— Мне больше останется! — засмеялся он, наливая себе в чашку добрую порцию того, что очень напоминало бренди.

Андре не утруждал себя вставаниями. Он сунул руку в другой карман и достал трубку и кисет с табаком. С ловкостью заядлого курильщика он быстро набил трубку, откинулся на спинку стула, вздохнул и чиркнул спичкой. Но поднеся огонек к табаку, заколебался и подсмотрел на Эммелайн сквозь оранжевое пламя.

— Вы ведь не возражаете, если я покурю, Эммелайн?

— Конечно, нет, — с запинкой ответила она.

— Вот и хорошо, — удовлетворенно проговорил он и затянулся. — Боже, жизнь прекрасна! — Он выпустил колечко дыма. — Пусть у меня не так уж много денег, но я доволен жизнью. — Он повозился, переставляя чашки и спички, потом взглянул на нее. — А вы, милая моя Эммелайн, можете сказать то же?

Она откинулась назад и скривилась, ударившись о гнутую металлическую спинку стула.

Андре понимающе кивнул.

— Вижу, что не можете.

— Я бы не сказала, что мою гримасу из-за того, что я стукнулась об эту металлическую штуковину, можно считать ответом. Я думаю.

— Думаете о том, как я, к сожалению, прав.

— Я живу хорошо. Мальчики у меня замечательные. Дом красивый. Жизнь моя полна. Но она меня не удовлетворяет.

Недосказанные слова повисли в воздухе.

— А как ваша супружеская жизнь? Она тоже полна? — Ей очень хотелось сказать ему правду, поделиться тайным разочарованием, которое она так долго носит в себе. Они с Андре всегда могли обсуждать все то, о чем мужчины и женщины не говорят друг с другом. Любовь. Жизнь. Надежды и мечты. Теперь она поняла, как ей не хватало его дружбы.

Но за долгие годы семейной жизни она так натренировалась никогда не показывать своих чувств, тем более не говорить о них, что теперь благополучно проглотила эти слова. В горле у нее застрял комок, и она с трудом произнесла:

— Благодарю вас, моя супружеская жизнь тоже полна. — Сказав это, она почувствовала, что эти слова не произвели впечатления на человека, с которым она сидит за столом, — ведь он не является ее мужем, да к тому же пьет бренди средь бела дня.

— Тогда зачем вы здесь? — Он подался вперед, не обратив внимания на то, что расплескал чай, когда ставил локоть на шаткий столик. — Когда вы встретились с Ричардом Смизи, я решил, что никогда больше не увижу вас.

Она отвела глаза.

— Он все еще привлекает вас? Это из-за него вы оказались здесь?

Она подняла голову и в упор посмотрела на него.

— Я здесь, чтобы лепить. И ни для чего больше. Меня совсем не интересует, увижу ли я Ричарда еще раз.

— Может, вам стоило бы сказать ему об этом?

— Андре, я замужем. И мне не следует ничего ему говорить. Но если понадобится, я скажу.

Андре отодвинулся и посмотрел в сторону двери. У нее гулко забилось сердце

Она повернулась и увидела, что там стоит Ричард, точно так же прислонившись к дверному косяку, как это было неделю назад, когда он появился совершенно неожиданно. Веселый. Надменный. Ошеломляюще красивый. И ей захотелось протянуть к нему руки.

— Эм, я знал, что вы вернетесь. — Она хотела отодвинуться от стола. Но стул оказался тяжелым, и ее длинная юбка зацепилась за гнутую ручку.

— Давайте я помогу вам, — проговорил Ричард, внезапно оказываясь рядом и выдохнув эти слова прямо ей в ухо. Она хлопнула его по рукам и высвободила юбку.

— Только не говорите, что снова намереваетесь сбежать. — Его улыбка была широкая и радостная. — Я хотел поговорить с вами в прошлый раз, но вы выскочили за дверь и исчезли в потоке транспорта, так что я не успел вас поймать,

— Вам совершенно ни к чему ловить меня. — Голос ее звучал напряженно, что было очевидно даже для нее самой.

— Верно, но ловить вас всегда было ни к чему. Ни теперь. Ни тогда.

Его слова обожгли ее кожу.

— И мы оба знаем, что был такой день, когда я поймал-таки вас.

— Замолчите! — Она прижала руки к ушам. — Сию же минуту замолчите, — проговорила она уже спокойнее. — Я пришла сюда не из-за вас!

Он ласково взял ее руки и развел их в стороны.

— Если это так, то о чем же речь? Вы же знали, что я буду здесь.

От этого самоуверенного предположения ее долго сдерживаемое негодование вырвалось наружу.

— Я знала? Почему? Как? Все, что я знала, — это что много лет назад вы исчезли, не простившись и ничего не объяснив. — Она рывком высвободила руки и почувствовала, как из волос ее выпала шпилька. Длинная коса заструилась по ее спине. Ей пятьдесят лет, и вот она сидит в скульптурной мастерской и ведет себя как растерявшаяся девчонка. — Нечего говорить мне, что я знаю и чего не знаю. Я пришла сюда заниматься лепкой. И ничем больше.

Так оно и было. Ей нужно заняться чем-то для себя. Ей хотелось получить от жизни больше. Больше, чем просто быть самым усердным членом «Общества леди» и матерью троих сыновей. Или женой Брэдфорда. Она крепко закрыла глаза. Одно лишь название, что жена.

— Я пришла сюда заниматься лепкой, — повторила она, и в голосе ее уже не осталось никаких следов слабости. — И если мне придется отправиться для этого в другое место, я так и сделаю.

— Но вы не отправитесь ни в какое другое место, — заявил Ричард, и в голосе его слышалась улыбка, словно она ни в чем его не упрекнула. — Вы вернетесь сюда. А я буду вас ждать.

Глава 10

Как они смеют?!

После шикарного приема Софи долго ходила по восточной гостиной в «Белом лебеде», кипя от возмущения. Как могли ее отец и Грейсон принимать решения, касающиеся ее будущего, не удосужившись даже поинтересоваться, чего хочет она сама? Господи, неужели eй всю жизнь придется прожить в подчинении у мужчин?

Но среди этих размышлений возникло другое. Грейсон выбрал ее.

Радость неуверенно пробивалась сквозь ее негодование, но Софи тут же отшвырнула ее прочь. Она и так уже поняла, что Грейсон испытывает к ней желание, но это было всего лишь желание физическое. А одного физического желания ей недостаточно.

Если бы он хоть разок заговорил о любви, она, конечно же, стала бы как воск в его руках, она бы отбросила все эти пять лет борьбы так же быстро и легко, как и его кашемировый халат. Потому что если он ее любит разве это не означает, что он принимает ее такой, какая она есть на самом деле?

Но он не говорил об этом, даже намеками. Она хорошо его знает, и истина, без сомнения, заключается в том, что он смотрит на нее как на статью дохода. Брак между двумя известными старинными семьями. Он обращается с ней как с собственностью, совсем как ее отец. Один ее использовал, другой сделал предметом купли — продажи, словно брак — это простая сделка.

Она давно знала, что Конрад Уэнтуорт живет по стандартам, традициям, приличиям, принятым в высшем обществе, и порой проповедует все это более истово, чем знатные бостонские аристократы. Но это, как узнала она, когда жизнь начала учить ее чему-то, кроме музыки и чтения, часто бывает с мужчинами и женщинами, которые не родились в том мире, в котором живут. Такие люди усваивают новые для себя обычаи с пылкостью неофитов, а те, кто родился в этом мире, считают все это само собой разумеющимся. Ее отец исповедовал эти убеждения, ни на йоту не отступая от них.

Разве что один раз: когда умерла ее мать, он женился на ее сиделке.

Но поскольку у Конрада Уэнтуорта были деньги, Бостон простил ему все. Даже Патрицию.

Хотя Софи до самой смерти не простит женщину, которая вошла в ее дом и вкралась в их жизнь, разрушив ту близость, что связывала ее с отцом. Отец, судя по всему, уже забыл об интригах Патриции, которая начала с ухаживания за его больной женой, а кончила тем что заняла ее место.

Горький гнев переполнял Софи. Она знала, что визитной карточкой отца, открывающей ему доступ в самые престижные гостиные Бостона, были старинный род ее матери и его банковские счета. Он уже потерял ее мать. Если он потеряет еще и свои деньги, бостонцы, как полагала Софи, перестанут быть снисходительными к нему.

И поэтому ее отец использовал ее, чтобы компенсировать серебро и золото, которые он растратил. И он обладал властью сделать это, потому что она подписала документ, в котором передавала под его опеку свою собственность — и свою жизнь.

Даже она поняла теперь, что дала ему власть поступить с «Белым лебедем» как ему заблагорассудится. И еще она дала ему власть подписывать за нее документы. Но ей в самом страшном сне не могло присниться, что он воспользуется этой властью, чтобы продать ее дом и ее самое, выдав замуж. Сама мысль представлялась такой архаичной!

Теперь, задним числом, она с трудом могла поверить, что поступила так глупо — согласилась на такой договор. Сейчас ей это казалось просто идиотизмом. Но в восемнадцать лет, потеряв мать и возможность дебютировать, она не думала о таких пустяках. И когда отец сказал, что Патриция теперь будет ей новой матерью, она была согласна на все, лишь бы уехать из Бостона. Подпись на этом документе была ее билетом в Европу.

Постаравшись выбросить из головы все эти мысли, она села на диван и попробовала играть. Играть ей необходимо, чтобы почувствовать, как музыка заполняет пустоту в душе.

Было раннее утро, солнце еще только предвещало о своем появлении. Она сыграла несколько тактов из фрагмента «Женитьбы Фигаро», переложенной для виолончели и очень любимой публикой. Но сегодня это показалось ей неинтересным.

Потом она взялась за «Гнездышко любви». Никаких чувств. Пока наконец она не исполнила начальные такты простой вещицы под названием «Вальс лебедей», написанной для нее одним композитором и поклонником. Тут ей удалось забыться. Долгое до, гладкое ля. И соль, от которого сердце у нее воспарило. Она потеряла время, но нашла спасение.

— Мне послышалось, будто ты говорила, что собираешься позаниматься?

Мысли ее замерли, возможность успокоиться ускользнула. Вчерашний вечер навалился на нее, и руки похолодели на полпути к струнам.

Софи взглянула на дверь. Вошел Генри.

Собака, которую Софи подобрала, лежала свернувшись на диване, состояние ее улучшалось с каждым днем. Они дали объявление, что найдена собака, но пока никто за ней не пришел. Софи радовалась и злилась на свою радость. Не хватает ей еще привязаться к этой собаке. Ведь она уедет, как только получит аванс.

Но что же будет с домом? Сможет ли она теперь от него отказаться? Сможет ли отбросить единственное, на что полагалась, чтобы держаться подальше от мужских махинаций? Сможет ли жить, зная, что дом больше не ждет ее?

— Я и занимаюсь, — многозначительно проговорила она. И чтобы доказать это, она снова заиграла, наполнив комнату звуками.

Генри держал в руке чашку с кофе. На нем был черный атласный смокинг и брюки из тонкой серой фланели, на шее белый кашемировый галстук.

— Нет, ты музицируешь.

— Музицировать, заниматься — какая разница?

— Ты лучше меня знаешь какая. Заниматься означает отрабатывать технику, овладевать вещью по частям. Проигрывать гаммы, — добавил он язвительно.

Софи издала какой-то нечленораздельный звук и заиграла прелюдию к другой излюбленной публикой пьесе, под названием «Цирк любви». Дыхание ее участилось от чувствительных начальных пассажей, исполняемых только на струнах соль и до, и душу ее наполнили сила и страсть.

— Терпеть не могу гаммы! — скривилась она, вздохнув и продлевая звук.

— Естественно, никто их не любит, но заниматься приводится всем.

Она продолжала «Цирк», как если бы Генри не сказал ни слова; мысли ее были далеко, она наслаждалась андантино, его удивительным тактом и ритмом. Ей доставляли удовольствие синкопированные ритмы.

— Я отрабатываю технику, находя новые платья и сочетая их с замечательными ювелирными изделиями. Мы оба знаем, что хочет видеть моя публика.

Она прикусила губу, сосредоточилась, готовясь к ритардандо в последнем таете, пальцы ее скользнули вверх, к высокому си-бемоль и соль, прежде чем ударить по превосходному, точно птичья трель, фа-диез.

Закончив, она отложила в сторону смычок широким жестом, чувствуя себя довольной и победившей. Эта пьеса прекрасно подходила к ее выступлению. Красивая и понятная. Трюк состоял в том, чтобы найти вещицы, которые публика может напевать после концерта, — вещицы, которые останутся у слушателей в голове. Для этого она включила в репертуар большое количество фрагментов из опер в переложении для виолончели, освоив совершенно новый способ исполнения.

По большей части трудные концертные произведения, на которых она выросла, ценились за свою сложность и изощренность, и, как правило, напевать эти вещи было невозможно. За исключением баховских сюит для виолончели. Они трудны, да, сложны и изощренны, это так. Но по-настоящему талантливый виолончелист способен очаровать любую публику любым произведением, если он в состоянии сотворить магию.

Когда-то она думала, что в состоянии творить магию своей виолончелью. Когда-то она думала, что рождена, чтобы исполнять Баха. Теперь она творила магию с помощью драгоценностей и туалетов.