Эльвира Барякина - Белый Шанхай

В телеграфной конторе Клим вновь столкнулся с Урсулой, и та рассказала ему, что из Пекина прибыл представитель американской дипломатической миссии, Рой Андерсен, который должен был вести переговоры с похитителями.

— Где он остановился? — спросил Клим.

— В своем вагоне — все гостиницы забиты. Завтра в восемь утра мистер Андерсен пообещал встретиться с журналистами.

Клим и Урсула долго бродили по городу, пытаясь найти пристанище, и в конце концов даму взяли к себе итальянские коллеги, которые сняли на ночь крытый фургон. Климу места не хватило, и он отправился назад на станцию.

Из Шанхая пришел еще один поезд, и все пространство вдоль путей было забито солдатами, родственниками заложников и окрестными крестьянами, которые, испугавшись бандитов, перебрались под защиту крепости.

Народу было столько, словно в Линьчэне расположился военный лагерь. Пылали костры; кто-то рыдал, кто-то пел, кто-то предлагал на продажу хворост, чай и холодный рис.

Даже под вагонами сидели люди. Клим достал карманный фонарик: так и есть — между колес прятался целый выводок ребятишек.

Луч фонаря скользнул по подножке вагона и осветил дамские туфли и белый подол платья, расшитый красными маками. Клим поднял фонарь и замер. Господи боже мой… Нина!..

Она загородилась от света и попросила по-английски:

— Уберите фонарь!

Клим нажал на кнопку, и все провалилось во мрак.

— Хэлло, дорогая!

— Ты? — выдохнула она.

Глаза постепенно привыкали к темноте: в воздухе соткалось светлое платье с теперь уже черными маками, потом Нинино лицо в обрамлении кудрей — чудесный призрак, занесенный на край земли.

Клим ждал, что она скажет. Нина тоже ждала.

— У нас в вагоне электричество погасло, — наконец выговорила она. — Проводника нет — видно, убежал куда-то…

Удивляясь собственному хладнокровию, Клим протянул ей ладонь:

— Пойдем искать твоего проводника.

Она не оттолкнула его и, опершись на руку Клима, спустилась по ступенькам на землю.

В других вагонах с электричеством все было в порядке: Нина то входила в золотые квадраты света, лежащие на насыпи, то вновь пропадала во тьме. Под ногами шуршали мелкие камешки; в прохладном воздухе аромат Нининых духов мешался с запахом дыма.

Довелось же встретиться! По телу Клима перекатывались волны горячей дрожи; сердце оглушительно билось, по лицу гуляла недоверчивая ухмылка. Он и верил и не верил в случившееся.

— У тебя в Линьчэне дела? — спросил Клим.

— Да.

— Где ты живешь?

— В Шанхае.

— А чем занимаешься?

— Всем понемногу.

Нина не желала рассказывать о себе. Спрашивать ни о чем нельзя, ревновать нельзя, можно только смотреть на свою жену и внутренне содрогаться: «Как любил ее, так и люблю — ничего не изменилось».

— Бог с ним, с проводником, — внезапно сказала Нина. — Я хотела почитать, но сейчас все равно поздно.

Вот, собственно, и все. Видению пора домой, в его сказочные миры.

— Ты где остановился? — спросила Нина. — Хочешь, в мое купе пойдем? У меня одно место свободное.

Словно удар невидимой бесшумной бомбы по груди:

— А Лабуда возражать не будет? — хмуро осведомился Клим.

— А я должна спросить у него разрешения?

Клим вошел вслед за Ниной в темный коридор вагона и включил фонарь, чтобы ей было легче найти свое купе. Он ждал подвоха, появления заспанного любовника или Нининых насмешливых слов: «Прости, я пошутила»… Но ничего подобного не произошло.

Она взялась за бронзовую ручку и отодвинула дверь в сторону.

— Заходи.

Купе первого класса: полуопущенная штора, смятая постель, безжизненная лампа над изголовьем.

— Чемодан закидывай на верхнюю полку, — распорядилась Нина. — Спать можешь на диване.

Клим повесил пиджак на одну из вешалок и развязал галстук. О, господи, зачем Нина позвала его к себе?

— Выключи, пожалуйста, фонарь, — попросила она и, встав одним коленом на постель, потянула вниз оконную штору.

Темнота была настолько густой, что возникла иллюзия громадного пространства — словно вокруг ничего не было, кроме вселенской пустоты.

Столько месяцев прошло, а каждый Нинин вздох, каждый шорох были знакомы. Вот она вынула гребень из волос, вот скинула туфли…

— Ты устроился в какую-то газету? — спросила Нина.

— Да.

— А где именно ты работаешь?

— В одной редакции. — Клим невольно подражал ее односложным ответам.

Что он мог сказать Нине? Что числится курьером и живет в Доме Надежды вместе с пятнадцатилетней девчонкой? Что все эти месяцы он ходил по городу и всматривался в лица прохожих, надеясь случайно встретить свою жену?

Нина стояла перед ним — родная, невидимая и абсолютно недосягаемая. Господи, не надо строить иллюзий: она никогда не вернется!

— Нам надо оформить развод, — произнес Клим ровным голосом. Лучше не ждать, когда Нина первой заговорит об этом.

— Ты кого-то себе нашел? — удивилась она.

— Брак — это как дом: если не живешь в нем, надо пустить жильцов или снести все и построить что-то новое.

Чуть слышно скрипнула половица, и шелковый подол скользнул по колену Клима. Нина была так близко, что он ощущал ее дыхание на своем виске.

— С разводом ничего не выйдет, — сказала она. — У нас нет свидетельства о браке, так что мы можем развестись, только поженившись заново.

Клим уже ни о чем не думал. Притянув Нину, он усадил ее себе на колени. Она слабо вскрикнула: «Ты что делаешь?!», но он прижал ее голову к своему плечу и поцеловал в губы.

Штора на окне налилась пульсирующим красноватым светом — видно, снаружи что-то плеснули в костер. Невидимые люди запели хором варварскую песню — пронзительную и непонятную.

В голове у Клима царил радостный ужас: «А, будь что будет!» Его ладонь направилась по великому шелковому пути — вниз до Нининой талии, потом вдоль бедра, туго охваченного натянувшейся тканью. Нина стиснула руку Клима, словно не хотела пускать ее дальше, и тут же сама принялась расстегивать пуговицы на его рубашке.

Нелепое, восхитительное счастье: выяснить, что цепочки нательных крестов перепутались, а потом при свете фонарика разбирать их. Возиться, как подростки, устраиваясь на узком железнодорожном диване; решать, кому куда положить руку, а куда голову, чтобы обоим было удобно. Что-то шептать, смеяться, пытаться осознать случившееся и, засыпая, блаженно вздыхать:

— Да, докатились… Нет, так нельзя…

Тони Олман был прав: небольшой взятки оказалось достаточно для того, чтобы оформить документы в Комиссариате по иностранным делам. Вскоре на одном из домов близ Тибет-роуд появилась полированная табличка: «Консульство Чехословацкой республики», и в жизни Нины началась новая, маскарадная пора.

Тамара запретила Нине рассказывать посторонним об ужасах большевистского переворота:

— В вашем положении искать сочувствия не только бессмысленно, но и вредно. Люди способны жалеть ближних только тогда, когда представляют себя на их месте. Вы ведь не хватаетесь за сердце, когда вам говорят об урагане в Вест-Индии? Ну так и не ждите сострадания по поводу революции в России.

— Люди не сочувствуют нам, потому что ничего о нас не знают! — горячилась Нина. — А я могу многое рассказать…

— И тогда ваши гости решат, что вы принадлежите к неудачникам, которые проворонили свою страну. Джентльмены из Шанхайского клуба уверены, что на месте русских беженцев они бы повели себя по-другому и, доведись им командовать Белой армией, они бы точно выиграли гражданскую войну.

— Любой дурак может выигрывать войны, не выходя из курительной комнаты. Посмотрела бы я на этих вояк, если бы у них не было ни подкреплений, ни патронов, ни транспорта!

— Вы собрались их разубеждать? — улыбнулась Тамара. — Поверьте, будет куда лучше, если вы станете рассказывать о жизни европейской аристократии — эта тема всегда находит спрос.

У Тамары сохранились подшивки старых русских журналов, и Нина дни напролет изучала описания театральных премьер и дипломатических приемов, а потом пересказывала их перед зеркалом и заучивала подходящие к случаю английские слова.

Маскарад «Через сто лет» прошел с большим успехом: благодаря наставлениям Тамары, из Нины получилась прекрасная хозяйка. Китайская казна не досчиталась таможенных сборов на десять ящиков шампанского, и вскоре Дон Фернандо отсчитал Нине ее первый гонорар:

— Неплохо вам за танцульки платят, а? Почище, чем какой-нибудь балерине! Вы пляшите, пляшите — а мы будем денежки зарабатывать!

Через пару недель Нина пригласила новых знакомых на маскарад «Двойники знаменитостей», и эта вечеринка тоже удалась на славу. Среди гостей были три чернокожих танцовщицы Флоренс Миллз, два усатых импресарио Томаса Бичема, четыре актрисы Мэри Пикфорд и один Лев Троцкий, который приставал к дамам и требовал отдать ему «награбленные бриллианты».

Перед каждой вечеринкой Тамара давала Нине задание — ввернуть в разговор нужную фразу или немного пофлиртовать с указанным господином. Она получала большое удовольствие, мороча головы бывшим друзьям.

Все шло прекрасно, но Нина недолго радовалась успехам. Надо было смотреть правде в глаза: Тамара содержала ее — точно так же, как богатые господа содержат любовниц. Нинин белый особняк, мебель и платья принадлежали Тамаре; ее гости были знакомыми Олманов, а у самой Нины не осталось даже собственной биографии: она всем говорила, что переждала войну, катаясь на яхтах по Женевскому озеру.

Из-за бесконечных светских приемов фальшивое консульство было слишком на виду, и Нина содрогалась при мысли, что рано или поздно ее выведут на чистую воду.

— Я и так могу проводить вечеринки для ваших знакомых, — говорила она Тамаре. — Может, нам лучше закрыть консульство?

Но та с негодованием отвергла эту идею:

— Дон Фернандо сбывает ваше шампанское секретарю губернатора. Если не будет консульства — у Тони не будет этих связей, а их было не так-то просто наладить.

Нина начала ходить по антикварным магазинам: красивые безделушки служили для нее символами богатства и уверенности в завтрашнем дне. На Рю Монтоба она покупала дымчатые акварели, фарфор и лаковые шкатулки; в магазинах на Бродвее — тончайшие вышивки и бутылочки для духов из зеленого и белого нефрита. Вскоре ее дом стал напоминать музей, но это не добавило ему тепла и уюта. В жизни Нины не хватало главного: ее никто не любил, да и сама она никого не любила.

Ей вспоминалось, как она лежала в объятиях Клима в их мрачной, пропахшей старьем владивостокской комнате. Он спал, ни о чем не подозревая, а она готова была визжать от отчаяния и страха перед будущим. Стены и потолок в их конуре были густо исписаны матерной бранью в адрес большевиков: раньше там жил прапорщик, который однажды напился до белой горячки и выстрелил себе в висок. Хозяйка сдала Нине комнату подешевле, потому что та согласилась отмыть от печки засохшие мозги.

Нина клялась себе, что у нее непременно появится кровать, застланная шелковыми простынями, гардеробная комната и большая кухня с кладовой, набитой провизией. Она получила то, что заказывала, но теперь у нее было ощущение, будто она безнадежно заблудилась. Ей было непонятно, куда она идет и зачем, а без целей Нина жить не умела.

Каждый день, бывая в доме Олманов, она наблюдала, как Тони ухаживает за Тамарой, и с изумлением думала: «У меня было все то же самое! Как я могла не ценить этого?» А теперь единственное, что оставалось Нине, — это молча завидовать.

Разумеется, она не оставляла попыток найти себе мужчину, но в присутствии иностранцев ее одолевала напряженная неловкость, которую было нелегко скрывать. Кто бы знал с каким облегчением Нина провожала последних гостей, засидевшихся на ее вечеринках!

— Иржи, почему мы не вписываемся в шанхайское общество? — недоумевала Нина. — Люди заговаривают со мной о собаках или о матче по крокету, а мне зевать хочется от скуки. Неужели на свете нет более интересных тем? Как можно быть такими поверхностными?

Иржи разводил руками:

— Дело в нас самих. Мы с вами разучились жить по законам мирного времени, и это беда, что мы считаем глубокими только две темы — нашу эмиграцию и воспоминания о родине. Мы пострадали и, как поранившиеся дети, требуем к себе повышенного внимания. Война сделала из нас чудовищных эгоистов.

— Это мы эгоисты?! — возмущалась Нина. — Иностранцы вообще думают только о себе!