— Да, да, вот эти, что висят над ручьем. Они рыжие, будто им под кожу впрыснули свежую кровь. Посмотри, кисточки золотые. — Она указала на пыльные орешниковые сережки, которые вместе с ольховыми она повесила себе на грудь. Потом вдруг начала цитировать «День рождения» Кристины Россетти.

— Как я рада, что ты зашел и пригласил меня на прогулку, — продолжала она. — Ферма Стрели-Милл и мельница выглядят просто прелестно, правда? Совсем как оранжевые и красные мухоморы на сказочной картине. Знаешь, я здесь не была очень давно. Зайдем?

— Скоро стемнеет. Сейчас уже полшестого… даже больше! Я видел вчера утром своего друга.

— Где?

— Он вез навоз, а я проезжал мимо.

— Он говорил с тобой… как он выглядит?

— Нет, он ничего не сказал. Я посмотрел на него… он все такой же, кирпичного цвета, крепкий, сильный как скала. Кремень-мужик. Знаешь, а ты молодец, что надела крепкие ботинки.

— Обычно я всегда надеваю их для лесных прогулок…

Она постояла на большом камне, который спеша обегал звонкий ручей.

— Хочешь, зайдем навестим их? — спросила она.

— Нет, я бы лучше послушал журчание ручейка, а ты? — поспешно ответил Лесли.

— Ах, да, очень музыкально.

— Пойдем дальше? — спросил он нетерпеливо, но смиренно.

— Я сбегаю на минутку на ферму, — сказал я.

Как только я вошел, сразу увидел Эмили, она сажала хлеб в печь.

— Пошли, погуляем, — крикнул я.

— Сейчас? Дай только скажу маме.

Она побежала надеть свое длинное серое пальто. Когда мы шли через двор, Джордж окликнул меня.

— Я скоро вернусь, — пообещал я.

Он подошел к воротам и теперь смотрел нам вслед. Когда мы вышли на дорогу, то увидели Летти, стоявшую на верхней перекладине забора и опиравшуюся рукой на голову Лесли. Она заметила нас и Джорджа тоже, помахала нам рукой. Лесли встревоженно поглядывал на нее. Она помахала снова, потом мы услышали ее смех и требовательную просьбу к Лесли, чтобы он стоял спокойно и держал ее покрепче. И вот она наклонилась вперед, словно взлетела большой птицей с забора прямо к нему в руки. И спустя миг мы уже вместе поднимались по склону холма, где раньше желтела пшеница, а теперь ветер шевелил черные волны стерни, еще недавно там бегали кролики. Мы миновали ряды маленьких коттеджей и поднялись наверх, откуда хорошо видна была вся земля от Лейсестершира до Чарнвуда. А за горами — впереди и справа — открывался Дербишир.

Мы брели по травянистой тропе. Раньше она вела от Аббатства до Холла, но сейчас заканчивалась прямо на бровке холма. В полпути отсюда находилась старая ферма Уайт Хаус с зелеными ступенями. Женщины поднимались по ним и шли к Вейл оф Бельвуар… но сейчас на ферме жил только один работник.

Мы подошли к карьерам, посмотрели печь для обжига извести.

— Давай пройдем через карьер, лес совсем рядом, — предложил Лесли. — Я не был здесь с детства.

— Это нарушение границ, — сказала Эмили.

— Мы не станем нарушать границы, — возразил он напыщенно.

Мы перешли ручей, сбегавший маленькими каскадами, на его берегах уж было полным-полно первоцвета. Мы свернули вбок и вскарабкались на холм, покрытый лесом. Бархатные зеленые побеги пролески рассыпались по красной земле. Мы добрались до вершины, где лес редел. Я сказал Эмили, что меня беспокоит странная белизна на земле. Она удивленно вскрикнула, я наконец разглядел, что иду в сумерках среди подснежников снеговых. Орешник редел, зато то тут, то там росли дубы. Земля сплошь белая от подснежников, как будто манну рассыпали по красной земле среди зеленых листьев. Глубокая маленькая лощина напоминала чашу, склоны все усыпаны белыми цветами, они светлели и на темном дне. Наверху среди орешника росли таинственные дубы, особенно красиво выделявшиеся на фоне заката. Внизу, в тени, тоже были рассыпаны белые цветочки, такие молчаливые и грустные, словно все лесные жители вдруг собрались сюда на моление. Их было бесчисленное множество, и они мерцали в вечернем свете. Другие цветы были рады такой компании. Колокольчики, первоцвет аптечный, даже легкие лесные анемоны, и только подснежники оставались грустными и загадочными. Мы были для них чужие, враждебные, безжалостные похитители. Девушки наклонились и стали трогать их пальцами. Грустные цветочки, друзья дриад.

— Что означают эти цветы, как вы думаете? — спросила Летти тихо, касаясь цветов белыми пальцами. Ее черные меха ниспадали на них.

— В этом году их немного, — сказал Лесли.

— Они напоминают мне омелу, которая никогда не была нашей, хотя мы носили ее, — сказала мне Эмили.

— Как ты думаешь, что они говорят между собой, о чем заставляют думать других, а, Сирил? — спросила Летти.

— Эмили говорит, что они принадлежат к некой древней утраченной религии. Возможно, они были символом слез у странных друидов, живших здесь до нас.

— Нет, это больше, чем слезы, — сказала Летти. — Больше, чем слезы, они так спокойны и тихи. Как память о том, что утрачено уже навсегда. Они заставляют меня бояться.

— Чего тебе бояться? — спросил Лесли.

— Если бы я знала, я бы не боялась, — ответила она. — Посмотрите на подснежники. — Она показала на цветы. — Видите, какие они: закрытые, притаившиеся, обессиленные. Прежде мы обладали знаниями, которые ныне утратили… и которые мне, например, очень необходимы. Это знания о судьбе. Не кажется ли тебе, Сирил, что мы вот-вот утратим самое главное на этой земле — мудрость, как утратили всех этих мастодонтов, этих древних чудовищ?

— Это не соответствует моим убеждениям, — высокопарно ответил я.

— А я все-таки что-то потеряла, — сказала она.

— Пошли, — сказал Лесли. — Не стоит забивать голову подобными вещами, хотя сами по себе они забавны. Пойдем со мной, опустимся на дно этой чаши, посмотрите, как все здесь странно: эти ветки на фоне неба имеют филигранную отделку.

Она побрела за ним вниз, заметив на ходу:

— Ах, ты топчешь цветочки!

— Нет, — ответил он. — Я осторожен.

Они уселись рядом на поваленное дерево. Она наклонилась, выискивая белые цветы среди листьев. Он не мог видеть ее лица.

— Ты совсем не обращаешь на меня внимания сегодня, — заметил он с грустью.

— На тебя? — Она выпрямилась и внимательно посмотрела на него.

Потом странно засмеялась.

— Ты мне кажешься каким-то нереальным, ответила она необычным голосом.

Какое-то время они сидели молча, опустив головы. Птицы то и дело выпархивали из кустов. Эмили удивленно посмотрела наверх, откуда раздался тихий насмешливый голос:

— Голубки! А ну-ка, выходите, влюбленные сердечки. Вы выбрали неподходящее место, среди подснежников. Назовите лучше свои имена.

— Вали отсюда, дурак! — бросил Лесли, вскочив в гневе.

Мы все встали и посмотрели на сторожа. Он стоял как бы в световом обрамлении, закрывая собой свет, темный, могучий, нависающий над нами. Он не двигался, а смотрел на нас, похожий на бога Пана, и приговаривал:

— Прелестно… прелестно! Два плюс два будет четыре. Действительно, два и два — четыре. Идите, идите сюда со своего брачного ложа, а я посмотрю на вас.

— У тебя глаз нет, что ли, дурень? — сказал Лесли, вставая и помогая Летти поправить ее меха. — Ты, что не видишь, что здесь благородные дамы?

— Простите, сэр, но в такой темноте не разберешь, дамы это или не дамы. Кстати, кто вы сами-то будете?

— Сейчас проясним. Пойдем, Летти, мы здесь не можем больше оставаться.

Они выбрались на освещенное место.

— О, простите, пожалуйста, мистер Темпест… когда смотришь на мужчину сверху в темноту, его трудно узнать. Я-то думал, что здесь молодые дурни забавляются…

— Черт подери… заткнись, наконец! — воскликнул Лесли. — Извини, Летти, — не возьмешь ли ты меня под руку?

Они смотрелись очень элегантно, респектабельная молодая пара. Летти была в длинном пальто и маленькой шляпке, украшенной перьями, падавшими вниз прямо на волосы.

Сторож смотрел на них. Потом, улыбнувшись, широкими шагами спустился вниз и вернулся со словами:

— Ну, леди могла бы взять и свои перчатки.

Она взяла их, отшатнувшись к Лесли. Потом выпрямилась и сказала:

— Позвольте мне нарвать цветов.

Она нарвала букетик подснежников, которые росли между корней деревьев. Мы все наблюдали за ней.

— Простите за такую ошибку… леди! — сказал Эннабел. — Но я уже и забыл, как выглядят порядочные дамы… ну, если не считать дочерей сквайра, которые, однако, никогда не гуляют вечерами.

— Думаю, тебе не приходилось видеть много дам за свою жизнь… если, конечно, ты… Тебе никогда не приходилось быть грумом[23]?

— Ах, сэр, я считаю, лучше быть конюхом для лошади, чем женихом для леди, прошу прощения, сэр.

— И ты заслужил это… без сомнения.

— Я получил все сполна… и я желаю вам, сэр, чтобы у вас все сложилось лучше. Больше чувствуешь себя мужчиной здесь, в лесу, чем в гостиной у моей дамы.

— В гостиной у леди! — засмеялся Лесли, глядя с удивлением на сторожа.

— О да! «Приходи ко мне в гостиную…»

— А ты довольно умен для сторожа.

— О да, сэр… был и я когда-то дамским угодником. Но лучше уж присматривать за кроликами да птичками. Легче растить засранцев в Кеннелзе, чем в городе.

— Так это твои дети? — спросил я.

— Вы их знаете, да, сэр? Симпатичный выводок, не правда ли?.. миленькие хоречки… ну прямо как ласки… из них вырастет стая молодых лис. Быстроногих к тому же…

Эмили присоединилась к Летти, они стояли рядом с человеком, которого втайне ненавидели.

— А потом они попадут в капкан, — сказал я.

— Они живут в естественных условиях… и смогут защитить себя, как все дикие звери, — ответил он, ухмыляясь.

— Ты не выполняешь свой долг, это удивляет меня, — сказал Лесли назидательно.

Мужчина рассмеялся.

— Родительский долг, лучше скажите, А мне не нужно говорить об этом. У меня их девять. Восемь уже народились и девятый на подходе. Она хорошо размножается, моя возлюбленная, каждые два года по одному… девять за четырнадцать лет… неплохо, а?

— Ты постарался, думаю.

— Я… почему? Это же все естественно! Когда мужчина отходит от своего естества, он становится дьяволом. Лучше быть хорошим животным, скажу я, и мужчине, и женщине это обличье сгодится. Вы, сэр, хорошая мужская особь, леди — женская… все правильно… и радуйтесь этому.

— А потом?

— Делайте то же самое, что и животные. Я присматриваю за своим выводком… ращу их. Они симпатичненькие, каждый, что молоденький ясень. Они не научатся ничему грязному среди природы… если, конечно, я этому не посодействую. Они могут быть как птички, ласочки, змейки или белочки, раз они пока не знакомы с порочной человеческой жизнью, вот как бы я выразился.

— Что ж. Таково твое мировоззрение, — сказал Лесли.

— Ага. Обратите внимание, как на нас смотрят женщины. — Я для них буйвол и пара червей, вместе взятые. Посмотрите на эту тварь! — сказал он громче, чтобы слышали женщины. — Забавен, не правда ли? А зачем?.. И для чего вы, например, носите такую замечательную куртку и крутите ваши усы, сэр! Ха… скажите женщине, чтобы она не ходила в лес, пока не научится правильному взгляду на естественные вещи… тогда она может увидеть кое-что очень важное… Спокойной ночи, сэр.

Он зашагал в темноту.

— Суровый малый, — заметил Лесли, — но в нем что-то есть.

— Он заставил меня содрогнуться, — ответила она. — Однако он тебе интересен. Я уверена, с ним была связана какая-то история.

— Такое впечатление, что он что-то потерял, чего-то лишился, — сказала Эмили.

— Думаю, он все же неплохой парень, — сказал я.

— Хорошо сложен, но в нем нет души.

— Нет души… и это среди подснежников, — сказала печально Эмили.

Летти задумалась, а я улыбнулся.

Был прекрасный вечер, спокойный, с красными дрожащими облаками на западе. Луна в небесах задумчиво смотрела на восток. Вокруг нас лежал темно-пурпурный лес, теряющий краски. Заброшенная земля поблизости выглядела грустно и даже как-то странно при свете вечерней зари. Зато торфяная дорога была великолепна.

— Побежали! — сказала Летти, и, взявшись за руки, мы побежали как сумасшедшие, задыхаясь и хохоча, нам было хорошо, весело, мы забыли обо всем дурном. А когда мы остановились, то в один голос вдруг воскликнули: «Прислушайтесь!»

— Вроде это дети кричат! — сказала Летти.

— В Кеннелзе, — подтвердил я. — Точно, это там.

Мы поспешили вперед. Из дома раздавались безумные вопли детей и дикие, истерические крики женщины.

— Ах, чертенок… ах, чертенок… вот тебе… вот тебе! — Затем слышались звуки ударов, вой. Мы вбежали в дом и увидели взъерошенную женщину, которая безумно колотила сковородкой мальчишку. Малый вертелся, как молодой дикобраз… мать держала его за ногу. Он лежал и выл во весь голос. Другие дети плакали тоже. Мать была в истерике. Волосы закрывали ей лицо, глаза смотрели злобно. Рука поднималась и опускалась, точно крыло ветряной мельницы. Я подбежал и схватил ее. Она уронила сковородку, ее колотила дрожь. Она взирала на нас с отчаянием, сжимая и разжимая руки. Эмили побежала успокаивать детей, а Летти подошла к обезумевшей матери. Наконец та успокоилась и села, глядя перед собой. Потом бесцельно стала трогать колечко на пальце у Летти.