Эльвира Барякина - Белый Шанхай

Отец Серафим ужасно конфузился из-за своего расквашенного лица, но я сказал, что мы с Ниной его не осуждаем: ведь ему надо на что-то жить.

На самом деле она очень недовольна тем, что Катю крестил священник-боксер с фонарем под глазом. Я надеялся, что общие заботы сблизят нас, но мы по-прежнему катимся по наезженной колее: я все делаю «не так», а Нина если не осуждает меня в открытую, то имеет это в виду.

Я прихожу к ней — сдержанный, деловой и серьезный, и вечно осторожничаю, как сапер, которому предстоит разминировать адскую машину: взрыв может произойти в любую минуту и по самому незначительному поводу.

Когда Нина узнала, что я живу в одной квартире с Адой, она тут же устроила сцену. «Все понятно», — произнесла она таким тоном, будто я пьяница, который обещал не пить и в тот же вечер надрался.

Как и в случае с Эдной, взывать к логике было бесполезно. «Ты что, за дуру меня принимаешь?!» — вот и все, что я получил в ответ. При этом сама Нина считает, что я должен забыть и об Иржи и о Даниэле Бернаре.

Эдне проще — она религиозна, и наверное что-нибудь придумает насчет всепрощения и молитвы за своих врагов. Я же потихоньку становлюсь оборотнем, который днем живет никому не нужной любовью, а ближе к ночи принимает облик угрюмого недоверчивого зверя, ненавидящего весь мир.

Ума не приложу, что мы будем делать, когда Нину освободят из-под стражи. Она скажет мне: «Спасибо, можешь быть свободен»? Или мы все-таки попытаемся жить вместе?

Но как быть с Адой? Бросить ее нельзя — она недостаточно взрослая, к тому же ее заработка не хватит на оплату достойной квартиры. А если я поселю моих дам вместе, мисс Маршалл тут же начнет ревновать, а озлобленный подросток — это тот еще подарочек. Да и Нина не потерпит рядом юную барышню, претендующую на мое внимание и деньги.

Ада пока не знает, что я в некотором роде помирился с женой, — свои поздние возвращения я объясняю тем, что у меня много дел. Ей нельзя говорить правду: если я заикнусь о Нине и Кате, Ада тут же начнет доказывать, что мне повесили на шею чужого ребенка, а я, признаться, уже думать не могу на эту тему.

Про младенцев всегда говорят, что они похожи на одного из родителей, и мне очень хочется отыскать в Кате свои черты. Но в отличие от нас с Ниной, она блондинка, и если походит на кого-нибудь, то на других новорожденных.

И в моем, и в Нинином роду было полно светловолосых людей, и все же я не забываю о золотистой шевелюре Даниэля Бернара и кляну дикую несправедливость: женщина почти всегда знает, от кого у нее ребенок, а мужчине остается только одно — верить ей на слово.

Я старательно убеждаю себя, что мне плевать на вопросы крови. Как бы там ни было, благодаря Кате у меня есть повод приходить к моей жене и надеяться, что в скором времени наша жизнь войдет в прежнее русло.

Грин устроил Климу разнос:

— Вы о чем думаете? Где ваша голова?

Клим обещал написать статью о ворах, промышляющих в раздевалках китайских бань, но так и не принес ее.

— Я вас не узнаю! — кипятился Грин. — Может, вам нездоровится? Или у вас какие-то личные дела?

Клим смотрел в окно поверх его плеча. На улице хлестал дождь, снег стаял, и город окрасился в серые и коричневые тона.

— Идите домой и до понедельника не показывайтесь мне на глаза! — велел Грин.

Клим молча надел пальто, вышел на улицу и сел в трамвай.

Он и вправду не мог думать о работе. Благодаря хлопотам Тони Олмана, дела о контрабанде оружия и фальшивом консульстве были закрыты, и сегодня Нину должны были выпустить из-под ареста.

Клим и верил и не верил в то, что в его жизни наконец произойдут долгожданные перемены.

Вчера он купил для Кати коляску, выстланную розовым шелком. Нина была в восторге: «Теперь будем гулять!»

— Ты не думай, что я ничего не замечаю и не ценю, — сказала она, когда Клим собрался домой. — Просто на меня слишком многое навалилось, и я все время мечусь из стороны в сторону… Приходи завтра, ладно? К одиннадцати я уже вернусь из суда.

На перекрестке Нанкин- и Тибет-роуд Клим спрыгнул с трамвайной подножки и увидел большую толпу посреди проезжей части. Взобравшиеся на фонарные столбы мальчишки перекликались друг с другом:

— О, ничего себе! Видал? Видал?

По асфальту растянулся черный след шин, а на мокром газоне с едва пробившейся молодой травой валялась искореженная коляска, обитая розовым шелком.

Полицейский в дождевике врезался в толпу:

— Есть свидетели?

Народ загомонил:

— Никто ничего не успел заметить.

— Их сбил черный автомобиль!

— Уехал и даже не остановился, а няньку с ребеночком — сразу насмерть.

Клим подошел ближе. Ветер бросал в лицо мелкую изморось; отблески витрин в лужах плыли перед глазами. Боковое зрение выхватывало две фигуры на асфальте — большую и маленькую. Клим уже понял, что это такое, но не мог заставить себя посмотреть на них.

Записная книжка «Доходы и расходы»

Я чувствую, как у меня внутри все каменеет и застывает хрупкими соляными кристаллами.

Нас с Ниной больше ничего не связывает, кроме непоправимой беды. Зачем нам встречаться? Что обсуждать? Глубину своего горя?

Нина то бьется в истерике, то ищет виноватых и смотрит на меня так, будто я и есть Катин убийца: если бы я не купил ту проклятущую коляску, Нина бы не отправила няню гулять.

— Ты ведь хотел, чтобы моей дочери не было на свете! — заявила она сегодня, а потом упала на диван и зарыдала: — Извини… просто я не могу так жить! Нет цели, нет смысла…

Я сам, разумеется, смыслом ее жизни не являюсь.

На похоронах Кати было неожиданно много народу — многим было любопытно взглянуть на оскандалившуюся мисс Купину.

Нина уже ничего не понимала и не воспринимала. В церкви, а потом на кладбище она стояла отдельно от всех — тонкая и хрупкая, с густой черной вуалью поверх бархатной шляпки.

— Оставьте меня в покое, — безжизненно повторяла Нина, если к ней кто-то подходил с соболезнованиями.

После похорон Клим увез ее в Дом Надежды, чтобы ей не пришлось иметь дела с «сочувствующими».

Она вошла вслед за ним в квартиру и села на табурет в кухне.

Перепуганная Ада смотрела на нее во все глаза.

— Ой, а что это у вас на груди? — спросила она, показывая на два небольших пятна, расплывающихся по траурному платью.

Нина перевела на нее затуманенный взгляд.

— Это молоко для моей дочери.

Лучше бы она плакала.

Сгустились сумерки. Ада хотела зажечь свет, но керосин в лампе кончился.

Клим поднялся:

— Я сейчас схожу в лавку.

Ему надо было что-то с собой сделать: он не мог сидеть рядом с Ниной и погибать от отчаяния.

Прихватив зонт, он вышел на улицу. Из буддийского храма на углу доносились низкие поющие голоса, перед воротами гомонили разносчики с переносными кухнями:

— А вот кому свежей каши из миндаля и семян лотоса! Горячий суп из креветок! Лапша! Рисовая лапша!

Сквозь выкрики торговцев Климу почудился плач младенца. Вот и слуховые галлюцинации начались…

— Ароматные чайные яйца! — надрывались разносчики. — Лепешки! Арбузные семечки!

Клим пошел вдоль храмовой ограды и чуть не споткнулся о комок ворочающегося тряпья, лежавшего под фонарем. Сам не зная зачем, Клим сдвинул ветошь кончиком зонта и вздрогнул от неожиданности.

Это была новорожденная китайская девочка с еще не отсохшей пуповиной. Она уже не плакала, а только судорожно дергала посиневшими ручонками.

Клим оглянулся по сторонам — мать, понятное дело, уже сбежала. Проститутки и нищенки часто выкидывали нежеланных детей на улицу — авось кто-нибудь подберет, а если нет — ну и ладно. Сколько младенец промучается? Час, два — и сразу на небо. В Шанхае ежедневно находили до сорока детских трупов — беспризорников и брошенных младенцев.

Клим расстегнул пальто и, как щенка, сунул ребенка за пазуху.

Мистика какая-то — словно добрые китайские боги сжалились над ним и переселили душу Кати в новое тело. Извини, но белой девочки у них не нашлось — это не по их ведомству.

Добежав до Дома Надежды, Клим взлетел на свой этаж и ворвался в квартиру. На кухне уже горел свет: Ада отыскала церковную свечку и прилепила ее на полку с посудой.

Клим схватил с гвоздя Адин передник, положил его на кухонный стол и бережно вынул ребенка из-за пазухи.

Нина в ужасе смотрела на лохматое большеголовое существо с глазами-щелками.

— Где ты это взял?! — ахнула она. — Отнеси ее назад!

— Уже поздно, — тяжело дыша, сказал Клим. — В Китае так: если ты спас чью-то душу, ты обязан заботиться о ней до самой смерти. Ребенка нужно покормить: у тебя груди болят от молока, и тебе самой будет легче…

— Да ты с ума сошел!

— Она умрет!

— Пусть умирает! Ты что, хочешь заменить Катю на… это?!

Ада уперла руки в бока:

— Если вы думаете, что я потерплю в квартире орущего младенца, вы глубоко заблуждаетесь. Ее надо отнести в приют к монахам — они принимают подкидышей.

— Моя будет, — упрямо сказал Клим.

— Как вы будете ее кормить? — закричала Ада. — Вы же работаете целыми днями!

Не сводя с Клима полубезумных глаз, Нина провела ладонью по груди.

— Мне действительно надо что-то делать с молоком.

У нее тряслись руки, но она все-таки принялась расстегивать пуговицы на траурном платье.

Ада взвыла от отвращения:

— Эта девчонка наверняка вшивая!

— Ты сама была вшивой, когда мы сюда приехали! — рявкнул на нее Клим. — Будь любезна, уйди отсюда!

Ада с оскорбленным видом вышла из кухни и так грохнула дверью, что огонек на свечке погас.

Нина всхлипывала в темноте.

— Ты правда хочешь взять этого ребенка? — У нее был такой голос, будто она собиралась покалечить себя, но все еще надеялась на спасение.

— Я не представляю, как мы с тобой будем, если не… — Клим запнулся и не договорил.

В темноте подвинулся табурет, ребенок тихо пискнул и зачмокал губами. Клим с облегчением выдохнул: все-таки Нина согласилась покормить девочку.

Нашарив спички, он вновь зажег свечу. Нина сидела с закрытыми глазами; из-под ее ресниц текли слезы.

— Ну вот, ты тоже о ней позаботилась… — произнес Клим, пытаясь улыбаться.

— Это оскорбительно для памяти моей дочери, — отозвалась Нина. — Ее никто не заменит.

— Я и не хочу замены! Просто нам нужен ребенок — иначе какая-то дыра в сердце…

Нина долго молчала.

— Это я виновата в гибели Кати, — произнесла она наконец. — Я тебе не говорила, но три дня назад, Уайер позвонил мне и посоветовал убраться из Шанхая. Он сказал: «Мне плевать, от кого вы прижили своего младенца. Общество считает, что его папаша — Даниэль Бернар, и я не хочу, чтобы вы позорили мою семью». Я отказалась уезжать, и тогда он велел пенять на себя.

— Ты считаешь, что это Уайер подослал к Кате убийцу? — леденея, спросил Клим.

— Автомобиль нарочно въехал на тротуар и ударил няню с коляской. Если бы в тот день я сама пошла гулять с Катей, меня бы тоже не было в живых.

Нина застегнула платье и, перехватив поудобнее девочку, поднялась.

— Пусть ребенок пока останется у меня, а то я не знаю, как быть с молоком.

Клим медленно кивнул. Он все никак не мог осознать услышанное.

Клим нанял таксомотор и поехал провожать Нину. В каждом встречном водителе ему мерещился подосланный убийца.

— Будь предельно осторожна, — повторял Клим. — Никому не отпирай дверь, закрой ставни… А что, если нам действительно уехать из Шанхая?

— На что мы будем жить? — отозвалась Нина. — Ты можешь работать только в крупной газете или новостном агентстве, так что нам подходят либо Пекин, либо Гонконг. Но ведь туда еще доехать надо, а у нас нет денег.

Положение и вправду было безвыходным: Клим жил от получки до получки, а все сбережения Нины конфисковала полиция.

Добравшись до Нининого дома, они обрядили китайскую девочку в оставшиеся от Кати вещи. Странно и дико было видеть ее лежащей в кроватке, где недавно спал совсем другой ребенок.

Нина снова расплакалась, и Клим поспешно вывел ее из детской.

— Мы не сломаемся и не сдадимся! — прошептал он, обняв Нину за плечи. — Ведь жизнь не кончилась, правда?