Он развернулся и пошел прочь.

— Спасибо! — крикнула Женя ему в спину, раздумывая, почему ей было отведено место возле самого леса.

Вид у нее, что ли, такой? Как у кикиморы лесной…

Или она похожа на лесную отшельницу, безнадежно оторванную от реальности?

Он не удостоил ее ответом. Только махнул рукой, не оборачиваясь. На ходу…


— Положительно, кот, последнее время мне патологически не везет с мужчинами, — пожаловалась Женя коту.

Они сидели с ним за столом. Он ел «Ройял Канин». А Женя пельмени. Все правильно.

Сначала-то Женя думала покормить его на полу. Но потом, рассудив, что из всех встреченных сегодня особ мужского пола кот самый симпатичный, Женя поставила ему тарелку. Имеет право, в конце концов. Если бы появился Панкратов, Женя посчитала бы его достойным отужинать на полу в ванной. А кот ничего плохого ей не сделал. Даже наоборот — скрасил ее одиночество. Надо отметить, что кот к этому отнесся вполне спокойно и равнодушно. Наверное, его и раньше кормили со стола. И именно дорогим «Ройял Канином» для персов. Потому что никакой особенной радости он не выказал. Или просто жизнь научила его быть сдержанным?

— Вот сам посмотри. Про Панкратова я не говорю. Он — полный хлам, — продолжала Женя. — Квартирант оказался голубым, как весеннее небо. А третий вроде был ничего, но без конца ворчал. Как будто я падала нарочно, чтобы привлечь его внимание… Этак, кот, я стану феминисткой. А мне почему-то совсем не хочется ею становиться. В принципе я ничего не имею против феминисток. Но это, кот, не совпадает с моим характером.

Кот очень внимательно слушал. Он даже поднял голову и вежливо смотрел на Женю, ожидая, когда она закончит свои пространные речи и он сможет продолжить трапезу.

— Ты ешь, — милостиво разрешила Женя. — Не обязательно ради меня лишать себя удовольствия… Вот Панкратов, например, всегда продолжал есть, когда я с ним разговаривала. И ты можешь делать так же. Я привыкла. Не обижусь. Кстати, о Панкратове… Он сегодня почему-то не звонил… Наверное, начал привыкать к моему отсутствию.

Женя загрустила немного. Ей было бы приятно, если б Панкратов в данный момент страдал и мучился. Рвал на себе одежды и посыпал голову пеплом… Ну хотя бы немного помучился. Осознал бы, какое сокровище он потерял. Может быть, даже подумал бы о самоубийстве… «Нет, — тут же отмела она последнюю мысль. — Если бы он подумал о самоубийстве, я мучилась бы всю оставшуюся жизнь угрызениями совести. А оно мне надо?

Впрочем, может быть, он звонил, — подумала она. — Меня же не было дома. Или не вынес страданий и все-таки застрелился. Просто я об этом не узнаю никогда, а значит, и угрызениями совести мучиться не буду».

Последняя мысль показалась Жене очень приятной. Она даже задержала ее в голове, пытаясь насладиться ее вкусом. Прикрыла глаза и довольно улыбнулась. Мурлыкнула даже… Чем вызвала интерес кота. Тот замер, уставившись на Женю с таким интересом, что та поспешила его успокоить:

— Да нет же, кот… Панкратов никогда не застрелится. И я совсем ему этого не желаю. Я ведь, кот, белая и пушистая. Как ты. Так что ничего с Панкратовым не случилось криминального. Утешается сейчас в объятиях той дамы с восьмым размером.

Или уже нашел десятый… Запросы-то, кот, у людей постоянно растут. Сам понимаешь, так они устроены… Еще Пушкин в своей сказке про старика и золотую рыбку подметил.

Женя сварила кофе.

Зажгла елку — в конце концов, она даже не успела толком отметить Рождество из-за этого распутного типа. Прорыдала весь праздник и последующие четыре дня. А потом мучилась от головной боли.

— Лучше поздно, чем никогда, — подмигнула она коту. — В конце концов, мы им так просто не сдадимся. Подумаешь, праздник нам решили испортить, Гринчи проклятые…

Кот прыгнул Жене на колени. Она обняла его и подумала: «Вот тебе и верный друг… Такой же, как ты. Обманутый. Вырванный из привычного уюта и поставленный перед жестокой реальностью — де-факто. Лицом к лицу. Выживай, дружок, как знаешь…»

— Не волнуйся, кот, мы с тобой выживем. Постараемся, — пообещала она ему, прижимая к себе еще сильнее. — Время пройдет, кот, и мы станем вспоминать эти дни как досадное недоразумение… А потом и вовсе забудем.


Настроение у Жени было почти загробным. С таким настроением жить нельзя. Тем более в гордом одиночестве. Так недолго и впасть в депрессию. Придется тратить деньги на психоаналитика. Психоаналитик будет приставать к ней с идиотскими вопросами, а потом окажется, что он маньяк. «Нет уж, — подумала она. — Денег жалко, и себя тоже. Побуду-ка я сама себе психоаналитиком». Женя вспомнила давний совет Люсинды — надо разделить листок на две половины, одну закрасить черным. В черную вписать все свои потери, а в белую — обретения. Потом надо подойти к зеркалу и перевернуть листок, посмотреть на собственное отражение и сказать себе: «Все будет хорошо».

Так она и сделала. Честно вписала в черную половину свои потери. Хорошо, что их было почти не видно. Начинались потери с Панкратова. Потом следовал телевизор, квартирант и все, что пропало вместе с квартирантом. Набралось на целую страницу. Женя даже расстроилась. Чтобы хоть немного утешиться, она вспомнила строчки из сонета Шекспира: «Будь самой горькой из моих потерь, но только не последней каплей горя…»

Горькой потерей Женя привычно обозначила Панкратова. Квартиранта она отнесла к незначительным потерям. Подумав, к тому же сорту отнесла все остальное. Ибо все это суета сует. Телевизор, магнитофон и так далее… Раньше люди без всех этих игрушек прекрасно обходились. Жаль, конечно, магнитофон. И компьютер… И… «Нет, — оборвала она себя на полумысли. — Все это тлен. Думай о вечном…»

Панкратов при ближайшем рассмотрении попытался стать «последней каплей горя», но Женя ему не позволила. Его стремление отравить ей жизнь было таким навязчивым, что она быстренько начала записывать «обретения».

Начала она с того, что огромными буквами вписала туда «КОТА».

«Обретение» в этот миг мягко прыгнуло на телевизор, где и расположилось, вылизывая правую лапу. Женя улыбнулась и продолжала писать. Еще она обрела работу. Потом, подумав немного, вписала туда и «последний дар» исчезнувшего квартиранта. Не то чтобы она им очень дорожила, но мало ли что? Может, продаст в трудную минуту одинокой даме постбальзаковского возраста… Потом она вспомнила о вечных ценностях и вписала туда свободу и самостоятельность. А также высокое знание о лживом характере мужчин.

И все равно обретений оказалось меньше, чем потерь.

— Да уж, Люсинда, — проворчала Женя, недовольная полученным результатом, — что-то твои психологические фокусы со мной не проходят. Не возрадовалась я отчего-то, как ты обещала…

Женя даже собралась ей позвонить, чтобы выяснить, все ли она правильно сделала. Но посмотрела на часы и убедилась, что звонить ей уже поздно. Люсинда была странной смесью «жаворонка» и «совы». Она могла завалиться спать в восемь вечера, а проснуться ближе к полудню… Вряд ли она станет бодрствовать после одиннадцати.

Подумав, Женя нашла собственное решение проблемы. Аккуратно разорвав листок пополам, положила белую половину на стол, а черную порвала на мелкие кусочки и спустила в унитаз. Наблюдая, как вода уносит «потери», Женя почему-то представила себе, что это Панкратов тонет в водовороте вместе с квартирантом, и на секунду она даже испытала к ним острый приступ жалости и сострадания — ему ведь так хотелось стать «последней каплей горя», бедняге! А вместо этого так нелепо оборвалась его недолгая в общем-то жизнь в Женином сознании!

Бедный, бедный Сергуня…

— И ведь ни разу не позвонил…

Слезы, как тать в нощи, подобрались к Жениным глазам. Она понимала, что вспоминать Сергуню нельзя. Или уж если вспоминать, то ту отвратительную сцену, которую Жене пришлось увидеть своими невинными очами. Как ее «прекрасный» муж страстно обнимает неизвестную обнаженную даму с большим бюстом. За что-то надо зацепиться в этой памятной сцене. За что-то, что помешало бы ему стать «последней каплей горя». За что?

Женя повернулась к коту. Тот сидел и смотрел на нее своими загадочными глазами.

— Кот, — попросила Женя, — помоги, будь другом… Подскажи. Иначе я утону вместе с ним.

Кот мигнул одним глазом и широко зевнул. Нет, это явно не Бегемот. Это обычный перс огромных размеров, но лишенный всяческой харизмы.

Женя снова посмотрела вниз и — вспомнила!

Противная лысина. Начинающаяся только, слабенькая, но от зрелища этой лысины сама картина показалась ей еще более отталкивающей. Эта полногрудая тетка с ее отвратительным смехом. Женин «верный рыцарь Ланселот». С этой тонзурой лицемерного католического падре…

— И похотливого, — добавила она, вспомнив про ту горгулью, что он сжимал в объятиях.

Женя выпрямилась.

— Не так уж велика потеря, — сказала она. — Конечно, жаль, что любовь не вечна. Но мне все-таки достались твои лучшие времена, Сергуня. Лучшие…

Теперь все предстало ей в совершенно ином цвете. «Что бы ни случилось со мной — это все-таки жизнь, а не ее слабое подобие», — подумала она.

И почему-то Женя была уверена, что это ее чудесное превращение свершилось не без помощи нового друга — белого кота, который спал на телевизоре и даже похрапывал немного.

Или притворялся, что спит?

* * *

Он ругал себя за то, что не сказал ей ничего. Просто позволил себя целовать. Позволил потом повести себя на поводке в какой-то дурацкий ресторан и дальше, дальше…

Теперь ему было противно.

А она смотрела на него и улыбалась одними губами, потому что глаза у нее всегда оставались холодными и серьезными.

Как у охотника, выслеживающего добычу…

Потом, после, она долго звонила куда-то, он не вслушивался, с кем она говорила…

А потом, удивив его, повернулась и сказала:

— Сейчас мне надо уйти…

Он даже выдохнул: «Жаль», — хотя ему не было жаль.

Он даже вздохнул, хотя ему хотелось рассмеяться.

Потому что он откуда-то знал — этой женщине надо подчиняться.

Иначе…

Он не мог сформулировать, что его ждет в случае неподчинения. Просто знал — будет еще хуже.

Даже хуже, чем теперь…

«Это расплата за то, что я изменил Женьке, — подумал он устало, закуривая сигарету и выпуская в потолок струю дыма. — Так мне и надо…»

И вот странность — от этой мысли ему стало легче. Он даже ощутил себя снова свободным.

Или это от того, что за Ириной закрылась входная дверь и по лестнице застучали ее каблуки?

* * *

Спать Женя легла поздно. И долго не могла заснуть. Ей снова казалось, что она самый несчастный человек на свете. Так всегда бывало в темноте. Еще с детства. «Ты все потеряла, глупая Женя», — нашептывал ехидный голосок внутри. Тот самый, который не давал Жене покоя в течение последних дней и который так успешно удалось подавить с помощью ее нового друга.

Теперь этот мерзкий голосок выполз наружу и, удобно устроившись, начал внушать Жене, что она полная дура. Во-первых, что особенного в том, что Панкратов ей изменил? Ведь все мужчины это делают. Так что это Женя его обидела своим непониманием, а вовсе не он Женю…

Потом Жене пришло в голову, что она повела себя глупо и неправильно и в отношении квартиранта. Надо было немедленно мчаться в милицию. Подать заявление. Вместо этого она гордо удалилась, решив разыскать его сама. Вторая глупость… И вообще она совершенно не готова к жизненным испытаниям. Она завтра же погибнет, не выживет… Она не сможет работать у Ольги, потому что ей не хватит мозгов даже для работы секретарем. Ольга Женю непременно выгонит, и Женя обидится и в конце концов и подругу старинную потеряет… Нет, лучше вернуться к Панкратову и попросить у него прощения за то, что Женя его выгнала…

Конечно, Женя не могла долго заснуть в таком смятении чувств. Она вставала, курила, гладила кота, потом даже всплакнула на кухне от безнадежности собственного положения. Наконец все-таки успокоилась, вспомнив старую поговорку: «Утро вечера мудренее». Днем вообще лучше соображаешь. Ночью же еще со времен Жениного детства на нее вечно нападали страхи и хандра. Выползали из темных углов и начинали действовать на нервы.

Чтобы отвлечься, Женя начала считать белых слонов, которые почему-то превратились в белых котов. Коты брели медленно и важно, и Женя брела с ними, вслед за ними, вслед…

А под утро ей приснился сон.

Будто она долго выбирается из каких-то древних развалин, в которых темно и страшно, но все-таки Женя боится отчего-то выйти на свет.