Эльвира Барякина - Белый Шанхай

Нина сбегала к Тамаре, которая, слава богу, тоже потеряла интерес к вечеринкам и теперь готова была часами обсуждать вопросы кормления и воспитания.

— Наверное меня все осуждают за то, что я решила родить ребенка неизвестно от кого, — вздыхала Нина. — Теперь ни одна порядочная женщина не пустит меня на порог. Кроме вас, разумеется.

— А вам никто, кроме меня, и не нужен! — весело отзывалась Тамара.

Нина благодарила ее за доброту, а сама думала о том, что теперь она точно никуда не денется от миссис Олман: нового мужа ей не найти, о собственных деньгах можно забыть, и роль приживалки — это все, на что она могла рассчитывать.

— Мне надо съездить на Ятс-роуд, — сказала Тамара мужу. — Я хочу выбрать приданое для Нининого ребенка.

Тони пришел в ужас: «У тебя может смещение произойти!», но все же заказал для Тамары особый паланкин. Перед тем, как посадить ее внутрь, он положил на сиденье яйцо и долго гонял носильщиков вокруг дома, чтобы удостовериться, что яйцо не разобьется.

Когда слуги вынесли Тамару на улицу, пошел снег. Она блаженно жмурилась и полной грудью вдыхала холодный воздух.

— Страшно представить, сколько времени я просидела взаперти!

Англичане называли Ятс-роуд «Улицей Тысяч Ночнушек», а американцы — «Штановой аллеей»: здесь можно было найти одеяние на все случаи жизни — от рождения до похорон.

Носильщики бодрой рысцой несли Тамару вдоль разукрашенных витрин, следом в машине Олманов ехала Нина, а в арьергарде двигались слуги с тачками: они должны были забрать покупки и отвезти их Нине домой.

— Вперед, к мистеру Букерсу! — кричала Тамара из своего паланкина.

Шофер кивал и медленно двигался следом, не обращая внимания на гудки обгонявших его автомобилей. Сидевшая на заднем сидении Нина смеялась: уж больно комичной выглядела их процессия.

Лавка «Букерс и Ко» была настоящим раем для беременных женщин. Нина потерянно ходила вокруг прилавков и разглядывала атласные одеяла, пологи на кроватку, белье с нежной вышивкой и серебряные погремушки — тысячи прелестных вещей от которых таяло материнское сердце.

— Глаза разбегаются, — вздохнула она, кутая живот в лисью шубу. — Не знаю, что и выбрать.

— Сидите и отдыхайте, — велела ей Тамара. — Я сама все сделаю.

Приказчики разложили перед ней кипы детского платья, но она не успела ничего посмотреть. Нина ахнула — подол ее платья был мокрым, а на пол натекла неприличная лужа.

Сердце Тамары забилось:

— У вас воды отошли! Быстро в авто!

Добраться до дома они не успели: на углу Вэйхайвэй-роуд столкнулись два грузовика, движение остановилось, и полсотни автомобилей застряли в пробке.

Девочка Нины родилась на заднем сиденье автомобиля. Шофер принимал роды, Тамара командовала им из своего паланкина, а носильщики отгоняли прочь любопытных.

Кабак «Три удовольствия» находился на маленькой улочке, которую называли Кровавой Аллеей. Здесь дня не проходило без драк, но невозмутимые вьетнамцы-полицейские вмешивались только в случае поножовщины или стрельбы.

Каждый вечер Феликс оставлял служебный мотоцикл у коновязи, сажал рядом мальчишку, чтобы тот караулил его машину, и они с Климом шли в кабак — дожидаться появления чехословацкого консула.

За изрезанными столами собирался темный народ: военные моряки всех званий и национальностей, китайские генералы без армий и портовая шпана. Между ними ходили потные взлохмаченные девки и пытались сесть на колени к посетителям. Иногда из темноты появлялся карлик-малаец и предлагал трубки с опиумом:

— Если у вас нет денег, всегда можно купить опиумную воду за пять медяков, — соблазнял он.

«Вода» изготовлялась тут же, под прилавком: малаец вычищал из трубок остатки опиума и разводил их кипятком.

— Пробирает лучше кокаина! — клялся он и корчил рожи, показывая, какое блаженство доставляет его товар.

Феликс пил пиво и рассказывал Климу о своих друзьях-кадетах. В последнее время многие из них поговаривали о возвращении на Родину: в Китае им не было места, а в России можно было бесплатно выучиться на машиниста или зубного техника — об этом говорилось в листовках, которые подбрасывали на подворье Богоявленской церкви.

— Мы-то в полиции знаем, кто печатает эти бумажки, — горячился Феликс. — Большевики специально засылают в Шанхай своих агентов, чтобы они переманивали молодежь на свою сторону. Для них белые эмигранты — как кость в горле: в Кремле боятся, что мы соберемся с силами и отвоюем Россию.

— И что, есть те, кто верит большевикам? — удивился Клим.

— Да сколько угодно! Мой друг поехал во Владивосток и пообещал рассказать в письме — как оно там. Мы заранее уговорились: если в России все хорошо, он пришлет фотографию, на которой его заснимут стоящим. А если все плохо, то он будет сидеть на стуле. Знаешь, какая карточка мне пришла? Мой друг лежал на полу!

Господин Лабуда появился в «Трех удовольствиях» через пару недель — расфранченный в шелковый цилиндр и темно-зеленое пальто с бобровым воротником.

Клим следил за его отражением в косом зеркале бара: Иржи пошушукался с высоким одноглазым китайцем, потом спросил у официанта пива и, посидев над кружкой минут десять, шмыгнул в коридор, ведущий в задние комнаты.

— Пойдем посмотрим, что он затеял! — шепнул Климу Феликс.

Они быстро прошли мимо дымной кухни и ряда дверей, из-за которых слышался женский смех. На полу рядом с черным ходом валялся то ли пьяный, то ли мертвый. Перешагнув через его ноги, Феликс выглянул наружу.

— За мной! — позвал он Клима и побежал назад в общую залу. — У Лабуды полная машина ящиков со спиртным!

Они вылетели на запруженную матросней улицу и чуть не попали под колеса «Форда», выехавшего со двора. Клим оторопел — это была Нинина машина!

Феликс отвязал от коновязи мотоцикл и вскочил в седло:

— Поехали!

Они мчались по улице, ловко уворачиваясь от грузовиков и лошадей. У Клима содрогалось сердце: неужели Нина участвует в аферах Лабуды? Она же на сносях — куда ее понесло?!

Через несколько минут «Форд» пересек границу Международного поселения.

— Мы этого Лабуду тепленьким возьмем! — возбужденно крикнул Феликс. — У чехов нет права экстерриториальности, так что он не отбрыкается.

Когда «Форд» свернул в одну из пустынных улиц близ ипподрома, Клим понял, что Иржи направляется к Нине. На темной дороге никого не было; лишь в глубине заснеженных садов тускло светились окна богатых вилл.

Клим пригнулся к уху Феликса:

— Лабуду надо брать прямо сейчас! Иначе он приведет нас к своим дружкам, а нам с ними не справиться.

Феликс кивнул и, обогнав «Форд», преградил ему путь. Завизжали тормоза и, чуть не вылетев на обочину, машина остановилась.

— Ты что, ослеп?! — заорал шофер, высунувшись из окна, и тут же осекся, увидев в руке Феликса бляху полицейского.

Клим соскочил с мотоцикла и рывком распахнул заднюю дверь машины.

— По какому праву?! — испуганно вскрикнул Иржи.

Подошедший Феликс сунул ему под нос револьвер и показал на наваленные на сиденья ящики:

— Что у вас тут?

— Н-ничего…

Клим достал перочинный нож, отодрал крышку… и замер: внутри лежали стволы от пулеметов.

— Это не мое! — завопил Иржи. — Меня заставили! Это Нина виновата…

Клим с силой толкнул его в плечо, не дав договорить:

— Заткнись!

У Феликса горели глаза от азарта.

— Документов на оружие нет? Ну что ж, прекрасно! Значит, поедем в участок разбираться. — Он сел на заднее сиденье рядом с Иржи и приставил револьвер к голове помертвевшего шофера: — Гони на Нанкин-роуд! Попробуешь дернуться — убью. Клим, будь другом, довези мой мотоцикл до участка!

Хлопнули дверцы, автомобиль сорвался с места и исчез в холодной мгле.

Клим стоял посреди улицы, глядя им вслед. Лабуда наверняка начнет валить все на Нину и ее арестуют…

С непривычки Клим далеко не сразу сумел довести мотоцикл до полицейского участка на Нанкин-роуд.

В приемной его встретил Феликс.

— Ну и птицу мы с тобой поймали! — радостно воскликнул он. — Мы с Джонни потребовали у Лабуды документы и адрес его начальства в Праге, и знаешь, что выяснилось? Он самозванец! Он сам себя назначил консулом и задурил голову китайским чиновникам, чтобы не платить таможенные сборы за спиртное.

— А пулеметы у него откуда? — спросил Клим.

— Он говорит, что от немцев. Но, по-моему, он врет: все его стволы российского производства. Он намеревался продать их знакомым бандитам.

У Клима немного отлегло от сердца. Кажется, Лабуда ничего не сказал насчет Нины.

— У него истерика началась, — усмехнулся Феликс. — Вот не поверишь: рыдал в три ручья и бился башкой о стену. Мы его в камеру отправили — чуток охладиться, а я рапорт на имя Уайера составил.

К ним подошел Джонни Коллор и хлопнул Феликса по плечу:

— Да тебе медаль впору выдать!

Клима допросили в качестве свидетеля, а когда протоколы были подписаны, Джонни отправил его к комиссару полиции:

— Уайер хочет с тобой поговорить.

Кабинет комиссара был обставлен дешевой казенной мебелью и украшен портретами королей и президентов.

— Садитесь! — велел Уайер Климу, показывая на потертый стул. — Вы освещаете уголовную хронику в «Ежедневных новостях»?

Клим кивнул:

— Да, я.

Уайер был простужен и то и дело с хрипом прочищал горло.

— Когда будете писать статью о сегодняшнем аресте, обязательно вставьте, что преступник сожительствовал с женщиной по имени Нина Купина и что он является отцом ее ребенка. Я понятно изъясняюсь?

Куда уж понятнее… Уайер хотел спасти честь Эдны и свалить на Иржи грехи своего зятя.

— Нина Купина только что родила, и мы посадили ее под домашний арест, — продолжил капитан. — Лабуда показал на допросе, что именно эта дама заставила его учредить фальшивое консульство. Я надеюсь, вы не забудете упомянуть об этом.

Клим похолодел: капитан явно собирался посадить Нину в тюрьму. А кто навел Уайера на ее след? Клим Рогов и Феликс Родионов.

— Для хорошего репортажа требуются детали, — сказал Клим. — Мне надо посмотреть на дом, в котором жили преступники, и поговорить с охраной.

— Это еще зачем? — не понял Уайер.

Ни до, ни после Климу не приходилось произносить таких страстных речей о сути журналистики. Он рассказывал о современных требованиях к репортажу и уверял капитана, что главный редактор не примет от него материал, если в нем не будет комментариев полицейских, которые сторожат подозреваемую.

— Вот чушь собачья! — пробормотал Уайер, но все-таки написал записку начальнику караула — чтобы тот посодействовал господину журналисту.

Вернувшись к Нининому дому, Клим потребовал, чтобы ему разрешили поговорить с арестанткой, но толстопузый сержант ничего не хотел слушать:

— Приходите с утра — сейчас уже поздно.

— Мне нужно сейчас! — Клим сунул ему в руку серебряные часы с надписью «За отличный глазомер».

Сержант взвесил их на ладони.

— Ну, попробуйте… Только мисси все равно вас не примет: ей не до интервью.

Караул играл в карты в разоренной обыском прихожей. При виде начальника полицейские вскочили и вытянули руки по швам:

— Мисси у себя, никаких происшествий не было!

Со второго этажа донесся плач ребенка, и, не дожидаясь разрешения, Клим бросился вверх по лестнице.

Он не сразу смог найти Нинину спальню в темной анфиладе комнат: ему казалось, что детский крик раздается отовсюду.

Наконец Клим увидел дверь, из-под которой выбивался слабый свет, и, постучав, вошел.

— Ну что вам еще надо?! — простонала Нина и замолкла, уставившись на него.

Она сидела на кровати — растрепанная, подурневшая, с темными кругами под глазами. На руках у нее извивался плачущий ребенок.

Полицейские и здесь все перевернули вверх дном: ковер был сбит в кучу, на полу валялось женское белье, бумаги и сломанный стул.

— Нина… — тихо позвал Клим.

Она прижала ладонь к губам и заплакала, содрогаясь всем телом.

Клим смотрел на нее, не зная, что предпринять: ребенок верещит, мать сама плачет…