Эльвира Барякина - Белый Шанхай

Невысокий и плотный, Джонни носит мятый серый плащ и клетчатую кепку, которую не снимает даже в помещении. Через всю его кудреватую голову тянется розовый шрам от удара немецкой сабли, и Джонни называет его своей «главной извилиной».

Он настоял, чтобы ему выдали пачку ордеров на обыск с подписью главного магистрата Смешанного суда:

— Графу с адресом оставьте пустой: я сам впишу, что надо. А если все делать по форме, так судейские крысы быстро сдадут меня наркоторговцам. Те им взятки дают, чтобы точно знать, когда и где будет следующий обыск.

Работа его отдела настолько успешна, что в городской тюрьме хватаются за голову: преступников уже некуда девать. Впрочем, толку от арестов немного: наркоторговцы перебираются на соседние улицы, во Французскую концессию или китайский город, и там все идет по-старому.

Я познакомился с Джонни на публичных слушаниях по проблеме организованной преступности — наши места в зале оказались рядом.

Эдна Бернар от имени Лиги Морального Благоденствия рассказывала о том, что в Шанхае каждый пятый мужчина курит опиум, и требовала жестоко наказывать не только торговцев, но и покупателей.

— Наркоманы выносят из дома все до последней плошки, а потом их дети вынуждены просить милостыню!

Мы с Джонни Коллором только переглядывались и вздыхали.

Если товар прибыльный, то гонения на него только взвинчивают цены и укрепляют власть бандитов. Никто не заставляет китайцев курить опиум — точно так же русских мужиков никто не заставляет пить водку. Это спрос рождает предложение, а не наоборот. Причина наркомании — отнюдь не в доступности зелья, а в отсутствии таких банальных вещей как смысл жизни и уважение к себе. Если человек не в состоянии изменить внешний мир, он меняет мир внутренний, и эта потребность настолько велика, что все полицейские мира не справятся с нею.

По словам миссис Бернар, Лига Морального Благоденствия каждый месяц открывает новые кружки и читальни — дабы отвлечь бедняков от пагубного пристрастия. Дело, конечно, полезное, но Джонни сказал мне, что богатство, которое Эдна расточает на благотворительность, основывается на лихоимстве, взятках и торговле наркотиками. Оказывается, папаша Эдны, будучи комиссаром полиции, двадцать лет пас опиекурильни и обдирал китайских купцов.

Шанхай не перестает меня удивлять: Добро и Зло тут не то что переплетены, а немыслимы друг без друга.

Полицейские в штатском окружили дом с вывеской по-английски и по-китайски:

Аптека ВОЛШЕБНОЕ ОБЛАКО надежные средства для излечения всех болезней

Сгущались сумерки. Клим, Джонни и его помощник Феликс стояли за углом и ждали, когда вернется хозяин аптеки. По агентурным данным у него всегда можно было купить зелье оптом и в розницу.

Феликс — высокий, смуглый, горбоносый парень — оказался русским из числа бывших кадет.

— Вот мороз завернул! — ворчал он, пряча покрасневшие руки в карманы плаща. — Но это еще ничего… Это не летом в бочках на пристанях сидеть — сверху печет, а снизу москиты жалят. Я после одной такой засады две недели на задницу сесть не мог.

Джонни выглянул за угол:

— Ага, вот и наш аптекарь пожаловал! — Он махнул человеку на противоположной стороне улице: «Приготовьтесь!»

— Мы позавчера разгромили одну опиекурильню, — продолжал Феликс, не сводя глаз с окон «Волшебного облака». — Ворвались в комнату, а там наркоманов — человек двадцать: валяются на лежанках, глаза — как пуговицы. «Господин, я болен. Я должен курить опиум — мне доктор прописал». Знаем мы этого доктора! Он всем пациентам одно и то же прописывает — трубку с зельем. У него обезьяна есть, макака на цепочке, так она тоже курит — я своими глазами видел. А «лекарство» они из «Волшебного облака» получали.

Клим делал пометки в маленьком блокноте.

— Зря на рожон не лезьте, — предупредил их Джонни. — Тут такой народ: пулю всадят — и не моргнут.

Он посмотрел на часы, поднял руку и скомандовал:

— Пора!

Клим помчался вслед за остальными, влетел в аптеку и встал, щурясь от яркого света лампочки. Полицейские ловко, будто на тренировке, проводили обыск. Под ботинками хрустело стекло, в воздухе летал пепел из разворошенной печи.

Клим с любопытством оглядывал тесное помещенье. Вдоль стен стояли темно-красные шкафы со множеством ящичков, на полках громоздились запечатанные горшки, а на столе рядом с медными весами и письменными принадлежностями лежала большая белая кукла, утыканная длинными иглами. На ней были обозначены меридианы, по которым струится «ци» — энергия жизни.

На лестнице послышался стук тяжелых башмаков.

— Там сейф на втором этаже! — крикнул сержант Тротс.

Джонни схватил аптекаря за грудки.

— Спроси его, где ключи? — велел он переводчику.

Аптекарь принялся что-то тарахтеть, брызги слюны попали на Джонни, и тот с отвращением оттолкнул его.

— Что он говорит?

Переводчик скривился:

— Он ничего не понимает, сэр. Кажется, он из другой провинции и не владеет шанхайским диалектом.

— Врет, сволочь!

Джонни достал из кобуры револьвер и пальнул в стену. Аптекарь сдавленно охнул и, помертвев, упал ничком.

— Хлипкий народ… — сквозь зубы процедил Феликс.

Джонни обшарил ящики конторки:

— Вот ключи! Идемте.

Они поднялись наверх. В спальне на втором этаже стояла большая кровать с алым пологом; на ней, забившись в дальний угол, сидела женщина с двумя насмерть перепуганными детьми.

— Уберите! — поморщился Джонни, и полицейские живо вытолкали их.

За кроватью находился сейф, накрытый расписным покрывалом, на котором стояли бронзовые подсвечники и вазы. Джонни сдернул его и, повозившись с ключами, открыл дверцу сейфа.

Клим потянулся смотреть — что внутри.

— Ничего себе! — присвистнул он, увидев сложенные друг на друга пакеты.

Феликс достал из кармана нож и вскрыл несколько оберток.

— Индийский опиум, — сказал он, попробовав содержимое на язык. — И кокаин.

Джонни вытащил из сейфа папку с бумагами.

— Иди-ка сюда! — позвал он переводчика. — Что тут написано?

Тот пробежался взглядом по иероглифам.

— Сэр, это списки поставщиков… и время…

Глаза Джонни загорелись.

— Ого! — Он начал рыться в бумагах. — Да тут и по-английски, и по-французски есть. Ну, аптекарь наш сядет!

На лестнице снова послышался топот, и на площадку вылетел китайский мальчишка лет четырнадцати. Под его зеленой рубахой было что-то спрятано.

— Держи его! — завопили снизу.

Тротс вцепился китайчонку в плечо, но тот выхватил из-за пазухи револьвер и выстрелил. Обливаясь кровью, сержант повалился на ступени. Мальчишка метнулся к окну, врезался в Клима и снова поднял револьвер.

«Вот и приехали…» — пронеслось в голове у Клима, а дальше все смешалось: звук выстрела, детский вопль и стук чего-то тяжелого о пол. Только мгновение спустя Клим осознал, что случилось: Феликс запустил в мальчишку вазой и сломал ему кисть.

Прибыли еще полицейские, следом набежали репортеры и фотографы. Все поздравляли Феликса и что-то спрашивали у него, но он, смущаясь, прятался за спину начальника.

— Феликс Родионов — редкой породы парень, — хвастался Джонни. — Он пришел устраиваться к нам в участок, и комиссия хотела его забраковать: уж больно тощий был. Я его спросил: «Что ты умеешь делать?» А он мне: «Нападайте с ножом, не стесняйтесь!» И что вы думаете? Выбил, сукин сын! У меня выбил нож! Я давно говорил, что личный состав полиции надо пополнять по расовому признаку. Пусть уж лучше русские служат, чем китайцы.

Джонни пересел на своего любимого конька и начал рассуждать о том, что цветным ни в чем нельзя доверять, потому что они всегда сговорятся за спиной белых:

— У нас больше двух третей личного состава — китайцы и сикхи из Индии. Во Французской концессии та же картина, только у них вместо сикхов — вьетнамцы.

Джонни все больше распалялся, журналисты записывали за ним, а Клим, уже слышавший это тысячу раз, пошел переговорить с Феликсом.

Тот сидел на лавочке на заднем крыльце, курил и гладил толстую рыжую кошку, тершуюся у ног.

— Спасибо, что спасли мне жизнь, — сказал Клим, присаживаясь рядом.

Феликс шмыгнул носом.

— Не за что. И не надо меня на «вы» называть — чай, я не барышня.

Они разговорились. Феликс был сиротой родом из Омска, и его в числе других кадет эвакуировали сначала во Владивосток, а потом в Шанхай.

Один из купцов-благотворителей отдал кадетам свой дом, и они жили там в страшной тесноте — им даже спать приходилось по очереди. Кормить семьсот мальчишек было не на что, и французский консул разрешил проводить лотерею в пользу младших сирот, — тем они и пробавлялись. Выпускники зарабатывали, роя могилы и карауля склады, и только немногим, вроде Феликса, повезло устроиться на хорошую должность.

— Мне б до инспектора дослужиться! — мечтательно проговорил он. — Инспекторам по триста долларов в месяц платят и отпуск дают: хочешь — семнадцать дней в год, а хочешь — семь месяцев каждые пять лет. Но для этого надо отличиться.

— Ты уже придумал как? — спросил Клим.

Феликс кивнул.

— Мой знакомый работает вышибалой в кабаке «Три удовольствия». Он говорит, что все спиртное, которым они торгуют, куплено без таможенных пошлин, а поставляет его здешний чехословацкий консул. Я давно предлагаю Джонни взять его, но он не хочет туда соваться, потому что это французская территория. Но ведь Иржи Лабуда живет в Международном поселении, а значит, он наш клиент!

— Как ты сказал? Иржи Лабуда? — ошеломленно переспросил Клим.

— Это фамилия у консула такая, — отозвался Феликс. — Хочешь, мы его вместе выследим? Тебе материал для газеты будет, а меня, может, по службе продвинут. Дело скандальное: шутка ли — дипломатический работник — и такой гнидой оказался!

Клим не знал, что и думать. Интересного дружка выбрала себе Нина!

— Да ты не сомневайся! — принялся уговаривать Феликс. — Этот Лабуда — парень хилый: ему в морду двинешь и готово дело. Только он с шофером все время ездит, а тот здоровый, как кабан. Но вдвоем мы их легко уломаем.

— Ну что ж, давай поохотимся, — помедлив, отозвался Клим.

Феликс просиял.

— Тогда приходи завтра в «Три удовольствия» — в семь часов.

Из-за беременности Нина отказалась проводить вечеринки, и Иржи устроил ей скандал:

— Как мы будем платить по счетам? Из вас мать — как из меня Наполеон. Сделайте аборт, пока не поздно!

Нина была готова его убить.

— Не смейте заикаться о моем ребенке!

Дон Фернандо тоже был недоволен тем, что Нина вышла из игры, и все пытался придумать новый способ заработать на чехословацком консульстве.

— Мадам, у меня гениальная идея! — приставал он к ней. — Как насчет поставок спиртного под видом дипломатического груза? В Америке сейчас сухой закон, и цены на пойло взлетели до небес. Предлагаю изготавливать здесь «французские вина» и переправлять их в США через Канаду.

С Доном Нина тоже рассорилась в пух и прах.

С ней происходило нечто невероятное — какой-то тектонический сдвиг, природный катаклизм, и сама мысль о том, чтобы расходовать себя на пойло, казалась Нине чудовищной.

Мир менялся на глазах: уличные запахи — бензина, табака и арахисового масла — вызывали тошноту, а нищие матери с детьми наводили панику. Нина не могла ни о чем думать, кроме своего ребенка. Величайшее удовольствие — набег на игрушечную лавку или мастерскую, где шьют приданое для младенцев. Величайшее горе — мысли о гражданстве: родится малыш — как выправлять ему документы?

Прошлое и будущее приобрели совсем иное значение. Совсем недавно разрыв с Даниэлем казался Нине чуть ли не катастрофой, а сейчас она была даже рада этому: «Слава богу, он не собирался на мне жениться. А то его бы удар хватил, если бы он развелся с Эдной, а потом узнал о моей беременности».

О Климе Нина старалась не думать. Если разыскать его и во всем признаться, он решит, что она навязывает ему чужого ребенка — ведь добрые люди наверняка ему донесут, что Нина все лето крутила роман с Даниэлем Бернаром.

Ей хотелось, чтобы ее малыш был важен не только для нее самой, и она испытывала непреодолимое желание говорить о нем — пусть даже со слугами. Но они давали ей такие советы, что она терялась. По их понятиям молодая мать не должна была выходить из дома, мыть голову, шить и стоять на ветру.