Эльвира Барякина - Белый Шанхай

Юная проститутка, которую Дон Фернандо подцепил в ресторане, была поистине великой актрисой! Девчонка так трогательно изображала невинность, что у Дона щемило сердце.

Она нацепила маску, будто боялась, что ее узнают. Один вихор был прихвачен узлом от завязок и смешно торчал над затылком.

«Хочет казаться взрослой… Делает взрослые вещи… — с пьяным восторгом думал Дон Фернандо. — А сама растерялась: села на кровать и коленки сжала».

Как эта деточка нравилась ему! Крепкий живот с выступающими по бокам косточками, талии никакой, грудь едва-едва намечалась — будто ей было лет тринадцать-четырнадцать.

Дон Фернандо любил ее нежно: смотрел в ее расширенные зрачки сквозь прорези маски и целовал в темную прядку, прилипшую ко лбу.

— Как думаете, из меня выйдет дорогая проститутка? — спросила девушка, когда все было кончено.

Дон Фернандо прижал руку к груди:

— Вы будете великой шлюхой! Мужчины будут молиться на вас! В смысле, лежа на вас. — Дон представил себе эту картину и загоготал.

Потом он смотрел, как она одевается. Платье ее было нарядное, а бельишко — истертое от бесконечной стирки, словно барышня и не собиралась сегодня работать и пришла в «Гавану» просто повеселиться.

Ох, сколь мудры и изобретательны женщины! Им нет равных в составлении прекрасных иллюзий.

Уходя, Дон Фернандо бросил на кровать сто долларов — пусть у девчонки будет подарок на Рождество!

Клим сидел в кресле и с мрачным видом следил за сборами Нины.

— Так куда ты собралась?

— В Ухань.

— Решила заранее сдаться в плен? Не забудь оставить в чемодане место под сухари: в тюрьме всегда кормежка плохая. И папиросами запасись: это первая валюта в местах заключения.

Нина — бледная и разъяренная — повернулась к нему:

— Янцзы патрулируют военные корабли, так что ничего плохого случиться не может. Кроме того, Стерлинг сказал мне, что он уже ведет мирные переговоры с Чан Кайши.

Клим поднялся.

— Ну что ж, счастливого пути! Пиши письма, если будет время и желание.

Нина захлопнула крышку чемодана и затянула ремни. В дверях показался слуга.

— Отнеси вещи! — приказала она ему.

— Могу я узнать, почему ты бросаешь нас с Китти? — все-таки спросил Клим.

— Потому что я не могу жить с человеком, который меня не любит.

— Надо полагать, в Ухани тебя заждался любвеобильный поклонник? Это случаем не Даниэль Бернар?

Не попрощавшись, Нина вышла из комнаты и спустилась в прихожую. Постояла, послушала… Безнадежно: Клим и не думал останавливать ее.

Нина смотрела из окна автомобиля на низкие облака и флаги, трепещущие на ветру.

— Поезжай через авеню Жоффр, — приказала она водителю.

Четыре года назад это была сонная улочка во Французской концессии, а теперь тут кипела жизнь: куда ни посмотришь — везде русские пекарни, парикмахерские и рестораны. Книжная лавка Щербакова с прекрасным выбором книг и журналов, роскошный магазин модной одежды «Балыков и Григорьев»…

Библиотеки, школы, театры, мастерские… Это был мир не сдавшихся людей, которые сумели не только выжить, но и создать из праха маленькую Россию — такую, какой она могла бы стать без большевиков.

Теперь над ней нависла смертельная угроза и бывшие белогвардейцы готовились ее защищать — как свой дом.

Водитель остановил автомобиль, пропуская отряд, марширующий под российским триколором.

— Скажи-ка, дядя, ведь не даром

Москва, спаленная пожаром,

французу отдана? — выводил запевала, и полсотни голосов подхватили песню.

Нину удивляло собственное спокойствие. Куда она ехала? С кем? С мужчиной, которому она не очень-то доверяла? Что она будет делать в Ухани? Ведь там, по слухам, засели те самые большевики, от которых они с Климом бежали на край света.

«Сильные люди не боятся начинать все заново, — думала Нина. — А я сильная».

Чему ее научил Шанхай? Тому, что все страхи существуют только в наших головах. Когда-то эмиграция пугала Нину до стылого озноба, но в декабре 1922 года она сделала отчаянный шаг и ринулась навстречу неизведанному. И что же? Оказалось, что она преуспела намного больше других.

«Смелость города берет», — повторяла про себя Нина, но когда она увидела скошенную трубу «Памяти Ленина», у нее заныло сердце. Вдоль бортов были установлены стальные щиты на случай обстрела, а на носу и корме под брезентовыми чехлами угадывались тупые рыльца пулеметов.

Война…

Но отступать было поздно, и Нина решительно двинулась к сходням.

На верхней палубе она встретила Дона Фернандо, попыхивающего сигарой.

— Ба, и вы здесь?! — удивился он. — А ваш муж знает, куда вы собрались?

Нина неохотно кивнула — ей было досадно, что Дон Фернандо станет свидетелем ее романа с Даниэлем. Впрочем, это даже к лучшему: пусть расскажет об увиденном Климу.

Время шло, но Даниэль так и не появился. Нина прохаживалась вдоль борта и настороженно косилась на матросов, говоривших по-русски. Уму непостижимо: пару недель назад они были в Советской России — в другом, параллельном мире.

Нина не выдержала:

— Вы не видели мистера Бернара? — спросила она у Фернандо. — Он должен быть на этом пароходе.

Дон странно посмотрел на нее.

— Э-э… Мистер Бернар уже уехал.

— Куда?!

— В Ухань. У него там срочные дела.

Нина охнула: что же делать? Вернуться домой? Мерзавец Даниэль опять поставил ее в глупое положение — куда она поедет без него?

Бросившись вниз по трапу, Нина зацепилась рукавом за поручень и так сильно ударилась локтем, что у нее потемнело в глазах.

Раздался протяжный гудок, якорная цепь с грохотом потянулась наверх, и пароход отчалил от пристани.

Зажимая ладонью ушиб, Нина опустилась на ступеньку: вот и все — она ехала в Ухань. Чему быть, того не миновать.

Нина пыталась угадать, почему Даниэль не сообщил ей, что уехал раньше времени. Ждал ли он ее? Или тогда, в кинотеатре, он просто подшутил над ней?

Чтобы хоть немного успокоиться и забыться, Нина принялась листать новые советские книги, которые она нашла у себя в каюте. Без привычных ятей читать было трудно, но еще сложнее было понять логику авторов. Большевики хотели уничтожить класс эксплуататоров и видели революционную доблесть в травле, грабежах и убийствах «буржуев». Причем кто есть кто, определяло происхождение человека: если он родился в семье коммерсанта, священника или аристократа, то на нем можно было ставить крест.

Неужели никто не замечал, насколько эта идеология походила на банальный расизм? Время, что ли, такое, что во всем мире люди судят друг друга не по личным заслугам, а по принадлежности к «племени»?

Отложив книгу, Нина подошла к иллюминатору и раздвинула занавески с надписью «Слава труду!» Гудела паровая машина, от борта тянулась мутная, как кисель, волна, на противоположном, чуть присыпанном снегом берегу виднелись заброшенные крестьянские домики.

Интересно, Клим беспокоится о своей жене? Или наоборот рад, что избавился от нее?

— Эй, мадам! — раздался за стенкой голос Дона Фернандо. — Ужин принесли! Я велел все подать в мою каюту: будем вместе лопать, чтоб нескучно было.

Нина усмехнулась: ее шанхайские приключения начались с Дона Фернандо и им же заканчивались.

Взяв с собой сумку с деньгами и документами, она отправилась в гости. Одноглазый посторонился, пропуская ее в узкую дверь.

— Заходите и располагайтесь, как дома! — поприветствовал Нину Дон.

Она села за накрытый стол и вдруг заметила рядом со своим прибором опиумную трубку с серебряной чашечкой в виде головы демона. Только этого не хватало!

— Что же вы не пошли ужинать в кают-компанию? — нервно спросила Нина.

— Вот еще! — проворчал Дон Фернандо. — Знаете, кто с нами едет? Фаня Бородина, жена главного политического советника. Она вместе с советскими дипкурьерами возвращается в Ухань.

Фернандо долго ругал Бородину за то, что она прилюдно назвала его жуликом и лгуном.

— Сама-то Фаня не врет? Сказала властям, что она «мирный житель», а на самом деле ее послали помогать шанхайским коммунистам.

Нина вспомнила слова Даниэля о том, что скоро в Шанхае будет крайне неуютно.

— Откуда вы знаете Бородину?

— Я много кого знаю. Я вообще очень полезный человек.

Дон показал Нине на трубку.

— Хотите покурим? А то вы вся бледная и несчастная — смотреть больно. Опиум вам пробовать не надо — вы к нему в два счета привыкнете, а вот гашиш для вас — самое то. Поужинаем, расслабимся, а потом можно в постели побарахтаться.

Нина вскочила:

— Да идите вы к черту!

— Ну чего вы из себя недотрогу строите? — укоризненно сказал Фернандо. — До Ухани ехать несколько дней — мы ж тут со скуки умрем! Климу вы не нужны — все знают, что вы давно не ладите друг с другом, а Даниэлю мы ничего не скажем.

Нина похолодела при мысли, что Фернандо расценивает ее как шлюху, которая сбежала от мужа к любовнику. Она молча швырнула салфетку Дону в лицо и вышла из каюты.

Стоило ей вернуться к себе, как он принялся увещевать ее через стенку:

— Я не могу гарантировать, что вы встретите Даниэля в Ухани, а одной вам лучше не ходить по улицам. Там убивают не то что за каракулевую шубу — там вас треснут булыжником по голове и чулки с вас снимут, причем вместе с поясом и панталонами.

Кажется, Дон решил, что если ему не удастся затащить Нину в постель, то можно развлекаться, изводя ее с помощью грязных намеков и похабных песенок:

Душа моя изнемогает —

Горят и сердце и штаны!

И лишь Святая Дева знает,

Какую страсть внушаешь ты!

Нина решила потребовать другую каюту — подальше от Фернандо, но стоило ей выйти в коридор, как она наткнулась на Одноглазого.

— Не туда идешь, — мрачно сказал он и показал на дверь Дона: — Хозяин тебя там ждет.

Нина попятилась. Черт, угораздило же ее вляпаться в эту историю! Ни в какую Ухань она не поедет: надо попросить, чтобы ее высадили на ближайшей пристани, а там она наймет таксомотор или хотя бы повозку и вернется в Шанхай.

Одноглазый схватил Нину за руку, но она вырвалась и побежала по коридору.

В кают-компании горел свет и из-за неплотно прикрытых застекленных дверей доносились голоса. Нина влетела внутрь и тут же закашлялась, поперхнувшись табачным дымом — таким густым, что щипало глаза.

За накрытым столом сидели трое мужчин и толстая темноволосая женщина.

— Откройте окошко — дышать нечем! — велела она по-русски.

Нина покосилась на Одноглазого, маячившего за стеклом.

— Добрый вечер! — произнесла она, натуженно улыбаясь. — К вам можно?

— Конечно, можно! — отозвалась женщина. — Вы из Москвы будете? Меня Фаней зовут, а вас?

Нина догадалась, что Бородина приняла ее за коллегу-большевичку. Кто еще из русских поедет вверх по Янцзы — тем более на советском пароходе?

Ей налили чаю и предложили варенье из смородины.

— Чего этому типу от вас надо? — спросила Фаня, заметив, что Нина то и дело поглядывает на силуэт Одноглазого.

— Я не знаю… Он преследует меня.

Фаня вылезла из-за стола и, громко шаркая стоптанными ботинками, подошла к двери:

— Тебя что, подслушивать прислали? — рявкнула она на плохом английском. — А ну пошел отсюда!

К удивлению Нины, Одноглазый исчез. Она не знала, как благодарить новую знакомую.

— С такими типами пожестче надо! — строго сказала Фаня.

— Если он будет к вам приставать, мы ему в лоб дадим, — пообещал один из дипкурьеров — крепкий молодой человек с густыми пшеничными усами.

Он снял со стены гитару и подкрутил колки.

— Ну, что петь будем?

— «Интернационал»! — предложила Бородина и первой затянула:

Вставай, проклятьем заклейменный

Весь мир голодных и рабов!

Кипит наш разум возмущенный

И в смертный бой идти готов.

Нина, оказывается, помнила слова пролетарского гимна: пока они с Климом жили в советской России, эта песня доносилась отовсюду. Но до нее только сейчас дошел истинный смысл «Интернационала»: голодные рабы с кипящими мозгами решились на убийство. Впрочем, ей уже было все равно.