Дэвид Лоуренс - Белый павлин. Терзание плоти

Оба были счастливы. Эмили снова приблизилась к нему и остановилась в нерешительности. Но он притянул ее к себе, раздел и овладел с такой сумасшедшей радостью, которая невольно передалась и ей. С полными слез глазами она прижимала его к своей груди, стараясь раствориться в нем. Крепко обнявшись, они мирно уснули.

Наступило утро. Они проснулись под звуки горна, доносившиеся из казарм, и подбежали к окну. Занималось прохладное летнее утро. До самого горизонта тянулись зеленые сады и поля. Они были счастливы. Они любили друг друга. Ей нравилось его тело, такое белое и гибкое, ему — ее, крепкое и здоровое. И эти два тела тянулись друг к другу. Но наступал день с его заботами и тревогами. Ей нужно было приступать к своим обязанностям. Эмили чувствовала, как все изменилось в ней. Она была совсем новым существом, полным надежд и желаний. Перед ней открылся новый мир. Такого огромного счастья она никогда не испытывала. Его можно было сравнить только с солнечным светом, с сиянием летнего дня. Все спорилось в ее руках в это ясное утро.

Оставшись один, Бахман обдумывал план дальнейших действий. Надо написать матери и попросить ее выслать в Париж деньги. Затем он поедет в Америку. Итак, все решено. Самое главное — добраться до Франции. Необходимо раздобыть расписание поездов. Всего один день — и настанет долгожданная свобода. Он опять будет самим собой, и рядом с ним будет Эмили, и они будут принадлежать друг другу. Скорее бы наступила эта столь желанная пора!

Звук голосов и топот ног вернули его к реальности. Сердце его сжалось, к горлу подступил комок. Он сразу все понял. Готовый ко всему, он стоял и ждал.

Счастливая Эмили порхала на кухне, готовя завтрак детям. Она тоже услышала топот ног и голос барона. И вот он уже входит в дом. Его правая рука, простреленная во время франко-прусской войны, крепко прижата к бедру. Чувствуется, что она сильно болит. За бароном следуют обер-лейтенант и два солдата.

Эмили, побледнев, смотрит на них расширенными от ужаса глазами.

— Если вы так уверены, мы можем поискать, — говорит барон, обращаясь к обер-лейтенанту. — Эмили, ты опускала вчера в почтовый ящик открытку для матери Бахмана? Эмили молчит, лишившись дара речи.

— Да или нет? — настаивает барон.

— Да, герр барон, — едва слышно подтверждает девушка.

— Значит, тебе известно, где находится этот парень? — спрашивает барон, глядя ей в глаза.

Девушка молчит, но ее глаза выдают ее. По этим глазам барон читает всю правду. Лицо его искажается гневом.

— Поднимайтесь наверх! — командует он офицеру.

Повинуясь приказу, лейтенант и солдаты медленно поднимаются по лестнице, следуя за бароном. Эмили молча наблюдает за ними.

Барон рывком открывает дверь комнаты Эмили и видит Бахмана, неподвижно стоящего у постели девушки. Их взгляды встречаются. В глазах юноши отражается вся его душа, душа измученного человека.

— Да! — вздыхает барон, поворачиваясь к лейтенанту.

Быстро окинув взглядом фигуру юноши, лейтенант приказывает ему одеться.

Бахман начинает медленно одеваться. Он совершенно спокоен. Присутствие четырех человек не смущает его, он их просто на замечает.

Одевшись, юноша отрешенно ждет дальнейшей команды, и она следует:

— Шагом марш!

Маленькая процессия спускается вниз по лестнице, минует холл и входит на кухню. Эмили молча смотрит на них. Бахман избегает ее взгляда, но они без слов понимают друг друга. Бахман, сопровождаемый лейтенантом и солдатами, покидает дом. Барон, стоя на пороге, долго смотрит им вслед, затем возвращается на кухню, где Эмили спокойно нарезает хлеб.

— Итак, он провел ночь здесь? — спрашивает ее барон.

Девушка смотрит на него, не говоря ни слова.

— Что вы собирались делать? — опять спрашивает барон.

— Он хотел уехать в Америку, — едва слышно отвечает Эмили.

— Надо было заставить его вернуться в казармы, — отчеканивая каждое слово, произносит барон.

Эмили молчит.

— Теперь с ним покончено, — заключает барон.

Глаза Эмили, полные страдания, ранят его в самое сердце.

— Дурак! — презрительно бросает барон и выходит из комнаты.

Через лес было на милю ближе. Механически Сайсон свернул у кузницы и открыл калитку, через которую можно было выйти в поле. Кузнец и его помощник стояли, спокойно наблюдая за нарушителем спокойствия. Сайсон выглядел слишком порядочным человеком, чтобы возникло желание его расспрашивать. Они дали ему спокойно пройти через маленькое поле к лесу.

Не было ни малейшей разницы между этим утром и той яркой весной шесть или восемь лет назад. Белые и песочно-золотистые домашние птицы все так же копошились около калитки, роняя на землю свои перья. Между двумя пышными кустами падуба — живой лесной ограды — была незаметная щель, через которую можно было пробраться в лес; около изгороди, как и раньше, можно было видеть следы ботинок лесника. Он вернулся в вечность.

Сайсон был чрезвычайно рад. Как беспокойный дух, он вернулся в страну, где когда-то жил, и нашел, что она не изменилась, ожидая его. Обыкновенный орешник все так же радостно протягивал свои маленькие руки к земле, колокольчики, все такие же бледные и редкие, по-прежнему таились среди буйной травы и в тени кустов.

Тропинка, пролегавшая через лес по самому краю склона, вилась среди развесистых дубов, только начинавших покрываться листвой, а земля вокруг была украшена душистым ясменником и группами гиацинтов. Два поваленных дерева все еще лежали поперек дороги. Сайсон спускался, подпрыгивая, по высокому неровному склону и вскоре оказался снова на открытом месте, просвет выходил на север, будто огромное окно в лесу. Он остановился, чтобы бросить пристальный взгляд через поля на вершину холма, на деревню, которая рассыпалась на голой гористой поверхности, будто выпав из проходивших вагонов, и была там брошена. Чопорная современная серая маленькая церковь возвышалась среди домов и домишек, разбросанных беспорядочно. За деревней поблескивали верхушки опор и виднелись неясные очертания выработок карьера. Все было голым, открытым ветрам, кругом — ни деревца. И все осталось неизменным.

Сайсон повернулся, удовлетворенный, чтобы продолжать путь по тропинке, вьющейся вниз по холму к лесу. Он был в подозрительно приподнятом настроении, будто чувствовал, что возвращается в свою давнюю мечту. Он вздрогнул. В нескольких ярдах впереди, преграждая ему путь, стоял лесник.

— И куда вы направляетесь этой дорогой, сэр? — спросил он гнусаво и вызывающе. Сайсон окинул парня беспристрастным, но пристально-внимательным взглядом. Это был молодой человек двадцати четырех — двадцати пяти лет, румяный и достаточно пристрастный. Его темно-голубые глаза агрессивно разглядывали незваного гостя. Темные усы парня, очень густые, были коротко подстрижены над маленьким, довольно мягким ртом. Вообще же он казался мужественным и был хорош собой. Лесник стоял, возвышаясь над Сайсоном; его сильная выпуклая грудь и прекрасная непринужденность прямого самодовольного тела вызывала чувство, что он хорошо знаком с жизнью животных, он выглядел, как упругая струя воды из фонтана. Лесник стоял, опустив приклад ружья на землю, и смотрел на Сайсона неуверенно и вопросительно. Нарушитель спокойствия разглядывал его темными, неспокойными, пронзительными глазами, игнорируя его должность, что обеспокоило лесника и заставило его покраснеть.

— А где Нейлор? Вы теперь работаете вместо него? — поинтересовался Сайсон.

— Вы ведь не из дома, правда? — спросил лесник. Этого не могло быть, так как все уехали.

— Нет, я не из дома, — ответил пришелец. Казалось, это развлекало его.

— Тогда могу я вас спросить, куда вы направляетесь? — рассердился лесник.

— Куда я направляюсь? — повторил Сайсон. — Я иду на ферму Уиллейуотер.

— Вы неправильно идете.

— Думаю, что правильно. Вниз по тропинке, мимо родника и через белую калитку.

— Но это же не общественная дорога.

— Полагаю, что нет. Я так часто пользовался ею во времена Нейлора, что и забыл о другой. Кстати, где он?

— Его скрутил ревматизм, — ответил лесник неохотно.

— Правда? — воскликнул Сайсон с сочувствием.

— Кто же вы такой? — спросил лесник с новой интонацией.

— Джон Эддерли Сайсон. Я раньше жил в Корди Лейн.

— Ухаживали за Хильдой Миллершип?

Глаза Сайсона широко открылись, он вымученно улыбнулся и кивнул. Воцарилось неловкое молчание.

— А вы — кто вы? — спросил Сайсон.

— Артур Пилбим. Нейлор — мой дядя, — ответил лесник.

— Живете здесь в Наттоле?

— Нет, остановился у дяди — у Нейлора.

— Понятно!

— Вы сказали, что идете на ферму Уиллейуотер? — спросил лесник.

— Да.

На мгновение повисла пауза, затем лесник выпалил:

— Я ухаживаю за Хильдой Миллершип.

Молодой парень смотрел на чужака с упрямым выражением, почти патетически. Сайсон взглянул на него по-новому.

— Правда? — удивился он.

— Она и я поддерживаем отношения, — сказал лесник, покраснев.

— Я не знал! — пожал плечами Сайсон. Парень ждал, что он будет делать, явно испытывая неудобство.

— И что, все уже решено? — поинтересовался нарушитель спокойствия.

— Что решено? — переспросил лесник мрачно.

— Вы собираетесь пожениться скоро и все такое?

Парень уставился на него в молчании, бессильный что-либо сказать.

— Полагаю, что так, — заявил наконец он, пылая негодованием.

— А… — Сайсон внимательно за ним наблюдал. — Я женат, — добавил он через некоторое время.

— Вы? — воскликнул Пилбим недоверчиво.

Сайсон рассмеялся удивительно горьким смехом.

— Последние пятнадцать месяцев, — сказал он.

Лесник посмотрел на него широко раскрытыми изумленными глазами, очевидно обдумывая его слова и пытаясь их понять.

— А что, разве вы не знали? — спросил Сайсон.

— Нет, я не знал, — ответил лесник угрюмо.

На мгновение воцарилось молчание.

— Ну, — сказал Сайсон, — мне нужно идти. Я полагаю, вы не возражаете? — Лесник молчал, его поза выражала враждебность. Два человека замерли, не зная, что делать дальше на открытом, заросшем травой и цветами пространстве, на маленьком уступе на краю холма. Сайсон сделал несколько нерешительных шагов и затем опять остановился.

— Надо же, как красиво! — воскликнул он.

Ему открылся изумительный вид со склона горы. Широкая тропинка сбегала от его ног, словно река, ее окаймляли нежные весенние цветы. Как поток, тропинка скатывалась в лазуревую мель полей, среди которых продолжала виться, как тонкое течение ледяной воды сквозь голубое озеро. И из-под густых веток кустов выплывали голубые тени, будто цветы в половодье.

— О, ну не прекрасно ли здесь! — воскликнул Сайсон; это было его прошлое, страна, которую он покинул, и ему было больно видеть, как она прекрасна. Лесные голуби ворковали в вышине, и воздух был наполнен веселым пением птиц.

— Если вы женились, зачем же вы продолжаете писать ей и посылать поэтические сборники и все остальное? — спросил лесник. Сайсон уставился на него, застигнутый врасплох и оскорбленный. Затем он начал улыбаться.

— Ну, — сказал он, — я не знал о вас…

Снова лесник сильно покраснел.

— Но если вы женились? — настаивал он.

— Я женился, — ответ Сайсона прозвучал цинично.

Затем, посмотрев вниз на голубую тропинку, он почувствовал себя униженным. «Какое право имел я цепляться к ней?» — подумал он горько, презирая себя.

— Она знает, что я женат, — сказал он.

— Но вы продолжаете посылать ей книги, — в голосе лесника слышалось сомнение.

Сайсон молчаливо и немного насмешливо поглядел на него, чувствуя жалость. Затем он повернулся.

— До свидания, — сказал он и ушел. Теперь все раздражало его: две ивы, одна вся золотая, благоухающая и шелестящая листвой, а другая серебристо-зеленая и колючая, напомнили ему, что он здесь рассказывал ей об опылении. Каким дураком он был! Как это бесконечно глупо!

«Ну, хорошо, — подумал он про себя, — бедняга, кажется, имеет против меня зуб. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы успокоить его». — Он усмехнулся, однако дурное настроение не покинуло его.

Ферма находилась меньше чем в ста ярдах от опушки леса. Стена деревьев образовывала четвертую сторону открытого четырехугольного двора. Окна дома выходили на лес. Со смешанным чувством Сайсон обратил внимание на цветы сливы, падающие на яркие пышные первоцветы, которые он сам принес сюда и посадил. Как они разрослись! Здесь были поляны алых и розовых и бледно-фиолетовых первоцветов под сливовыми деревьями. Он увидел чье-то лицо в окне кухни и услышал мужские голоса.