Эльвира Барякина - Белый Шанхай

Даниэль улыбнулся.

— Есть, но я его вам не дам. Если вы превратитесь в нормальную женщину, у меня не хватит духу разговаривать с вами. А так мы даже дополняем друг друга: красное и черное хорошо смотрятся вместе.

Нина растерялась, не понимая, над кем он иронизирует — над ней или над собой.

— Давайте считать себя драгоценностями, спрятанными под невзрачной оболочкой? — миролюбиво предложил Даниэль. — Вы когда-нибудь слышали историю об Императорской печати Китая?

— Вам что, поболтать не с кем? — нахмурилась Нина.

Даниэль пожал плечами:

— Мне показалось, что с вами болтать приятнее, чем с начальником поезда: он мне до смерти надоел. Так слушайте историю: давным-давно человек по имени Бянь Хэ нашел среди холмов кусок нефритовой породы и отнес его князю. Увы, беднягу прогнали со двора. Когда на престол взошел следующий правитель, Бянь Хэ предложил ему свою находку, но опять ничего не добился. Только третий князь распознал, что имеет дело с редким сокровищем. Он повелел вырезать из нефрита символ неба — ритуальный диск би, и вскоре слава об этом разнеслась по всему Китаю. За драгоценный би отдавали города и разрушали царства, и через сотни лет он оказался в руках императора Цинь Шихуанди, который сделал из него наследственную печать. Тот, кто владел ею, получал мандат Небес на правление империей. Мораль: не спешите отвергать неказистые куски породы.

Даниэль явно имел в виду себя, но Нине почудился в его рассказе намек на Клима.

— А где сейчас эта печать? — спросила она.

— Больше тысячи лет ее передавали из поколение в поколение, а потом она пропала при невыясненных обстоятельствах. Достоверно известно только одно: у последних двух династий не было мандата Небес, и дело кончилось распадом империи.

Оказалось, что Даниэль может бесконечно рассказывать о способах выделки фарфора, древних свитках и великих библиотечных катастрофах, во время которых завоеватели месяцами жгли трактаты, накопленные поколениями мудрецов. Его истории были настолько увлекательными, что Нина забыла даже о копоти на щеках.

Два часа пролетели как ни бывало. Можно было только удивляться тому, как быстро Даниэль сумел расположить ее к себе. Все-таки Нина не могла устоять против великолепного образования и чувства собственного достоинства, приправленного легкой самоиронией.

Но дело было не только в этом: им обоим была нужна доза «обезболивающего» — лишь бы не думать о недавних бедах. Нина боялась оставаться наедине с мыслями о Климе, а Даниэлю надо было прийти в себя и осознать, что не будет больше ни убийств, ни унизительных обысков, ни многочасовых переходов по горам. Теперь он мог стоять на площадке вагона и, покуривая хорошие сигареты, беседовать со случайной попутчицей об истории.

Они решили вместе поужинать. Нина сходила умыться и явилась в вагон-ресторан с подправленной прической и чуть подкрашенными губами.

— Если бы бандиты не забрали мой багаж, я бы тоже принарядился к вашему приходу, — сказал Даниэль. — У меня в чемодане имелся дивный немецкий противогаз, купленный на блошином рынке.

Тамара оказалась права: мистер Бернар был необыкновенным человеком.

Всю дорогу до Шанхая Нина почти не расставалась с Даниэлем: ей было безумно интересно с ним.

«Может, это действительно судьба?» — в смятении думала она. Представить его своим любовником было невозможно, но ведь обгоревшее лицо заживет, а к неприятно резким движениям можно привыкнуть.

«Мне срочно нужна новая любовь, — повторяла себе Нина. — Клима все равно не вернуть, а жить одна я не могу».

Наконец поезд подъехал к Северному вокзалу, и пассажиры высыпали на перрон.

Гудели голоса, раздавались свистки паровозов и выкрики носильщиков. По ногам гулял горячий воздух, вырывавшийся из-под платформы.

Нина так разволновалась, что позабыла все, что собиралась сказать на прощание. Даниэль тоже молчал и нервно вертел в руках ее визитную карточку.

— Я рад, что мы познакомились… — начал он, но тут к нему подлетела молодая женщина в клетчатом костюме.

— Жив! — крикнула она, бросаясь ему на шею.

Нина в изумлении смотрела на нее: господи помилуй, кто это?!

Лицо Даниэля приняло бесстрастное выражение — будто он находился на деловой встрече.

— Эдна, позволь представить тебе мисс Нину Купину. Нина, это моя жена Эдна.

Место миссис Бернар было уже занято.

Эдна поздоровалась с Ниной и тут же забыла о ее существовании.

— Пойдем, машина уже ждет нас! — позвала она Даниэля.

Он последовал за ней и даже не оглянулся. Потрясенная Нина смотрела им вслед.

— Неужели мистер Бернар не признался вам, что он женат? — съязвил Лабуда, появляясь на подножке вагона. — Какой негодяй! А вы сказали ему, что вы замужем? Нет? Наверное, тоже запамятовали.

— Когда-нибудь я вас выгоню, шут гороховый! — сквозь зубы процедила Нина, но Иржи лишь рассмеялся:

— Смиритесь, ваше величество: я — единственный мужчина, которого вы заслуживаете. И в отличие от ваших принцев, я никогда вас не брошу.

Раньше никто из белых девушек Шанхая не соглашался танцевать с китайцами, но с приездом русских все поменялось. Для того, чтобы устроиться такси-гёрл, не надо было знать английский язык, и сотни иммигранток растеклись по портовым кабакам. Они кормили целые семейства за счет фокстротов, танго и единственной фразы: «Darling, one small bottle of wine please».[8] Им было все равно, кто их приглашал — белые, желтые или черные, лишь бы клиенты платили деньги.

Все западное, а особенно танцевальные вечеринки, вызывало у молодых азиатов жгучее любопытство, и владельцы ресторанов быстро смекнули, что на китайских парнях и русских девушках можно заработать неплохие деньги.

Дела в «Гаване» шли плохо, и Марта тоже велела охране пускать цветных посетителей.

— Класс заведения падает! — возмущалась Бэтти. — Это что же получается? Теперь любой китаец сможет заплатить пятьдесят центов и прижаться к белой даме?!

Сама она была бразильянкой, и ее лишь с большой натяжкой можно было назвать белой, но на этот счет с Бэтти никто не спорил: оскорбившись, она могла дать в морду.

Она объявила хозяйке, что ни за что не станет танцевать с узкоглазыми, и Марте пришлось смириться: у Бэтти и так было полно клиентов, и ссориться с ней не стоило.

Остальным девушкам Марта велела не строить из себя недотрог, но такси-гёрл тайком договорились с управляющим, чтобы тот направлял всех китайцев к безответной Аде. А ей даже пожаловаться было некому: Клим уехал и оставил ее одну.

Ада была избавлена от позора только по пятницам: в этот день у американских морпехов была получка, они гуляли до утра и цветные даже не совались в «Гавану».

Поначалу Ада надеялась познакомиться с каким-нибудь хорошим моряком, который влюбится в нее и увезет с собой в США. Между такси-гёрл ходили слухи о русской красавице из ресторана «Черные очи», которая вышла замуж за капитана военного крейсера. Если у нее получилось, то почему у Ады не получится?

Но Марта, подслушавшая разговоры такси-гёрл, сказала, что американские офицеры не берут за себя портовых девок, а матросы и морские пехотинцы могут обещать все, что угодно, — им все равно не дают жениться без позволения начальства.

— Если хочешь замуж, пригляди себе богатого старичка: желательно лысого и беззубого, — советовала Аде Марта. — Такие привыкают, что женщины на них не смотрят, и на радостях могут не только жениться, но и завещать тебе весь капитал. Ты лет десять промучаешься с ним, а потом овдовеешь.

Аду аж передергивало от ее слов.

В ту пятницу вечер с самого начала не задался: Аду никто не приглашал. К тому же в «Гавану» явились итальянские моряки с крейсера «Либия», а у них с американцами были давние счеты, и такси-гёрл заранее нервничали: вдруг клиенты передерутся между собой?

Ада сидела за стойкой, щелкала семечки и смотрела, как итальянский матрос танцует с Бэтти. Он крутил ее так, что длинная бисерная бахрома на ее платье разлеталась, словно брызги.

За соседним столом развалился американский капрал: он был пьян, курил одну сигарету за другой и, если его окликали, огрызался, как старый бульдог. Он первым пригласил Бэтти, но она удрала от него к итальянцам, и теперь морпехи насмехались над ним.

«Хорошо бы охрана выпроводила его, а то он натворит дел!» — думала Ада, разыскивая взглядом управляющего.

Тот разговаривал с молодым японцем и показывал ему на Аду. Судя по вееру танцевальных билетов, клиент собирался потратить в «Гаване» немало денег.

Ада приосанилась, но по пути к ней японец нечаянно задел капрала. Ухватив парня за грудки, тот что есть силы толкнул его к итальянцу. Все вскочили, музыка оборвалась, и только дурной барабанщик продолжал размеренно бить колотушкой.

— Полиция! — тонко вскрикнула Ада, но на нее никто не обратил внимания.

Отодвинув Бэтти в сторону, итальянский матрос сначала ударил японца, а потом врезал по роже капралу. Морпехи кинулись их разнимать, такси-гёрл завизжали, а вскочивший на ноги японец вдруг выхватил револьвер и пальнул в обидчика.

Звук от выстрела был таким громким, что у Ады заложило уши. Она думала, что итальянец сейчас упадет, обливаясь кровью, но он продолжал дубасить поверженного врага.

Ада почувствовала обжигающую боль в левой лодыжке.

— Ее ранили! — заорала Бэтти, но Ада не поняла, о ком идет речь. Лица вокруг нее поплыли, и она потеряла сознание.

По дороге в больницу Марта страшно ругала цветных — в особенности японцев, которые хватаются за оружие по любому поводу.

— Хорошо хоть он в тебя попал, а не в клиентов, — сказала она Аде. — А то бы мою «Гавану» мигом закрыли.

Ада кивала, всхлипывая и дрожа. Ее трясло не столько от боли, сколько от ужаса: «Ведь меня могли убить!»

Лысый доктор с моноклем на шнурке наложил Аде швы и забинтовал ногу.

— Ничего страшного: кость не задета, — сказал он. — Через месяц заживет.

Ада схватилась за сердце.

— Как же я буду танцевать?!

— Никак! — отрезал доктор. — Будешь дома сидеть, если не хочешь без ноги остаться.

— Очень мило… — пробормотала Марта и выругалась.

Она довезла Аду до Дома Надежды и помогла ей подняться в комнату.

— Где Клим?

— Я не знаю, — жалобно отозвалась Ада. — Он уехал две недели назад и даже не сказал, куда.

— Если полицейские сунутся к тебе, говори, что сама о гвоздь поранилась, — сказала Марта на прощание.

Ада долго сидела в темноте. Она не могла не то что сходить за провизией, а даже принести себе кипятка из кухни. Как она будет прыгать по лестнице на одной ноге? Даже вынос ночного горшка теперь был непосильной задачей, и Ада похолодела, подсчитав, сколько ей придется заплатить за это соседским мальчишкам.

Она попробовала ступить на раненую ногу. Ой, нет — больно!

Все кончено: этот японец убил ее. Клима нет и неизвестно, когда он вернется, а сама Ада не сможет работать и очень скоро умрет от голода. Чэнь придет за квартирной платой и найдет высохший трупик под одеялом.

Ада запалила свечу и достала из-под подушки мятую бумажную иконку.

— Господи, пожалуйста, сделай что-нибудь! Я ведь пропаду, понимаешь?

Намолившись и нарыдавшись, она попыталась забраться к себе на верхние нары, но не смогла и уснула на постели Клима.

Утром Аду разбудили голоса, доносившиеся с улицы. Перед воротами Дома Надежды стояла Бэтти, разряженная в пышную юбку и красный жакет с воротником из перьев. Чэнь не хотел ее пускать, но та обдала его такой задиристой бранью, что хозяин отступил.

Бэтти поднялась в комнату Ады и, грохнув дверью о стену, остановилась на пороге.

— И ради этого скворечника ты готова танцевать с китайцами? Ну и дура!

Она подошла к столу и вытащила из сумки консервы, печенье и копченую колбасу.

— Вот тебе еда на первое время. Мы с девчонками решили, что будем навещать тебя, пока ты не поправишься.

— Спасибо! — растрогано прошептала Ада.

Бэтти уселась на табурет и, достав папиросы, закурила:

— Слушай меня: в твоем положении не иметь денег просто опасно. Лови момент, пока ты малолетка, и переводись на второй этаж. Я знаю, о чем говорю: мне тоже было несладко, когда я приехала в Шанхай. Я служила буфетчицей на пароходе, а меня списали на берег за приставание к пассажирам. Капитан сказал, что я тут сдохну, — а я, как видишь, не пропала.