Уинстон Грэм - Белла

— Что ж, Филип уже прямо как член семьи, — сказала она.

— Хайдер, — обратился к нему Морис, спускаясь с дирижерского подиума, — отодвинься влево и чуть вперед, когда начинаешь дуэт. Ваши с Жан-Пьером цвета красиво сочетаются друг с другом, но в зале его голос звучит совершенно иначе.

Надувшийся Фигаро отодвинулся на пару шагов влево, затем еще на пару, поскольку Морис продолжал ему махать.

Хайдера Гарсию позже остальных задействовали в постановке. Белла знала, что Морис Валери ищет кандидатуру помоложе, но пока не нашел. По возрасту Фигаро не обязан быть молодым, но должен таким казаться и вести себя, как молодой.

Гарсия был опытным певцом и выступал в опере уже тридцать лет, он спел все партии, подходящие для его высокого баритона. Родственник двух более известных Гарсия, он немного сдал, доказательством чему служило выступление с провинциальной и неиспытанной труппой. Он считал себя выше других и почти не обращал на Беллу внимания, не считая того времени, когда пел с ней на сцене, что происходило довольно часто, но даже в эти минуты был скуп на общение. Он считал себя центральным героем пьесы, всячески показывая это своим пением и игрой.

Уже дважды Морис отводил его в сторонку и объяснял, что это дебют Беллы, что она любительница, желающая стать профессиональной певицей, бедняжка (само собой разумеется) не представляет для него никакой угрозы, наоборот, будет бесконечно благодарна за помощь. Поэтому не стоит стараться, а именно это и происходило, вытеснять ее на второй план.

Теперь Морис старался ради Жана-Пьера Армана, который был вполне в состоянии за себя постоять. Но в том и заключается задача постановщика — давать такие указания, чтобы члены труппы не перессорились друг с другом.

— Ты вымотаешь себя до смерти, — сказала Белла за ужином с ним тем вечером.

Сегодняшняя репетиция казалась бесконечной, Морис был как будто сразу во всех местах, раздавал советы и указания, уговаривал неустанно и с бесконечным спокойствием.

«Дорогая, так слишком громко. Если говорить тише, то звучит веселее. Понимаешь?» «Жан-Пьер, хотя это просто забава, но тебе надо вжиться в образ. Попробуй стать своим персонажем. Когда отворачиваешься, надо сделать это с настоящим отчаянием». «Этьен, не столь важно, где они, а какие они. Вот, давай покажу. Ты вот здесь и начинаешь арию. Но речитатив до арии вселяет в тебя надежду, что лестница еще там!»

Завтра предстояла генеральная репетиция, а в понедельник премьера. Была надежда дать не меньше трех представлений. После прискорбной вспышки летней холеры в городе велись разговоры об отсрочке спектакля, но планы решили не менять. Из-за этого актерам запретили заходить в кварталы, где разразилась эпидемия, вплоть до окончания представлений.

— Я вовсе не измотан, — возразил Морис, глядя поверх нее. — Внешне — да, я пыхчу, задыхаюсь, вздыхаю, кричу, рву на себе волосы, но внутри совсем иное. Там самая настоящая паровая машина, мой внутренний двигатель, который восполняет энергию во время сна.

— Сегодня тебе надо лечь пораньше, — посоветовала Белла. — Завтра будет много дел.

— Наверное. Но завтра — это завтра. А сейчас мы наконец одни, и я хочу узнать, выбрала ли ты песни.

— Кажется, выбрала. Все зависит от твоего мнения.

Во втором акте «Севильского цирюльника» проходил урок музыки. Уже в нескольких оперных постановках примадонна, исполняющая Розину, удостаивалась привилегии выбирать песни по своему усмотрению. В конце концов, это же урок музыки. В Англии миссис Диконс выбрала для исполнения две арии Россини из других его опер, но в Европе выбирали любовные песни, никак не связанные с оперой.

Морис предложил Белле спеть по-английски. Он прервал ее возражения:

— Уверяю тебя, сейчас к англичанам вообще нет неприязни. Война закончилась пять лет назад. Наполеон навечно в изгнании. Если зрителям нравишься ты — ведь никто не сказал обратного? — и твое пение, то это доказывает, что у них отличное чувство юмора и хороший вкус. Не зайдешь ко мне на часок?

Белла так и не выбрала две песни, Морис отправил кузена в Париж, и тот вернулся со сборником английских песен.

— Ладно, — согласилась Белла. — Только на часок.

Его комнаты располагались на первом этаже высокого здания пансиона, где, разумеется, стояло бесценное фортепиано. Морис опустился на табурет рядом с Беллой, пока она исполнила выбранные песни. Первая — песня композитора конца шестнадцатого столетия Томаса Морли под названием «С любовью моя жизнь обрела смысл». Вторая — «Возложим лавровый венец» Генри Пёрселла.

— Они великолепны, — одобрил Морис. — Можно мне присоединиться?

Он поставил табурет рядом с ней.

— Я сыграю басовом ключе, а ты играй в скрипичном.

— В две руки?

— В четыре.

— Мы запутаемся.

— Неважно. Раз, два, три.

Они начали с произведения Морли. Получилось отлично. Затем попробовали Пёрселла, и тут Морис попытался сыграть в том же ключе, что и Белла. Оба рассмеялись. Она переместилась на октаву выше, а он вслед за ней. И снова дотронулся до ее руки, и все окончилось смехом.

Морис поцеловал ее и произнес:

— Ну разве не здорово? Музыка и любовь? Что еще нужно в жизни?

Левая рука Беллы играла трель.

— Ты утверждаешь или спрашиваешь?

Морис снова ее поцеловал.

— Просто говорю. Ни больше, ни меньше.

Правая рука Беллы играла арпеджио.

— Любовь, говоришь? Ты же вроде не веришь в любовь!

— Я не верю в брак, поскольку женат на музыке. Но ради тебя я мог бы даже подумать о браке.

— Ах, какая жертва! — воскликнула Белла с притворным изумлением. — Как же ты меня впечатлил!

— Как же назвать мое чувство к тебе, если не любовью? Это не просто похоть. Не просто желание. Это истинное чувство. Белла, ты такая восхитительная и чудесная.

Она встала, отчасти чтобы отстраниться от излишней близости Мориса.

— И сколько времени она продлится?

— Любовь? Продлится? Она будет возвышенной, как «Лунная соната».

— А потом?

— Когда ты молод, «потом» не имеет значения. Надо жить настоящим!

— Тебе трудно возразить, Морис.

— Так я тебя убедил?

Она с улыбкой повернулась к нему.

— До премьеры осталась пара дней.

— Одно другому не мешает!

— Возможно. Но у нас работы по горло, надо многое обдумать и сосредоточиться.

— Ты говоришь — возможно? Значит, есть надежда?

— Разве «возможно» дает тебе повод на что-то надеяться? Полагаю, мне будет легко закрутить роман...

— Разреши помочь тебе в этом.

Морис подошел ближе.

— На прошлой неделе я получила письмо от Кристофера.

Он изменился в лице.

— Вот как? Наконец получила письмо? Что он написал?

— Думает, я его бросила.

— А это так?

— Я... я так не считаю.

— Но не уверена. Не так уверена, как когда помогала ему спуститься с лестницы отеля «Палтни».

— Я знаю его очень давно.

— И ты долго была влюблена.

— Не так влюблена, как ты описываешь. Но глубоко привязана, и даже больше.

— Он вернулся домой?

— Нет, еще в Лиссабоне. Или был там, когда писал письмо. Оно шло две недели.

Морис вернулся за фортепиано и задумчиво сыграл пару нот. Белла пожала плечами.

— Дорогой Морис, мне все-таки пора. Завтра нам предстоит тяжелый день. В понедельник на кону будет стоять не только моя репутация, но и твоя. Гораздо важнее сохранить твою, поскольку у меня ее пока нет, я имею в виду сценическую репутацию, так что мне нечего терять... Предполагаю, у меня не особо хорошая репутация среди друзей и знакомых дома.

— Тогда забудь о ней и стань свободной!

Белла подошла к нему, Морис резко развернулся и начал страстно осыпать поцелуями ее губы, шею, глаза, пока у нее не сбилось дыхание. Его руки потянулись расстегивать пуговицы, но Белла его остановила.

— Морис. Мы не свободны, пока опера на носу. Ты не свободен. Я тоже. Для нас обоих это не конец света. Хотя сейчас так кажется. Ты говоришь, это комическая опера, что зрителям она понравится, даже если сопрано даст петуха, даже если дирижер пропустит паузу, и если хор переволнуется, а Фигаро забудет реплики, как и произошло накануне вечером, и если гитара графа прозвучит фальшиво — как, по твоим словам, случилось во время первого представления — и все равно зрители будут рукоплескать в конце.

— Да, будут. И не только в конце! Это Франция!

— Но все это еще впереди! Пусть все это сначала случится, прежде чем мы... осмелимся продолжить.

Морис улыбнулся.

— У меня есть основания питать надежды?

— Если на успех оперы, то да.

Снова последовал поцелуй, и Белла ответила на него. Когда они отстранились друг от друга, она заговорила:

— Моей старшей сестре сделали предложение руки и сердца два кавалера. Но подозреваю, глубокого чувства она не испытывает ни к одному из них. Похоже, на мне тоже хотят жениться сразу двое. Хотя у одного из них есть сомнения касательно брака. Но по крайней мере, эти двое очень меня любят. И я...

— И ты...

— В отличие от Клоуэнс, я очень-очень люблю обоих.

— Но один твой жених сейчас рядом с тобой, дорогая. А другой — в Лиссабоне.

Поехав посмотреть на Батто, Пол Келлоу взял с собой сестру.

Шимпанзе продолжал расти, и хотя не потерял дружелюбного нрава, но, учитывая устрашающий облик, в отсутствие Валентина его никогда не выпускали из огороженного пространства на кухне. Но даже это помещение пришлось укрепить вбитыми в пол железными кольями, иначе Батто проломил бы кирпичную стену, как пушечным ядром.

Дейзи так и не выздоровела со времен рождественского приема, но стоял приятный теплый день с легким ветерком, поэтому Пол взял в Ладоке еще одну лошадь и помог сестре взобраться в седло, чтобы проехать три мили до Плейс-хауса.

Как всегда, Дейзи пребывала в приподнятом настроении (единственный хороший симптом ее болезни). Она восторженно засюсюкала, увидев Батто, которому Дейзи моментально понравилась, и под пристальным присмотром Валентина он позволил потрепать себя по голове и ушам, как дружелюбная псина.

Валентин, набив карманы деньгами, полученными от незаконной перевозки олова в Росслер, испытывал некоторую долю облегчения по поводу того, что за разумную цену избавился от шахты в пользу доброжелателей из «Горнодобывающей компании северного побережья Корнуолла», как и от угрозы неизбежного ареста, и снова восстановил прежний облик — он был элегантно одет, волосы сверкали, кожа выглядела здоровой.

В последние пару недель он не устраивал в доме кутежей, а значит, стало меньше поводов хвастаться перед гостями Батто и напиваться. На доходы от будущей продажи Уил-Элизабет он нанял еще двух слуг, они вычистили дом, купили новые стулья на замену сломанным и отмыли чердак от едкой вони Батто. Что будет зимой, Валентин пока не знал; пожалуй, надо придумать способ устроить отопление в нынешнем жилище Батто за домом.

Он ни за что не расстанется с шимпанзе.

Они пили чай (да-да, чинно и благородно) в большой гостиной. К ним присоединился еще один гость, Дэвид Лейк.

Валентин заметил, что Дейзи сильно изменилась с тех времен, когда ходили слухи о ее романтической связи с Джереми Полдарком. Тогда Валентин жил то в Тренвите, то в Кардью, то в Лондоне. Но он помнил румяную девушку и ее сестру Вайолет. Последняя давно угасла и отправилась на тот свет, а у Дейзи проступили скулы, ее мучил лихорадочный кашель, волосы потускнели, плечи заострились.

После чая он предложил прогуляться к морю, коротким путем вдоль утесов, чтобы поглядеть на потерпевшее крушение рыболовецкое судно, которое прибило к берегу штормом на прошлой неделе, оно медленно разваливалось. Дейзи сказала, что ей это не по силам.

— Мне тоже лень. — Дэвид посмотрел на свой выступающий живот и рассмеялся. — Вы двое идите, если желаете. А я останусь с Дейзи и развлеку ее байками о твоих проступках.

Так что Валентин и Пол пошли вдвоем.

Сначала они обсудили шахту. Обратив финансовый кризис в свою пользу, Валентин рассказал, будто бы он подмял под себя новую компанию под управлением неопытного и доверчивого Филипа Придо.

На что Пол ответил:

— Придо. Он везде и всюду. Сует нос во все дела в графстве.

— Его вмешательство в мои принесло пользу. Но я не обязан его благодарить. Он номинальный руководитель и, видимо, свалял дурака, как и его работодатели.