Беженцы хоть и мечтали о Шанхае, но до стылого ужаса боялись его. Все понимали, что будет очень трудно, но утешали себя тем, что они приехали в Китай не навсегда.

«В России скоро будет антибольшевистское восстание и мы сможем вернуться домой», — в это верили все поголовно. К удивлению Нины беженцы обсуждали не то, как они будут устраиваться на новом месте, а то, какой замечательной будет жизнь в России — когда-нибудь потом.

— Я дедовский сад в порядок приведу, — мечтал судовой батюшка. — Раньше все руки не доходили, но теперь уж точно и забор подновлю, и колодец вырою.

— А помните уху в ресторане «Волга»? — вторил ему пехотный офицер. — Мы туда обязательно сходим!

— В Московский университет поступлю! — клялся бывший студент. — Я ведь с первого курса на фронт попал, но так и не доучился.

Нина и сама то и дело вспоминала свой белый дом на Гребешке — так называлась высокая гора, откуда открывался изумительный вид на Оку и цветные домики Нижегородской ярмарки. Душа и вправду отказывалась принимать, что не будет ни черемухи весной, ни русской бани, ни катания на санях, ни колокольного звона на Пасху…

Потери были слишком велики, чтобы с ними смириться, но надо было признать поражение, собраться с силами и начать все заново.

«Если оглядываться назад и жить воспоминаниями, то лишь напрасно измучаешь себя и упустишь возможности, которые открываются здесь и сейчас, — думала Нина. — Остальные пусть как хотят, а я собираюсь преуспеть в Шанхае, и брошу на это все силы».

Она пыталась представить, что будет, когда толпа беженцев хлынет в город. Нищие чужаки, особенно если их много, вызывают не сострадание, а страх и брезгливость — можно было не сомневаться, что шанхайцы возненавидят незваных гостей с севера. Русские, привыкшие считать себя национальным большинством, превратятся в племя отверженных и станут кем-то вроде цыган, столь презираемых в России. А в самой выгодной ситуации окажутся те, кто сойдет на берег раньше всех и устроится в городе до того, как русский акцент превратится в верный признак голодного попрошайки.

Но как добраться до Шанхая, Нина не представляла: сбежать с парохода было невозможно.


Спустились сумерки, и на лодках у пристани зажглись круглые бумажные фонари. Китайские рыбаки жили прямо на своих сампанах: тут же спали в шалашах, сооруженных из досок и тростника, тут же готовили в маленьких закопченных котелках.

Постепенно палуба русского парохода опустела — беженцы отправились спать, а Нина все стояла у борта, поеживаясь на ветру. К ней подошел Иржи Лабуда — невысокий сероглазый паренек с ярко-рыжими волосами и множеством конопушек на носу. На правой руке у него не хватало трех пальцев.

— Мадам, хотите, я вам зажигалкой посвечу, а то в коридорах темно — упасть можно.

Нину смешило стремление Лабуды услужить ей. Он был нахальным, как петушок-недомерок, и вечно строил из себя бог весть что, но так и не сумел завоевать уважения. Он ощущал себя чужим среди русских и был страшно рад, что Нина взяла его под крыло. Они договорились, что после высадки в Шанхае будут держаться вместе.

Иржи Лабуда был виолончелистом и ему прочили блестящую музыкальную карьеру, но когда началась Мировая война, его призвали в армию. После ранения он попал в плен и за три года, проведенных в лагере, выучил русский язык. Каким-то ветром его прибило к флотилии белогвардейцев, но Иржи и сам не знал, куда он ехал и зачем.

Нина догадывалась, что Клим ревнует ее к Лабуде, и это одновременно и возмущало и смешило ее. Как он мог подумать, что она влюбилась в этого клоуна? Иржи был насмешливым, суетливым и бестолковым, и расценивать его как любимого было совершенно невозможно — впрочем, как и остальных беженцев.

Вольно или невольно мужчины нарушали вековые традиции, согласно которым они были обязаны содержать и защищать свои семьи. Их женам приходилось браться за работу, к которой их никто не готовил, — иначе было не прокормиться.

Жалования, которое Клим получал в владивостокской газете, ни на что не хватало, и Нина вынуждена была торговать на базаре селедкой. Поначалу она бодрилась и старалась относиться к своей «профессии» как к чему-то временному, но вскоре ее стали посещать пугающие мысли: а вдруг это и есть ее судьба? Каждый день повторялось одно и то же: тяжелая, грязная работа, вечная простуда и слабость от голода.

Клим не понимал, что Нина не могла ждать, пока он встанет на ноги. Она видела вокруг себя бывших аристократок, купчих и сановниц, растерявших не только красоту, но и надежду на то, что их положение когда-нибудь исправится. Они мыли полы в вокзальных уборных и стирали солдатские подштанники, и уже никто не видел в них прекрасных дам. Если женщина превращалась в сырую болезненную тетку, у которой от недоедания выпала половина волос и зубов, на что она могла рассчитывать? Даже если ее супруг каким-то чудом разбогатеет, на него тут же начнут охотиться молодые девки, а перед красотой и юностью кто ж устоит? Впрочем, большинство мужчин и не мечтало о богатстве. Их уделом стали безработица, пьянство, незалеченные раны и горькие сожаления о пропавшей России.

Клима не в чем было упрекнуть, но после болезни Нина со всей очевидностью поняла, что она погибнет, если не уйдет от него. Без паспортов и без денег они не смогут эмигрировать ни в Европу, ни в Америку, а кому в Азии нужен журналист, который умеет писать только по-русски и по-испански? В английском у Клима было слишком много ошибок, а на шанхайском диалекте он мог разве что торговаться на базаре.

«Он не найдет работу, и мы будем жить под мостом и искать еду по помойкам, — в ужасе думала Нина. — Все это будет продолжаться до первой инфекции или потасовки с местными нищими».

Нина постоянно пыталась обвинять Клима в несуществующих грехах — чтобы не было так стыдно за свое тайное намерение уйти от него. В последние дни перед эвакуацией она уже не могла находиться с ним в одной комнате.

Клим следил за ней встревоженным взглядом и то и дело пытался доказать ей, что не все потеряно.

— Ты сейчас злишься не на меня, — как-то сказал он. — После сыпняка у многих расшатываются нервы. Если не веришь, спроси у любого доктора! В России половина населения переболела тифом — думаешь, почему мы все такие ненормальные? Но это пройдет — просто нужно время!

Клим вдруг прервался на полуслове и прижал Нину к себе.

— Не бросай меня! — прошептал он дрогнувшим голосом. — Ты самое дорогое, что у меня есть.

Ей хотелось крикнуть: «Оставь меня в покое!», но она не посмела, боясь, что с отчаяния Клим совсем потеряет рассудок.

На следующий день Нина договорилась о месте на беженском корабле и перебралась туда, на всякий случай прихватив револьвер Клима. Еще не хватало, чтобы он пустил себе пулю в лоб!

Нина была уверена, что больше никогда не увидится с мужем, но вышло по-другому — во время эвакуации Клим попал на то же судно. Он не навязывался ей — ему гордость не позволяла, но было видно, что Нинино предательство подкосило его. Клим был на себя не похож: от его извечной жизнерадостности не осталось и следа. Время от времени он делал над собой усилие и устраивал на пароходе то лекции, то танцы, но потом снова замыкался и не хотел ни с кем разговаривать.

Нина убеждала себя, что одному ему будет проще, а при желании он всегда сможет найти себе барышню без особых запросов. Мало ли тех, кто готов влюбиться в стройного темноволосого господина, который к тому же не злоупотребляет спиртным?

«А мне требуется мужчина, который твердо стоит на ногах и от которого можно рожать детей», — повторяла себе Нина.

С тех пор, как они поженились с Климом, она страшно боялась забеременеть: ведь если бы у них родился ребенок, они бы его точно не уберегли.


— Пойдемте спать, — позвала она Иржи, но он не двигался с места, напряженно вглядываясь в темноту.

Нина повернулась и вздрогнула: к пароходу приблизилась большая джонка с резным драконом на носу. На ее палубе, освещенной красными фонарями, суетились матросы.

— Missie, guns! My wantchee guns![1] — крикнул один из них, наряженный в шляпу-котелок и китайскую фуфайку.

— Что ему надо? — в недоумении спросила Нина.

Иржи двинул плечом:

— Вроде по-английски говорит, но ничего не понятно.

Китаец сделал вид, будто стреляет из пальца, а потом вытащил из кармана купюру и помахал ею в воздухе.

— Кажется, он хочет купить оружие, — догадалась Нина. — Спросите, револьвер подойдет?

Было бы не худо продать его и обзавестись хоть какими-то деньгами.

Китаец растопырил пальцы на обеих руках.

— Ему надо больше, чем один револьвер, — сказал Иржи.

— А сколько именно? Десять?

— More, more![2] — кричал китаец.

На палубу вышел капитан в сопровождении вахтенных матросов:

— Что тут происходит?

— Этот человек хочет купить револьверы, — взволнованно произнесла Нина. — Давайте продадим ему кое-что из нашего арсенала и заработаем денег?

Капитан посмотрел на нее как на сумасшедшую:

— В Китае эмбарго на ввоз оружия. Если нас поймают на нелегальной торговле, нас тут же депортируют.

— Сколько у вас наличности? — тихо спросила Нина. — Не русских фантиков, а валюты? Я слышала, адмирал Старк хочет продать суда нашей эскадры, а выручку разделить между героями гражданской войны. Вы герой? Если нет, то у вас не будет ни корабля, ни денег.

Капитан нахмурился:

— Я не имею права торговать оружием — оно мне не принадлежит.

— Но вы имеете право списать то, что пришло в негодность, — отозвалась Нина.

Иржи покосился на огни китайского сторожевого корабля:

— Интересно, как они пропустили эту джонку?

— Да они наверняка сами ее и вызвали, чтобы подзаработать на нас, — усмехнулась Нина. — Они в доле с контрабандистами.

Помедлив, капитан все же пригласил китайцев подняться на борт:

— Перебирайтесь сюда, только не шумите особо, а то у нас уже все спят.

Первым через борт перевалил толстый субъект в модной шляпе и кожаном плаще нараспашку.

— Вечер добрый! — сказал он по-французски.

Нина обрадовалась: она неплохо знала этот язык и могла объясниться с гостями.

Толстяк смачно поцеловал ее руку.

— Ого, какие персики водятся на этой посудине! Дон Фернандо Хосе Бурбано к вашим услугам.

Следом появились китайцы: тот, что вел переговоры, и еще один — огромный, страшный, с обожженным лицом и вытекшим глазом.

Нина предложила им услуги переводчицы, но Дон Фернандо сказал, что женщине не стоит вмешиваться в серьезные деловые разговоры.

— Английский тут кто-нибудь знает? — спросил он.

Иржи, как ученик на уроке, поднял руку, и Дон Фернандо радостно хлопнул его по плечу:

— Ну, пойдем, рыжик, посмотрим, что тут у вас имеется.

Капитан велел Нине идти к себе в каюту, но она отправилась вслед за мужчинами в трюм. Ей надо было продать Дону Фернандо револьвер: ведь за него наверняка можно было выручить пять-десять китайских долларов!

Матросы по очереди крутили ручку электрического фонаря, а капитан показывал Дону Фернандо свои запасы.

— Здесь у нас винтовки российского производства, ручные гранаты типа Mills Bombs, наганы, прицелы для пушек, военные перископы… — перечислял Иржи, и Нина удивлялась, что она, оказывается, кое-что понимает по-английски.

Торговались до глубокой ночи.

— Что вы мне зубы заговариваете?! — сердился Фернандо. — Берите, что дают, и дело с концом!

Одноглазый подал ему маленькие счеты, и Дон быстро защелкал костяшками:

— Патроны — двадцать ящиков, винтовки Мосина — старое дерьмо, наверняка наполовину сломанное, — десять ящиков… Плюсуем гранаты… Шестнадцать сотен долларов — больше не дам, хоть лопните!

Иржи перевел:

— Он дает только шестьсот долларов.

Нина хотела поправить его: шестнадцать сотен — это тысяча шестьсот, но капитан уже протянул Дону ладонь:

— Ладно, черт с вами! Только забирайте все побыстрее и проваливайте отсюда.

У Нины отчаянно забилось сердце.

— Шестьсот долларов вы заплатите капитану, — сказала она Дону по-французски, — а остальные деньги получу я, но не сейчас, а у вас на корабле. Вы должны будете довести меня и моего переводчика до Шанхая.

Дон Фернандо в удивлении посмотрел на нее, и понимающая улыбка осветила его щекастое лицо:

— Как скажите, мадам!

Капитан подозрительно посмотрел на Нину:

— Вы о чем-то договорились?

— Мы с Иржи едем в город. Лабуда, быстро собирайте вещи!

— По какому праву?.. — начал капитан, но Нина торопливо прижала палец к губам: