– И ты знаешь, куда встроить отпечаток в своей картине? – Вольский откровенно ею любовался.

– Пока нет, – вздохнула она разочарованно. – Но уже кое-какие мысли у меня есть, – и посмотрела на него задумчиво. – Вообще-то это исчезновение очень непростое, странное, и, мне кажется, тут очень опасное дело.

– Поясни, – потребовал Максим, пристально разглядывая выражение ее лица.

– Вот смотри, – принялась объяснять Настя. – Начавшаяся метель буквально за час превратилась в буран и логистический кошмар целого района. МЧС постоянно передает красный уровень штормовой опасности, ни одно транспортное средство не ходит вообще, люди из домов даже не высовываются, потому что это очень опасно. И вдруг в гостинице пропадает постоялец. Я думаю, версии про инопланетян, хороших или плохих, перемещение во времени и двери в параллельные миры мы временно рассматривать не будем.

– Временно нет, – подтвердил со всей наигранной серьезностью Максим.

– Если отбросить еще и версию об особо изощренном, экзальтированном способе самоубийства…

– А почему отбросить? – перебил ее Вольский.

– Я этого Эдуарда Олеговича видела и разговаривала с ним. Поверь мне: ни о каком самоубийстве и речи быть не может. Это глубоко влюбленный в себя человек, влюбленный до обожания. Он наслаждается жизнью, своей прекрасной обеспеченностью, вещами, которыми может владеть, этим вот доступным ему миром VIPа вокруг себя. Он нес свое высочество, как ненаглядное сокровище. К тому же никаких мук душевных и глубоких жизненных переживаний он и близко не испытывал. И потом. Такого рода люди даже если решатся покончить жизнь самоубийством, то непременно обставят это событие красиво и эффектно, для них ведь обязательно нужно, чтобы все было по высшему разряду, чтобы лежать так элегантно, изысканно в самом дорогом своем наряде. Да и до самоубийства и серьезного членовредительства не дойдет – подстрахуются непременно, чтобы их нашли и спасли. А выйти одному в такой буран и мороз, без верхней одежды только в костюме, рубашке и стильных туфлях, как говорит моя Захаровна, неминучая смерть. К тому же страшная и некрасивая.

– Согласен, – кивнул Вольский. – Тогда что получается?

– Получается либо похищение, – начала перечислять Настя, загибая пальцы, – либо побег, либо очень изощренное и уникальное убийство. Других вариантов я не вижу.

– Ну, похоже, похоже, – размышлял, потягивая себя за мочку уха Вольский. – Тогда, Насть, это какой-то очень изобретательный преступник или преступники. И опасные, если они проделали такой трюк, не оставив никаких следов. – И продолжал, заражаясь ее азартом и идеями: – Если это побег или похищение, то вполне могли вывезти его и в буран. Если ребята рисковые, то на вездеходе и не в такую погоду можно уйти, был бы водила грамотный. А тут Север, здесь таких грамотных каждый второй. И получается, что он (или они) ушли через запасной выход, и все, их теперь не найти.

– А не получается, Максим, – победно улыбнувшись, возразила ему Настена.

– Почему? – подивился он.

– Потому что никто через тот ход не выходил.

– О как! – обрадовался Максим Романович. – И откуда такие выводы?

– Потому что, когда он пропал, уже вовсю разбушевалась стихия, и задувало в те двери будь здоров. Ты же сам слышал, когда мы там осматривали все, как ее прямо колотит от порывов ветра, – напомнила она.

Слышать-то он слышал, как метель рвалась в дверь, словно озверевший хищник, пытающийся добраться до своей добычи, да только внимания особого не обратил. Он вообще мало на что, кроме самой девушки, внимания обращал после их поцелуя, да и до него тоже – смотрел на нее и таял, теплел внутри, наслаждаясь этим ощущением. Поэтому лишь кивнул, подтверждая: да, мол, слышал.

– Тимирдяев сказал: они обнаружили, что замок открыт, дернув за ручку двери. Дверь приоткрылась, и через образовавшуюся щель тут же нанесло снег. И они быстро ее закрыли. Небольшую лужицу от растаявшего снега я увидела. А теперь представь: если бы выходил человек, насколько бы широко ему пришлось распахнуть дверь, чтобы выбраться, и какие приложить усилия, чтобы закрыть ее за собой? А если два человека или несколько?

– Точно, – согласился он с ее аргументами. – Снегу бы нанесло прилично, раз ветер именно в эту сторону дует. А там было сухо. Никаких луж. За такое время лужи бы не высохли.

– Вот и получается, что пропавший все еще здесь, – довольная собой, закончила Настя и тут же посерьезнела от внезапно пришедшей мысли. – Или его труп. Или он выбрался из гостиницы каким-то иным путем.

– Ты молодец, Настасья! – с энтузиазмом похвалил Вольский, но не забыл напомнить: – Давай, что ли, второе закажем и выпьем чего-нибудь.

– Нет. Не хочу. Я наелась, – отказалась девушка, погрузившись в какие-то глубокие размышления. – Мне надо кое-что посмотреть в Интернете и подумать.

– Ладно, – легко согласился Вольский. – Потом поедим.

– Нет, нет, – поспешила отговорить его Настя. – Ты оставайся и поешь нормально. И потом у меня будет для тебя поручение.

– Ты меня на должность Ватсона назначаешь? – хмыкнул Вольский, готовый принять любые ее предложения.

– Максим, – попеняла она ему. – Все очень серьезно.

– А ты заметила, как легко и непринужденно перешла со мной на «ты» и называешь теперь по имени? – вкрадчиво поинтересовался он.

– Да, – кивнула Настя, чуть порозовев от смущения. – Заметила, – и попросила: – Ты меня не отвлекай и не сбивай, ладно? Мне подумать надо.

– Не буду – пообещал он, улыбаясь.

– Ты лучше сделай, что я попрошу.

– Сделаю. Что?

– Во-первых, – воодушевилась тут же Настена, – узнай у Тимирдяева, исправна ли сигнализация на дверях запасного выхода. Во-вторых, узнай, какие еще есть выходы из гостиницы, даже самые непредсказуемые типа прохода через подвальные окна, через, скажем, специальные окна для приема продуктов там или белья из прачечной – любая дыра, через которую смог бы выбраться мужчина средней комплекции. Уговори Тимирдяева проверить все эти выходы-лазы и все окна первого этажа, доступные для осмотра, и обязательно сам с ним пройдись с этой проверкой, ищите следы растаявшего снега и осматривайте все внимательно, дотошно. Выспроси у него, что там полиция по этому поводу думает, и подскажи, чтобы он отправил фото всех постояльцев в полицию, пока Интернет хоть как-то работает, и чтобы там их сравнили с теми, кто находится в розыске. Вообще пошевели его. А то он сидит, как в берлоге, и просто ждет, что приедет полиция и все уладит.

– Настюша, ты уверена, что выбрала профессию правильно? – рассмеялся Вольский, выслушав ее подробные наставления.

– Это важно, Максим! – в очередной раз напомнила ему Настена.

– Ладно, ладно, – поднял он ладони, сдаваясь. – В этом деле ты рулишь, не спорю. – И вдруг в одно мгновение переменился, став серьезным, и лицо у него сделалось таким жестким и строгим, что Настя порекомендовала бы сильно подумать каждому, прежде чем начать спорить с этим мужчиной. – Анастасия, ты помнишь, что обещала без меня никуда не ходить и ни во что не лезть?

– Я помню, помню, – отмахнулась она.

– Очень хорошо, – похвалил Максим Романович. – Никуда. Даже если тебя вдруг озарит гениальная догадка, которую потребуется немедленно проверить: сначала звонишь мне, ждешь, когда я приду, а потом можешь действовать только в моем присутствии. Кстати, – напомнил он, – давай-ка свой номер телефона.

Они обменялись номерами, и Вольский пошел провожать ее до номера, отметая любые возражения и аргументы лепетавшей что-то Анастасии.

И проводил, и зашел с ней вместе в номер… и, захлопнув за ними дверь, прижал к стене и поцеловал.

«Господи боже мой! Господи боже!» – только и смогла подумать Настя, погибая в его сокрушительном напоре, в этом ошеломляющем поцелуе.

Он целовал ее, гладил, прижимал, тискал и постанывал!

Это было так горячо, так по-настоящему! И она отвечала ему и плавилась в его руках, и он чувствовал эту ее шоколадную расплавленность, и пил ее тихие вздохи, и гладил ее прекрасную горячую грудь через неизвестного названия кофточку, и, оторвав от пола, прижал к себе, чтобы чувствовать ее всю, и закопался пальцами в ее волосы, сдвигая резинку на хвосте.

Его несло вперед в это жаркое, прекрасное, закипающее, что происходило между ними, и не хотелось останавливаться и хоть на мгновение отпускать ее от себя…

Но остатками разума, еще не до конца замутненного ее откликом, ее нежностью, бархатистостью кожи, жаром, вздохами – звуками, которые она издавала, запахом и каким-то невероятным усилием, стоившим ему болезненного ощущения в паху, Максим смог прервать этот поцелуй.

И прижать ее к себе, и не двигаться, остывая, приходя в сознание и слыша, как колотится в его грудь ее сердечко и как отвечает ему бухающее набатом его собственное заполошное сердце.

– Ты знаешь, – прохрипел Вольский, когда смог заговорить. – Ты же моя, – и, переведя дух после столь сложной фразы, продолжил: – А я твой. Совсем. Это просто.

– Это не так уж и просто, – ответила она куда-то ему в ключицу, обдав своим горячим дыханием.

– Просто, – заверил он.

И осторожно медленно поставил ее на пол, заглянул в глаза – посмотрел, посмотрел, наклонился, еле-еле коснулся губ своими губами, словно успокаивая, и отпустил совсем.

И отошел на шаг назад.

И распорядился:

– Так, ты занимайся, чем наметила, а я сделаю все, что ты поручила. Потом позвоню.

И вышел из номера, больше ничего не сказав.

Настя стояла, ошеломленная, и в какой-то прострации смотрела на дверь, закрывшуюся за ним.

Он сказал: «А я твой. Совсем. Это просто».

Так вот и сказал. Бабушка называла это «фатум», а Захаровна говорит: «судьбинушка».

Это вот он сейчас о чем? О судьбинушке? Или все же о фатуме?

Она развернулась и прошла в номер. Надо бы в Интернете покопаться и позвонить кое-кому, и подумать, подумать. Ей надо пройтись по фактам и деталям и расставить их в правильном порядке.

Она села на диван, оперлась на спинку, откинула голову, закрыла глаза и потрогала кончиками пальцев чуть припухшие от поцелуя губы.

До сегодняшнего дня Анастасия Нестерова не подозревала, что можно так целоваться и так гибельно и неотвратимо тонуть в мужчине.

Он странный. Такие мужчины никогда не встречались ей в жизни.

Да и где их встретить доморощенной девочке из хорошей московской семьи с правильным воспитанием и четко выстроенными ориентирами в жизни? Не в супермаркете же в кефирном отделе? И уж тем более не в садах и огородах на институтских экспериментальных станциях.

У него перебитый нос, сломанные прижатые к черепу уши и помятая криминальная внешность мафиози, отошедшего от дел, но опасного, как кобра, в любой момент способного на самый решительный поступок, и врожденная склонность к иронии, самоиронии и доминированию. Он косит под простоватого северного мужичка с примитивным мышлением и обладает речью высокообразованного, начитанного человека.

Он невозможный, здоровый, постоянно подначивающий ее и пытающийся командовать мужик.

И он не шутил пренебрежительно про пестики-тычинки, как большинство людей, узнав о ее профессии, а с неподдельным любопытством слушал про ее работу и задавал серьезные грамотные вопросы.

Ему глубоко наплевать на любые принятые общественные стандарты и правила, навязывающие извращенные вкусы и диктующие, кого и как надо любить, как правильно надо жить, как зарабатывать, одеваться, заниматься любовью и девушек каких форм, параметров и внешности следует выбирать – это настолько не его история, что порой кажется, что он из другого измерения, в котором такие мужчины, как он, все еще сами принимают решение, когда, как и что ему делать.

Он свободен той истинной свободной смелостью мужчины, способного в любой момент совершить поступок и готового к нему. Той самой внутренней свободой и силой, что является одним из признаков лидера, человека, с легкостью берущего на себя ответственность со спокойной уверенностью в себе.

А у Вольского сила и свобода – суть его личности, и Насте было совершенно очевидно, что ему не раз приходилось отстаивать себя и свои принципы в борьбе.

Ну, пусть не в борьбе, это как-то слишком высокопарно, но в драке уж точно.

И он постоянно смотрел на Настю. Вдумчиво так смотрел.

С того момента, когда проснулся в кресле аэропорта, он смотрел на нее странным, настораживающим взглядом.

Взглядом человека, который что-то там такое решал про себя.

Нет-нет, не так!

Смотрел, как человек, уже принявший единственно правильное и неоспоримое для него решение.

Как-то так.

Невозможный мужчина. Сложный. Странный. Пугающий.

Слишком сильный и волевой, слишком напористый. Простой до удивления и сложный, непонятный.

И она понятия не имела, как с ним обращаться, и возможно ли вообще обращаться с таким мужчиной, и стоит ли вообще с ним обращаться, а не следует ли ей срочно бежать от него куда подальше сломя голову?