Эльвира Барякина - Белый Шанхай

Он то и дело стискивал до боли челюсти и кулаки, с шумом выдыхал воздух, пытаясь расслабиться, но через минуту мышечное напряжение возвращалось.

Это была жгучая, удушливая ревность, от которой не было спасения. Кого он ревновал? Женщину, которую сам решил оставить? И к кому? К беспаспортному неудачнику?

Добравшись до очередного объяснения в любви, Ада поднимала на Даниэля глаза:

— Вам, наверное, это неинтересно?

Но каждый раз он криво усмехался:

— Продолжайте.

Слава богу, Клим не упомянул ни о товарище Кригере, ни о кантонском аэродроме. Дочитав дневник до конца, Ада хотела спрятать его в стол, но Даниэль не позволил ей:

— Дайте сюда!

Ада молча протянула ему записную книжку.

— Я увеличу вам жалованье, чтобы вы могли платить за квартиру, — пообещал он и, сухо распрощавшись, вышел на улицу.

Во дворе филиппинки развешивали белье, а из раскрытого окна доносилось неумелое пиликанье на скрипке.

Даниэль физически ощущал дурноту — будто его отравили. Он не помнил, как сел в автомобиль, добрался до дома и заперся в своем кабинете.

Оказывается, женщина-лисичка, сводившая его с ума, была беременна от другого… Даниэль то негодовал, проклиная себя и Нину, то смеялся хриплым смехом, то листал дневник Клима, усеянный мелкими славянскими закорючками.

Ох, надо было сразу пристрелить этого сукина сына!

В тот же вечер Даниэль отправил в Кантон телеграмму с требованием выяснить, куда подевался Рогов.

Он и сам не знал, почему в нем вдруг вспыхнула столь сильная ревность к Климу, — завидовать-то было нечему! И все же он ощущал себя горбатым уродом, случайно подглядевшим, как вдохновенный танцор ведет в танго прекрасную даму.

Мистер Бернар добивался чужих целей ради весьма абстрактных идеалов. Неведомые люди в Берлине решали, где и с кем он окажется на следующий день, и что для него возможно и невозможно.

Жизнь Клима Рогова не была отягчена особым смыслом, но зато в ней были головокружительные взлеты и падения, невероятная полнота чувств и страстный роман с женщиной, о которой Даниэль мог только мечтать.

Климу было о чем писать в дневнике!

А мистер Бернар — при всем своем богатстве и личной значимости — не имел права распоряжаться ни своим временем, ни своим сердцем. Все, что он мог себе позволить, — это девиц, дававших себя тискать в обмен на несколько долларов. Они уходили, и что оставалось?

Пустота.

Дон Фернандо прислал Даниэлю ответ: Рогов попал вместе с ним под обстрел и ему на голову свалилась статуя богини Гуаньинь. Небесные силы явно решили помочь Даниэлю.

Теперь он уже не понимал, как можно было уступить Нину другому. На что он ее променял? На службу у Сунь Ятсена? На брак с Эдной? Неужели она и ее папаша стоили этого?

Тогда, в 1923 году, Даниэлю надо было под любым предлогом увезти Нину с собой. Ведь она была готова любить его — он знал это наверняка. Нина была беременна? Ну и что? Сделали бы аборт.

Даниэлю казалось, что он упустил шанс, выпадающий раз в жизни. Ему было тридцать восемь лет, впереди его ждала туземная война и, возможно, нелепая гибель, а он до сих пор не испытал даже бледного подобия любви, которая выпала на долю Клима Рогова.

Нина предстала перед ним в новом свете. Раньше он видел в ней сказочную женщину-лисичку — не вполне реальную и втайне враждебную ему. Мечтать о ней не имело смысла, потому что у нее все было «невзаправду»; церемониться с ней тоже не стоило — у оборотней не может быть человеческих чувств. Но оказалось, что Даниэль все это придумал в порядке самозащиты — лишь бы не увязнуть в отношениях, которые могли стать для него слишком важными.

Он добился своего и не увяз — и что?

У него появился новый ритуал: поднимаясь в небо, он пролетал над Нининым домом. Иногда внизу мелькал женский силуэт, и каждый раз сердце Даниэля падало, как в бездну.

«Я верну ее», — повторял он, но не отваживался направиться к Нине. А что если после всего случившегося она не пустит его на порог?

Через Олмана Даниэль выяснил, что Нина занялась календарями и наняла в качестве модели актрису по фамилии Хуа. Бинбин мечтала сама снимать фильмы и написала сценарий о девушке, в детстве просватанной за парня из другой деревни. Жених умер, но согласно уговору невесту обвенчали с поминальной дощечкой, на которой было написано имя покойного.

На съемки нужны были деньги, а взять их было неоткуда. Кино — дело ненадежное: сегодня картина пошла, а завтра нет, и желающих рисковать не находилось. Владельцы синематографов не особо жаловали китайские фильмы и предпочитали продукцию Голливуда, которая не касалась местной политики и традиций. А тема, которую хотела затронуть Бинбин, была более, чем щекотливой, и картину могли попросту запретить.

Даниэль придумал, как подружиться с Бинбин: он рассказал о ее задумке супруге, и Эдна тут же раскошелилась на благое дело.

Бинбин не знала, как благодарить Бернаров. Она с увлечением принялась готовиться к съемкам и с утра работала в издательстве календарей, а вечером репетировала с друзьями-актерами. Теперь, вместо Шанхайского клуба, Даниэль ездил к ней на съемочную площадку и между делом расспрашивал о Нине.

Оказалось, что поначалу дела издательства шли неплохо: первый тираж был распродан, и Нина подписала несколько договоров о рекламе. На новых плакатах в центре помещалась девушка, внизу — календарь, а по углам — виньетки с изображением лавандового мыла, гребней или зубного порошка.

Все было готово к печати, но иезуиты не отправляли Нинин заказ в типографию. Они работали с ней в счет долга, и у них всегда находились более важные клиенты, платившие деньгами. Отец Николя ссылался на нерадивых исполнителей, исполнители — на дурное начальство, и дело не трогалось с места. А между тем конкуренты прознали, что на календари с китаянками имеется спрос, и тут же наводнили рынок похожим товаром.

— Мисс Нина вряд ли сумеет выкрутиться, — вздыхала Бинбин. — В последнее время у нее все из рук валится: она ждет от кого-то вестей, а этот человек не пишет ей, и она с ума сходит от беспокойства.

Даниэль понял, что визит к Нине откладывать нельзя.

Нина отказалась принять Даниэля. Он долго стоял перед ее домом и раздумывал, как быть. Земля вокруг была усыпана белыми цветами акации, и Даниэль тростью вычерчивал среди них вопросительные знаки.

Сверху послышался шорох, он поднял голову и увидел в окне второго этажа колеблющуюся гардину.

Даниэль снял шляпу.

— Доброе утро, Нина!

— Что вам угодно? — сердито спросила она.

— Нам надо поговорить. Я знаю, что вы на грани разорения из-за жуликов-иезуитов.

Нина все-таки велела впустить Даниэля. Он пошел вслед за амой по дому, примечая подробности Нининого быта: на стойке не было мужских зонтов, по полу были раскиданы кубики, салфетки и погремушки. На всем лежал отпечаток торопливой небрежности — как бывает у хозяев, которым некогда заниматься домашними делами.

Нина ждала Даниэля на залитой солнцем террасе. Она сидела на плетеном диване — бледная и напряженная. В руке у нее мелко подрагивал черный атласный веер.

Кресло для гостя стояло у ступенек, сбегавших в сад, — как можно дальше от Нины, но Даниэль сел на диван рядом с ней.

— Рассказывайте, что у вас происходит.

Сперва Нина хорохорилась и говорила, что сама может справиться со своими проблемами, но потом вдруг сдалась и выложила Даниэлю все как есть — и о крушении чехословацкого консульства, и о своей Китти, и о попытках заработать на календарях.

— Монахи пользуются тем, что я не могу подать на них в суд, — возмущалась Нина. — Ведь тогда мне придется признать, что я торговала порнографией. Да и какие у меня шансы выиграть у ордена иезуитов?

Даниэль с умилением смотрел на нее: глупая девочка, ну зачем надо было лезть не в свое дело? Неужели она рассчитывала, что кто-то будет воспринимать ее всерьез?

— Если вы позволите, я помогу вам, — мягко сказал он.

Нина закрыла веер и скрестила руки на груди.

— И что попросите взамен? Давайте уж сразу играть начистоту, чтобы потом не было недоразумений… как в прошлый раз.

— Вы не верите в мое бескорыстие?

— Нисколько.

— Где у вас телефон?

Они пошли к Нине в кабинет, и Даниэль сделал два звонка: генеральному консулу Франции и настоятелю в Сиккавэе.

Через пятнадцать минут отец Николя перезвонил Нине и сообщил радостную новость: «Ваши календари завтра уйдут в печать». При этом он долго извинялся и просил передать самый горячий привет многоуважаемому мистеру Бернару.

Повесив трубку, Нина перевела изумленный взгляд на Даниэля.

— Вас впору записывать в чудотворцы!

Она вышла из комнаты и вскоре вернулась, держа на ладони небольшой диск из слоновой кости.

— Это единственная вещь, оставшаяся у меня от коллекции Гу Яминя. Мне понравилась эта женщина, спящая на хризантеме. Возьмите ее на память.

Даниэль не мог поверить своим глазам: это была японская лисичка-кицунэ! То, что Нина приняла за лепестки хризантемы, на самом деле являлось девятью хвостами — знаком наивысшей мудрости и магической силы лисицы.

— Вы знаете, что это такое? — спросил Даниэль.

Нина покачала головой.

— Это нэцкэ — в Японии с его помощью крепят к поясу специальные коробочки для всякой всячины. В кимоно ведь нет карманов.

Даниэль не стал говорить Нине, что нэцкэ могут быть еще и амулетами. И тут все совпало: у кицунэ нельзя просить материальные блага — она в любом случае подсунет вместо монет камни или древесную кору. Но в ответ на услугу женщина-лисица могла сделать куда более ценный подарок: амулет, дарующий счастье в любви и умение читать мысли.

Прощаясь с Даниэлем, Нина не пригласила его прийти снова, но он уже знал, что в следующий раз она не заставит его стоять у крыльца.

Даниэль постоянно искал встречи с Ниной, а она каждый раз давала понять, что между ними ничего нет и не может быть — разве что мимолетные разговоры и оказание дружеских услуг.

Она все еще злилась на Даниэля? Или Бинбин была права, и ее хозяйка ждала весточки от Клима? Нина никогда не упоминала о нем, и сказать наверняка было невозможно.

Она выпустила новую партию календарей, но момент был упущен, и ее дела шли все хуже и хуже. Маленькая фирма не могла соревноваться с крупными издательствами: они перекупали друг у друга художников и моделей, и себестоимость плакатов постоянно росла, а прибыль падала. Нина начала задерживать своим работникам плату и уже два раза выписывала Даниэлю векселя, занимая у него деньги на текущие расходы.

Он тоже нервничал: его в любой момент могли отозвать в Кантон — и что тогда? Снова отказаться от Нины? Выход был только один — взять ее с собой, но как уговорить ее бросить все и поехать в полусожженный, наводненный большевиками город? И что делать с Китти? Пристроить ее в какой-нибудь закрытый пансион? Но Нина никогда не пойдет на это: Даниэль видел, как она возится со своей китайской девчонкой — кажется, она ее любила.

Он осторожно намекал, что издательство календарей заведомо убыточно, и чем быстрее Нина оставит его, тем лучше.

— Если у вас не будет сильного покровителя, вы не продержитесь и до лета: конкуренты вас съедят.

— Это у вас называется «дружеской поддержкой»? — хмурилась Нина.

Даниэль одновременно боялся и обнадежить, и оттолкнуть ее.

— Меня восхищает, с каким упорством вы сражаетесь за место под солнцем. Но если дорогой мне человек совершает ошибку, я должен предупредить его об опасности.

Дело кончилось тем, что распространители отказались брать Нинины плакаты. «Небесный пион», самое большое издательство в городе, давало полугодовую отсрочку платежа, а Нина не могла себе этого позволить.

Она была в отчаянии, и Даниэль не знал, что ему предпринять. Напомнить, что ее предупреждали об этом? Вновь посоветовать закрыть фирму? Ему следовало радоваться: ведь если у Нины не будет заработка, она станет куда сговорчивее. Но Даниэль поступил вопреки всякой логике:

— Я дам вам в долг, чтобы вы могли удержаться на плаву, — сказал он, проклиная себя последними словами. — Завтра я весь день буду на лодочных гонках: приезжайте туда, и я привезу вам деньги.

Шанхайские англичане ежегодно проводили «Королевскую регату», все правила и обычаи которой были переняты со знаменитых лодочных гонкок, устраиваемых в Англии близ городка Хенли.