Эльвира Барякина - Белый Шанхай

Тиражи у студенческих изданий не особо велики, но каждый номер развешивается на сотнях заборов и его читает множество народу. Студенты изобрели особый лак, который намертво приклеивает лист к доске или кирпичной кладке, так что его не так-то просто сорвать. Власти пытаются закрасить крамольные статьи, но через несколько часов газета появляется на соседнем углу.

Уайер знает, что китайцы травят его в печати, но сколько он ни бесится, толку от этого нет: его ненавидит все местное население, включая полицейских, вынужденных исполнять его приказы. Неужели они будут стараться ради сохранения его «честного имени»?

Кроме того, Уайер сам приложил руку к созданию общества, в котором любой вопрос можно решить за взятку. Если неугодную газету закрывают, через неделю она выходит под новым названием. Деньги у студентов есть: часть дают патриотически настроенные купцы, а часть — советское правительство, которое надеется таким образом расшатать колониальную систему.

Лет через десять я буду рассказывать детям поразительные истории: «И вот мы с большевиками решили сместить комиссара полиции Международного поселения…»

Хотя с моей стороны говорить о детях во множественном числе — это неслыханное нахальство. Откуда они возьмутся, если по сюжету ковбой не имеет права даже поцеловать прекрасную даму? Увы, но этот эпизод был вырезан цензурой и восстановлению не подлежит.

Чем дольше я занимаюсь расследованием дела Уайера, тем более интересные подробности выплывают на свет.

Оказывается, он создал в тюрьме Международного поселения небольшое рабовладельческое государство, в котором каждый заключенный пристроен к делу: кто плетет циновки, кто шьет форму для полицейских, кто вытесывает надгробия.

Рядовые охранники неплохо зарабатывают на поставках в камеры опиума, табака, еды и писем с воли, а мелкое начальство получает еще больше, выдавая освобождения от тяжелых работ и устраивая заключенным свидания с женами и проститутками. Но самые большие доходы приходятся на долю фирм, принадлежащих капитану Уайеру: именно они получают контракты на использование дармового труда заключенных.

Мне рассказали, что за тюрьмой есть небольшой пруд, куда гоняют заключенных, чтобы они стирали скатерти из ресторанов. Когда я пришел туда, выяснилось, что их охраняет ни кто иной, как Феликс Родионов.

Он сидел под деревом и следил за скованными цепью арестантами. Скорчившись на позеленевших от тины мостках, они колотили вальками по мокрому белью. Жуткое зрелище — нечесаные головы в колтунах, потные спины с выступающими ребрами, сизые, покрытые трещинами пятки.

Феликс обрадовался мне, как родному. Оказалось, что Уайер еще зимой отправил его в Гонконг — перенимать опыт у тамошней полиции, а когда Феликс вернулся, его перевели в тюремный штат. Бедный парень никак не ожидал такой «награды», но разве с Уайером поспоришь? При нынешней безработице люди дорожат службой — какой бы она ни была.

Я объяснил Феликсу, что хочу написать статью о тюремных порядках, и мне нужен красочный пример из жизни заключенных.

Он рассказал мне о белогвардейцах, арестованных за погром в мастерской художника, который согласился нарисовать герб СССР на здании бывшего российского консульства. Китай не хочет ссориться с большевиками и пытается ублажить их, передав советской стороне все имущество Российской Империи. Это до глубины души возмущает наших эмигрантов. Сделать они ничего не могут, и поэтому вымещают злость на «редисках» — белых, готовых перекраситься в красный цвет ради денег или иных выгод.

Увы, обо всем об этом не напишешь в газетах. Казалось бы русские — третья по величине нация в Шанхае — после китайцев и японцев, но языковой и культурный барьер разделяет нас не хуже частокола. Всех интересуют собственные дела, а соседи приковывают к себе внимание, только если они страшно разбогатели или совершили неслыханное преступление.

В студенческую газету я решил отправить историю китайского резчика по дереву, который делает уток-манков, почти неотличимых от настоящих. Вот уже два года он находится под следствием: у него нет родственников, чтобы похлопотать за него, а сам он неграмотен и не может подать прошение. Когда его камеру навещает комиссия из Муниципального Совета, он пытается знаками обратить на себя внимание, но переводчик из тюремной администрацией не переводит ничего, что бросает тень на начальство. Капитан Уайер любит утиную охоту и не намерен расставаться с мастером: он распорядился, чтобы его не обижали, но и не выпускали.

Феликс прислал мне записку: «Срочно приходи». Я подумал, что у него появился новый материал, и, побросав все дела, примчался к нему на пруд. Но то, что он рассказал, превзошло все мои ожидания:

— Сегодня наш старший надзиратель явился на службу пьяным и ляпнул, что Иржи Лабуду задушили по приказу Уайера. Верно, «чехословацкий консул» стал давать не те показания, которые надо, — вот его и отправили на тот свет.

Феликс сам едва мог поверить в услышанное.

— Получается, что Уайер нарочно выслал меня из Шанхая, чтобы я не задавал вопросов насчет моего арестованного.

Мы припомнили все известные нам детали и попытались восстановить цепочку событий. Сначала Уайер решил устроить скандал из истории с чехословацким консульством и велел мне написать статью о Нине и Иржи. Но потом он осознал, что ему выгоднее замять эту историю, и, согласно его новому плану, Иржи должен был исчезнуть — будто его и не было.

Я долго не мог понять, почему Уайер оставил Нину под домашним арестом: вряд ли он сжалился над ней! Скорее всего, он просто не хотел привлекать внимание к фальшивому чехословацкому консульству: Нину многие знали, и если бы она попала в тюрьму, да еще с младенцем, репортеры, охочие до жизненных драм, начали бы копаться в ее деле и чего-нибудь нашли.

Уайер даже согласился выпустить Нину, если она уедет из города, но она отказалась, и тогда капитан подстроил «несчастный случай», чтобы избавиться от Кати.

Дело Иржи Лабуды было похоронено; ребенка, который бросал тень на Даниэля Бернара, больше не было, и Уайер попросту забыл о существовании Нины. По его мнению, она не стоила того, чтобы тратить на нее время.

Мы с Феликсом так и не смогли разобраться, чем именно Иржи напугал Уайера. По всей видимости, его показания были связаны с оружием, которое он перевозил, и я решил спросить у Нины — может, она догадывается, кто поставлял Иржи пулеметы?

Услышав мой вопрос, Нина побелела:

— Нас это не касается! Христом-Богом прошу, не лезь в это дело! Ведь Уайер погубит тебя!

Возможно, с женской точки зрения Нина права: нам следует принимать жизнь такой, какая есть, и не бороться с власть имущими. Но я так не могу: я не согласен с тем, что мы не обладаем никакими правами и должны вечно утираться, когда нам плюют в лицо.

Уайер убил Катю, и если власти отказывают мне в правосудии, значит, я сам его добьюсь.

Прошло два дня, и Нина сказала, что нам надо поговорить насчет Иржи. Все-таки она, как и я, ничего не забыла и не простила.

— У меня есть знакомый контрабандист по имени Фернандо Хосе Бурбано. Одно время он торговал оружием, и у них с Лабудой могли быть общие дела.

Сказать, что я удивился — это ничего не сказать. Я ведь помню Дона Фернандо по прежним временам: пятнадцать лет назад нам доводилось сидеть за одним карточным столом, и мы весьма неплохо проводили время.

— Ничего не предпринимай, не посоветовавшись со мной, — попросила Нина, когда я рассказал ей об этом. А потом вдруг добавила: — Я и не думала, что Катя была тебе дорога.

Мы с Ниной, как и все не особо счастливые супруги, не замечаем очевидных вещей и вместо этого приписываем друг другу пороки, которых нет в помине.

Я завел новую папку и начал складывать туда досье на Дона.

Он родился в Мексике, но его мамаша вышла замуж за китайца, работавшего на строительстве железной дороги, и вместе с новым мужем и маленьким Фернандо переехала в Шанхай. Там оказалось, что у ее благоверного есть другая жена и целый выводок ребятишек, и самое большее, на что могла рассчитывать сеньора Бурбано — это звание наложницы.

Добрая католичка не могла этого стерпеть. Бросив любвеобильного супруга, она устроилась судомойкой в монастырскую трапезную, где ей пришлось работать за право спать в чулане под лестницей. Все ее надежды были связаны с сыном, и она каждый день молилась за него Пресвятой Деве.

Фернандо начал карьеру с мелких грабежей, но потом занялся контрабандой оружия и действительно разбогател. Дела у него идут прекрасно: китайские губернаторы без конца дерутся между собой, а контрабандисты всех мастей наживаются, делая поставки и вашим и нашим.

Завтра я навещу Дона Фернандо и попробую выяснить, что связывало его, Иржи и капитана Уайера.

Над рекой, пахнущей тиной и машинным маслом, сияло ослепительное солнце, и стоявшие у дока торговые суда чуть не плавились от жары. Скрипели снасти, перекликались чайки, и где-то далеко стучали молотками клепальщики, чинившие обшивку корабля.

Клим приплыл к доку на сампане и велел лодочнику подвезти его к низко осевшему пароходу с золотой надписью на корме — «Святая Мария».

— Вон, видишь, штормтрап с борта свисает? — сказал Клим, показывая на веревочную лестницу с деревянными перекладинами. — Я попробую подняться на пароход, а ты жди меня в лодке.

Лодочник кивнул, но стоило Климу подтянуться на нижней перекладине, как над его головой щелкнул затвор.

— Ты кто? — негромко спросил одноглазый китаец, целясь в Клима из револьвера.

Ахнув, лодочник принялся отгребать назад, и Клим повис над водой.

— Моя фамилия Рогов — я старый друг Дона Фернандо, — поспешно представился он.

Оглянувшись через плечо, одноглазый крикнул что-то на непонятном диалекте. Загремели шаги, и через несколько томительных минут Климу было позволено подняться на борт.

Палуба «Святой Марии» была завалена ящиками и тюками. Маленькие птички, посвистывая, скакали по ним и что-то выклевывали из лохматых веревок.

— Хозяин ждет тебя, — сказал одноглазый, показывая Климу на проход между ящиками.

Фернандо, обряженный в шляпу, несвежую майку и закатанные до колен штаны, сидел под навесом и ел арбуз. Рядом в почтительных позах стояли китайские бои.

— О, кого я вижу! — заорал Дон и, швырнув корку за борт, кинулся обниматься с Климом. — Ну и где тебя носило все это время?

— En Argentina y Rusia, — отозвался Клим, улыбаясь.

— Ба, да ты по-нашему заговорил! — воскликнул Фернандо, переходя на испанский. — Ну, рассказывай! Кофе будешь? Он у меня не простой, а растворимый — сделан по самой современной военной технологии!

Дон слушал о приключениях Клима и радостно гоготал.

— Слушай, а ты можешь переводить на английский технические документы? Видел, сколько у меня добра? — Дон Фернандо показал на лежащие на палубе ящики. — Мне завтра в Кантон плыть, а у меня половина бумаг только на русском.

Клим пожал плечами:

— Давай попробуем.

Было бы хорошо оказать Дону услугу, а потом попросить об ответной любезности.

Клим заглянул в принесенную боем папку и принялся листать помятые страницы, исписанные карандашом. Это был перечень военного имущества — гранат, артиллерийских снарядов, противогазов, полевых телефонов и прочая, прочая. Записи были сделаны по правилам старой орфографии — с ятями.

— Откуда у тебя это? — спросил Клим Дона.

— Купил у ваших казаков. У форта Усун стоит белогвардейский пароход «Монгугай»: он прибыл позже всех, и китайские власти запретили казакам высаживаться в городе. Уплыть они не могут — у них в машинном отделении все давно сгнило, жрать им нечего, вот они и распродают свой арсенал.

— И ты хочешь перепродать его в Кантоне?

Дон Фернандо кивнул.

— Там назревает одна заварушка, так что спрос на оружие огромный. Сунь Ятсен замучил кантонских купцов налогами на военные нужды, и Торговая палата собрала собственное ополчение, чтобы защищаться от него.

Дон Фернандо велел раздобыть для Клима перо, чернильницу и бумагу.

— Садись под навес и пиши! Мне раньше все переводил один чех, который хорошо знал русский язык. Ему хотелось попасть домой, в Прагу, а денег не было, вот он и согласился помогать мне за долю в сделке. Но его, к сожалению, отправили на тот свет.