У Беллы отвисла челюсть.

— Вот что в тебе так замечательно, Белла. Любая другая знала бы про миллионы Энрикесов. Я никогда не заботился о деньгах, а когда в прошлом месяце мне исполнился двадцать один год, я получил в наследство…

— Двадцать один? — быстро спросила Белла. — Ты же говорил, что тебе двадцать семь.

Ему стало стыдно.

— Разве? Я подумал, тебе будет со мной неинтересно, если ты узнаешь мой возраст.

— Но мне-то уже двадцать три, — запричитала Белла. — Значит, я совращаю малолетнего.

— Да что ты, — он прижался к ней. — А кроме того, я без ума от женщин старше меня.

С тех пор они стали неразлучны. Виделись каждый день, ходили в дорогие рестораны и всем давали повод для разговоров.

Когда пришла весна, окрасившая парки золотом и пурпуром крокусов, Белла поняла, что влюбляется в Руперта все сильнее. Это было нетрудно при его томной грациозности, угрюмо-сдержанной красоте и диковатых вспышках злобы, которые никогда не обращались против нее.

Но он бывал и в скверном расположении духа, этот подросток, который всегда имел все, чего только душа пожелает. Тогда его узкое лицо темнело, и она чувствовала, как его желание к ней кипит словно подземный вулкан.

Вечные ночные бдения взяли свою дань с их здоровья. Она потеряла в весе пару килограммов, под глазами у нее появились большие лиловые круги.

Как-то вечером в мае, когда они сидели у нее на диване, он спросил:

— Ты не обижаешься, что я никогда не беру тебя в компанию, на вечеринки?

Она покачала головой.

— Единственная компания, которая мне нравится, — это ты.

Руперт повернул ее руку и, поглядев с минуту на ладонь, сказал:

— Тогда почему нам не пожениться?

Беллу охватила паника.

— Нет, — нервно проговорила она. — По крайней мере, не теперь.

— Почему?

— У нас с тобой разное происхождение. Я всегда была бедной, а ты — богатым. Твоя семья проклянет меня. За мной ничего нет, — она отрывисто рассмеялась. — Когда я говорю о прошлом, то имею в виду вчерашний день.

— Чепуха! — гневно сказал Руперт. — К чему такой снобизм! Я люблю тебя, и это единственное, что имеет значение.

— Я тоже тебя люблю, — произнесла Белла, расправляя складки на юбке.

— Дальше так невозможно, — мрачно сказал Руперт. — Ты не хочешь выходить за меня замуж, не хочешь со мной спать. Так можно с ума сойти.

Он встал и начал ходить взад-вперед по комнате. Он был таким взъерошенным и красным от раздражения, что у Беллы вдруг появилось истерическое желание расхохотаться.

— У тебя есть кто-нибудь другой? — спросил он, внезапно остановившись перед ней.

— Откуда ему взяться? Последние полтора месяца я никого кроме тебя не вижу.

— А до этого?

— Случайные встречи.

Он так сильно схватил ее за запястье, что она поморщилась от боли.

— Какие там случайные? Я тебе не верю! Ты ведь на самом деле дьявольски страстная. Достаточно посмотреть, как ты играешь Дездемону.

Белла побледнела. Вырвав у Руперта свою руку, она отошла к окну.

— Ладно. Был один, когда мне было восемнадцать. Он меня соблазнил, и я его полюбила, а он бросил меня в ту самую ночь, когда у меня умерла мать.

— Но дорогая, в восемнадцать лет можно влюбиться в какого угодно негодяя. Если бы ты его сейчас встретила, то не увидела бы в нем того, что видела тогда.

В конце концов Белла согласилась встретиться с его семейством в свой день рождения, в будущий четверг.

Утром в понедельник она лежала в постели и с тоской думала о Руперте. Последние недели ей было нелегко, она все время как бы шла по лезвию ножа, не зная, сказать ли ему правду о своем прошлом.

«Я люблю тебя, и только это имеет значение», — сказал он. Возможно, она ему все расскажет, но сумеет ли она перенести недоверие и презрение, которые увидит на его лице? А если не рассказывать, то узнает ли он когда-нибудь обо всем сам? Никто другой пока не узнал. Она поняла, что впервые за последние годы начинает чувствовать себя уверенной и счастливой.

Она лениво раздумывала, что ей надеть на встречу с его родственниками. Белла надеялась, что не слишком будет робеть перед ними. Лучше всего, конечно, купить новое платье, но в последнее время она и так была чересчур расточительна. Она взяла газету и заглянула в раздел сплетен, чтобы посмотреть, не упоминается ли там она или Руперт. Потом стала просматривать объявления. Виллы на юге Франции, норковое манто почти не ношенное за три тысячи фунтов. Если выйду замуж за Руперта, подумала она, все это будет мне доступно.

И тут увидев напечатанное четким шрифтом объявление в рамке, она похолодела от ужаса.

«Мейбл, где ты? Я повсюду ищу тебя. Буду ждать в баре „Хилтона“ в семь часов. Стив».

Сердце у нее заколотилось, ладони стали липкими то должно быть, ошибка. Многие общаются через объявления в газете — гангстеры или уголовники, друзья, потерявшие друг друга Это какая-то случайность. Это не может относиться к ней.

Но потом она целый день не могла выбросить это объявление из головы.

Назавтра, взяв газету, она старалась не сразу открывать отдел объявлений. И на этот раз она увидела там слова, которые словно прожигали газетный лист:

«Мейбл, где ты? Почему ты уехала из Нейлсурта? Пожалуйста, приходи в бар „Хилтона“ сегодня вечером к семи часам. Стив».

Господи! — подумала Белла, захныкав от ужаса. К горлу подкатила тошнота.

В среду после бессонной ночи она нашла еще одно адресованное ей послание:

«Мейбл, где ты? Я ждал тебя в понедельник. Может быть, тебе трудно приехать в Лондон? Пошли мне телеграмму в „Хилтон“. Буду ждать. Стив».

Она вспотела от страха. После всех этих лет Стив опять в Лондоне, вернулся за ней. Это единственный в мире человек, который может разрушить ненадежную конструкцию из выдумок и фальши, называющуюся Беллой Паркинсон.

Глава четвертая

В день своего рождения Белла была разбужена потоком солнечных лучей. Сначала она с удовольствием потянулась но потом, вспомнив про Стива, ищущего встречи с ней, почувствовала опасность.

В дверь позвонили. Она вздрогнула, но это был всего-навсего почтальон с пачкой писем и заказной бандеролью. На половичке у двери лежала газета. Заставив себя не заглядывать в нее, она открыла бандероль и вскрикнула от радости.

Там поблескивало жемчужное ожерелье. Надев его, она бросилась к зеркалу. Даже с размазанной под глазами тушью и растрепанными волосами смотрелась она в нем великолепно.

«Мне нечего тебе сказать кроме того, что я тебя люблю», — было написано в приложенной к подарку записке. Белла с облегчением вздохнула. Словно кто-то увел ее с холода и укутал в норковую шубку.

Она прочитала поздравительные открытки от каждого из труппы и другие записки. В последнее время их стало слишком много.

Зазвонил телефон. Это был ее агент Барни.

— С днем рождения тебя, дорогая. Чувствуешь себя ужасно старой?

— Да.

— На следующей неделе за мной обед. У нас не пойдут дела, если мы совсем не будем встречаться.

Белла засмеялась. Барни всегда умел поднять ей настроение.

— Гарри Бэкхауз сейчас в Лондоне и подыскивает актрису на роль Анны Карениной, — сказал он с характерным для настоящего кокни носовым голосом с тягучей интонацией. — Он на прошлой неделе видел тебя по ящику и хочет прослушать сегодня вечером.

— Но я не могу, — запричитала Белла, — только не сегодня. Я встречаюсь с семейством Руперта.

— Знаю, моя радость. Можно подумать, ты бы позволила мне это забыть. Я устроил тебе встречу с Гарри раньше — в шесть. Он остановился в «Гайд-Парке». Спроси у портье, какой у него номер. Ему правятся красивые пташки, так что покажи товар лицом. Ну, ты знаешь: сексуально, но изысканно. И не опаздывай.

Белла ликовала. Уже несколько лет она боготворила Гарри Бэкхауза. Она перебрала весь свой гардероб, но не нашла ничего достаточно сексуального. Придется купить еще один туалет.

Потом надо будет вернуться и облачиться в скромное, но смехотворно дорогое черное платье миди, которое она собиралась купить ради встречи с семейством Руперта.

Снова зазвонил телефон. Теперь это был Руперт с поздравлениями. Она горячо поблагодарила его за ожерелье, потом рассказала о прослушивании.

— Я не знаю, кого больше боюсь — Гарри Бэкхауза или твоих родителей.

— Будут не только они. Будет моя сестра Гей со своим женихом Тедди.

— А он кто?

— Военный. Если у него отобрать его длинный зонт, он не устоит на ногах. Подбородок у него выходит прямо из твердого воротничка. Гей раньше была моей союзницей. Теперь единственное, о чем она может говорить, — это ткань для занавесок. Знаешь, ты ни за, что не догадаешься.

— А что?

— Она беременна.

— Господи! Когда она узнала?

— Ну, мне она сказала только вчера, так что ей придется ходить с большим букетом.

— Мать сильно гневалась?

— Не знаю. Отец принял новость очень хорошо. Сделал один круг по гостиной и сказал: «Не страшно. До двенадцатого августа ты еще успеешь сделать несколько попыток».

Белла хихикнула.

— Кроме беременной сестры, — продолжил Руперт, — ты наконец увидишь моего великолепного кузена Ласло, и обещай мне в него не влюбляться. Его сестра Крисси тоже придет. Она очень мила. Так что соберется молодежь, как называет их моя мать, и тебе, дорогая, будет с кем развлечься.

Милый Руперт, с нежностью подумала Белла, опуская трубку. Он так ее любит, что Стив уже не сможет больше ее обидеть. Она небрежно взяла газету. Должно быть, все это ей только привиделось.

Но когда она открыла газету на странице объявлений, первое, что бросилось ей в глаза, было:

«Мейбл, где ты? Почему ты не зашла в „Хилтон“? Сегодня вечером я опять буду ждать. Стив».

Страх надвинулся на нее, будто огромная темная туча закрыла солнце.

Всю оставшуюся часть дня она провела в лихорадочной активности — покупки, сидение у парикмахера. Все что угодно, только бы не думать про Стива. Она спустила немыслимую сумму на новую косметику, пару невероятно обтягивающих джинсов и белую оборчатую блузку. Кроме того она сделала себе такую растрепанную прическу, что, казалось, она только что выбралась из постели.

На прослушивание она приехала с двадцатиминутным опозданием. Гарри Бэкхауз оказался тощим, с признаками желудочного расстройства американцем, непрерывно сосавшим мятные лепешки. Он сказал, что его под корень подрубил обед в ресторане, считающимся в Лондоне лучшим.

— Значит, вы хотите играть Анну?

— Я была бы счастлива.

— Книгу знаете?

— Я ее обожаю. Я ее читала и перечитывала.

— Стало быть, у вас есть полное представление о том, как надо играть роль?

— Есть, но меня можно и переубедить.

— Я представляю себе Анну темноволосой. Вам пришлось бы покрасить волосы. И сесть на диету. А парень, которого мы наметили на роль Вронского сантиметров на девять меньше вас ростом.

Под конец он сказал:

— Будем поддерживать контакт. Спасибо, что заглянули.

Когда она выходила, за дверью дожидалась красивая брюнетка крошечных размеров.

— Гарри, дорогой! Что так долго? — услышала Белла, когда та закрыла за собой дверь.

Белла посмотрела на часы. Было двадцать минут седьмого. Можно успеть домой, чтобы переодеться для вечера. Но домой она не пошла. По ту сторону парка, словно океанский лайнер, сверкал огнями «Хилтон». Ее дом находился в противоположной стороне, но она, как завороженная, двинулась по направлению к отелю.

Ты сумасшедшая, говорила она себе. Ты идешь прямо в камеру пыток. За пять минут ты испортишь все, что было хорошего, за последние пять лет. Почему бы тебе не зайти и не выпить чего-нибудь, говорил внутри нее другой голос.

Посмотреть, действительно ли это Стив, и уйти.

Стоит только увидеть его, и все напряжение сойдет на нет.

У входа в отель она, чтобы выиграть время, купила цветы для матери Руперта.

Сердце у нее стучало подобно тамтаму. Когда она входила в вертящиеся двери отеля, ладони у нее вспотели.

В баре было очень многолюдно. Многие оборачивались в ее сторону. Почему она не перестает дрожать?

Высокий, похожий на свинью блондин приветливо на нее посмотрел. Конечно, это не мог быть Стив.

— Привет, дорогая, — сказал ей на ухо мягкий голос с американским акцентом.

Она вздрогнула, как испуганная лошадь, и резко обернулась. Во рту у нее пересохло. Когда она увидела эти самые голубые, самые проклятые в мире глаза, внутри у нее что-то опустилось.

— О, малышка, — сказал он, взяв ее за руку — так приятно тебя видеть.

— Привет, Стив, — проквакала она.

— Ты все-таки объявилась. Пришла. Не могу в это поверить. Давай сядем.

Белле показалось, что прошедших лет словно и не было. Ей снова восемнадцать.

— Нам надо отметить встречу этим мерзким шипучим рейнвейном, который я всегда выдавал за шампанское.