. Вроде твоей. Но хуже. Девушка училась, а юноша работал, чтобы девушка смогла учиться и они могли прокормить себя. Он работал, а ночами читал, потому что очень боялся «отстать» от нее интеллектуально, и тогда бы она могла его разлюбить и бросить. Девушка была очень-очень умная. Еще какая умная. Ну, и как ты понимаешь, достало ее жить в коммуналке и есть яблоки. Огни большого города сулили иное. Черт ее знает, где она его подхватила, но ушла она от мальчика к мерзкому, старому ревматоидному старику. Из бывших партийных. А мальчик решил – надо и ему попробовать продаться? Как это? И продался – старой, морщинистой, пахнущей кислым потом старухе, вдове народного артиста.

Ксюша медленно вытащила руку из его кармана. Но он этого как будто даже и не заметил.

– Это его первая старуха купила мальчику квартиру и научила выискивать в антикварных лавках бронзовые лампы да английские гравюры. Ну, и отличать хорошую обувь от плохой, а кашемир от мохера.

– А что потом? – Ксюшу трясло то ли от холода, то ли от Андреева монолога.

– Ну а что потом? Потом была деловая дама с большим бюстом и развитым целлюлитом, потом дочь одного судоверфевного бонзы, любительница горных лыж, потом жена этого же бонзы….


Ксюша вдруг вскочила, растолкав стоявших у перил с фотоаппаратами японцев, и ее вырвало прямо в темные холодные воды Сены. Андрей подошел к ней сзади, накинул ей свое пальто на мелко дрожащие плечи. И закурил.

– Тебя со мной очень часто тошнит. А иногда и рвет. – Она скорее почувствовала, чем услышала, как он усмехнулся. – Химическая реакция. Впрочем, это лучше, чем диатез.


В «Ритце» он подошел поцеловать ее перед сном. Ей показалось – впервые, – что от него пахнет кисловато. Старушечьим потом и дряблым телом. Она отшатнулась. Андрей криво усмехнулся и, ничего не сказав, ушел к себе в комнату, тихо прикрыв за собой дверь.


Прошла еще одна неделя в Париже. Самая прекрасная из недель, пусть еще следовало наносить визиты стоматологу, но основным стало восхитительное по своей преобразовательной сути времяпрепровождение. Во-первых, они наконец-то сходили в парикмахерскую, хотя само это название было бы оскорблением для г-на Маниатиса. Вышла она к Андрею, почитывающему неизменную газету «Фигаро», с «венецианским» рыжим на голове, дающим коже какие-то совсем персиковые отблески и рождающим зеленый блеск в ее, казалось бы, беспробудно серых глазах. Стрижка была короткая и вилась чуть-чуть, спускаясь рыжим ручьем на шею. А шея – это Ксюша увидела сзади – стала нежной и беззащитной. Пришлось снова идти к мадемуазель Софи, чтобы та покрасила брови в нужный цвет. А потом еще к одной мадемуазель – что работала на всех мало-мальски приличных показах визажистом и принимала прямо в своей огромной квартире с видом на Сену и Дом инвалидов. Маленькая, полненькая, без грамма косметики на лице, она быстро смешивала светоотражающие кремы с тональными в ладони, разогревала пальцами и накладывала на послушно подставленную Ксюшину физиономию. По-английски она знала только одно слово: Look! И Ксюша как завороженная смотрела в окружающие их по кругу зеркала. Вот один тон пудры, почти невесомый, ложится на все лицо, придавая ему загорелый вид. Потом еще тон, уже розовый, – и только на верх щеки, лба, подбородок: «вылепливая» высокие скулы, зрительно увеличивая лоб. И губы – сначала один, потом другой карандаш, потом нежный блеск – и рот становится полнее, нежнее. Пальцем – в ложбинку над верхней губой – блеск, очень светлый – и в этой детской припухлости рождается капризный и чувственный изгиб… Ксения не знала, куда смотреть: в зеркало – на себя, на красавицу, или на движения, то быстрые, то замедленные, маленьких рук с коротко остриженными ногтями. Полупрозрачные перламутровые тени – чуть-чуть на веки: «Look!» – говорила мадемуазель. «Запоминай!» – шептала про себя Ксюша, стараясь сосредоточиться и ничего не забыть. А как тут не расслабиться, когда от восторга перед тем, что творит с ее лицом эта чудная мамзель, хочется полностью отключиться и преображаться, преображаться, преображаться…

Выйдя от нее на залитую солнцем набережную, Ксюша впервые заметила, что на нее смотрят мужчины. Все. Ей сразу захотелось выпрямить спину. Действительно ли она была так хороша? Или это просто от счастья?

Еще два дня они отдали с Андреем бутикам: это было очень весело – вокруг Андрея ходили кругами сладкоголосые продавщицы и делали Ксюше комплименты, а он был и правда очень ею горд. Что, впрочем, не мешало ему резко обрывать ее, когда та или иная вещь, выбранная Ксюшей, ему не нравилась.