Эльвира Барякина - Белый Шанхай

Котляров оглядел офицеров.

— Какие еще будут мнения?

Все загомонили: кто-то предлагал послать за помощью к иностранцам, кто-то — вступить в переговоры с командованием НРА.

— Сдаваться в плен — это идти на верную смерть, — отозвался Котляров. — Как стемнеет, будем отходить в направлении иностранных концессий.

Он промокнул лоб рукавом и на вспотевшей коже остался черный след от копоти.

— Борисов, вам сформировать группу добровольцев, которая будет прикрывать отход.

— Слушаю, господин полковник!

— Пирогов, всем выдать паек на два дня и провести инструктаж. Родионов, вы должны добраться до Международного поселения и договориться, чтобы наших бойцов пустили за баррикады.

— Слушаю, господин полковник!

Феликс вышел из вагона и ступил на платформу, обшитую тяжелой корабельной броней. Солдаты из пулеметного расчета поднялись ему навстречу.

— Разрешите обратиться, господин капитан! Что говорят-то?

— Будем пробиваться к союзникам, — буркнул Феликс.

Пахло гарью. Хлопья пепла летали в воздухе, как черные снежинки.

По платформе загрохотали сапоги, и к Феликсу подбежал отец Серафим.

— К тебе Ада приехала!

— Кто?!

— Она ждет тебя — там, на перроне.

Феликс выскочил из вагона и сразу увидел ее, стоящую в компании двух стрелков.

— Жив! — взвизгнула Ада и бросилась ему на шею. — Родной мой!

Он обнял ее трясущимися руками.

— Ой, дура! — горестно вздохнул отец Серафим. — Ты зачем сюда приехала?

— Я смотрю — она на велосипеде по перрону едет, — возбужденно рассказывал часовой. — Думал, шпионка какая, хотел ее подстрелить, а потом слышу — она по-русски кричит.

Феликс растерянно перебирал пальчики Ады.

— Что же мне теперь с вами делать?

— Я не могла без вас… — повторяла Ада.

Вокруг столпились солдаты.

— Уйдите все! Не стойте над душой! — взмолился Феликс.

Как быть? Отправить Аду назад через горящие, наводненные мародерами кварталы?

Совсем близко загрохотал пулемет.

— В укрытие! — крикнул Феликс и, схватив Аду за руку, втянул ее в вагон.

Тяжело дыша, они сели на тюки с песком, наваленные вдоль стены. Бронепоезд дернулся и, гремя, покатил по рельсам.

— Почему вы раньше не писали мне? — всхлипывала Ада. — Я так ждала! Так ждала!

Феликс обнял ее.

— Я человек военный: меня могли прихлопнуть в любой момент. Чего, думаю, вас зря беспокоить? А не убили бы, я б к вам вернулся.

Душа Феликса разрывалась от жалости к Аде, к себе и к боевым товарищам, которые непременно погибнут в ближайшие несколько часов. За что они боролись? Кому нужна их смерть?

Ответа не было.

Весь день бронепоезд передвигался по оставшемуся отрезку путей и обстреливал развалины, в которых засели красногвардейцы. Когда стемнело, Котляров приказал Феликсу готовиться к высадке:

— Ну, с богом! Скажите англичанам, что нас шестьдесят четыре человека и среди нас есть опытные артиллеристы, пулеметчики и военные инженеры. Мы можем влиться в состав Русского волонтерского полка и защищать иностранные концессии.

Машинист сбавил скорость, и Феликс с Адой выпрыгнули из вагона.

Скатившись вниз по насыпи, Ада вскрикнула: что-то холодное полоснуло ее по руке. Феликс зажал ей рот:

— Тихо!

Они побежали прочь от железной дороги. Под ногами хрустело битое стекло, из-за дыма было трудно дышать, а сквозь подошвы ботинок чувствовался жар тлеющих углей.

Несколько раз Феликс и Ада натыкались на неведомые отряды: кто это были — красногвардейцы, полицейские или солдаты губернатора, понять было невозможно.

— Если нас арестуют, будем говорить, что мы заблудились в китайском городе, — шепнул Феликс Аде и, помолчав, добавил: — Вы… то есть ты… пойдешь за меня?

Ада сжала его руку.

— Да! Мы поедем в Америку…

Феликс растрогано смотрел на ее лицо, освещенное пламенем пожара.

— Потом… все потом… — проговорил он и быстро поцеловал Аду в щеку.

Холодный дождь — лучший полицейский на свете. Всю ночь гремела стрельба, но к утру все стихло, и на улицах не осталось никого, кроме патрульных и очередей у газетных стендов, где вывешивали списки убитых.

Кто победил? Чем кончилось дело? — никто не знал. На мостовой валялась серая форма губернаторских солдат и красные повязки палачей.

Пропускной пункт на Баундэри-роуд вторые сутки осаждала толпа беженцев, мечтавших пробраться на территорию иностранных концессий. Поникшие шляпы и унылые зонты заполняли всю улицу.

Позади баррикады из мешков с песком стоял броневик. На него время от времени забирался британский офицер с зонтом и рупором в руках.

— Повторяю еще раз! — кричал он. — Китайским полицейским и военнослужащим входить на территорию иностранных концессий не разрешается. Запрещено носить флаги, транспаранты и любые вещи агитационного характера на любом языке. Запрещена любая военная форма, кроме перечисленных ниже…

Ада слушала его, с тоской глядя на обмотанные колючей проволокой ворота. Она была перемазана сажей с головы до пят; с волос стекали капли дождя, а на руке горел воспалившийся порез.

Феликс так и не смог выполнить поручение Котлярова: они с Адой два дня без толку метались вдоль оцепления. Из-за русского акцента их принимали за большевиков и гнали, обещая пристрелить. Точно так же от одного пропускного пункта к другому бегали брошенные солдаты губернаторской армии — израненные, голодные и продрогшие до костей.

Накануне Феликс и Ада встретили трех офицеров с «Великой стены».

— Все кончено, — сказали они. — Красногвардейцы подорвали бронепоезд и перебили всех наших. Кажется, только мы и спаслись.

— А как же отец Серафим? — ахнула Ада.

— Получил пулю в голову.

На Баундэри-роуд Феликс увидел стоящего в карауле Джонни Коллора, и тот пропустил его за ворота — переговорить с начальником поста.

— Я добуду вам пропуска! — пообещал Феликс Аде и офицерам, но прошел час, другой, а его все не было.

Наконец британского офицера на броневике сменил Джонни Коллор.

— Представители белой расы, в том числе русские военнослужащие, могут войти на территорию Международного поселения! — крикнул он в рупор.

Толпа всколыхнулась. Китайцы, знающие английский язык, начали переводить его слова.

В воротах показался Феликс.

— Иди сюда! — позвал он Аду.

Она кинулась к нему, но стоявший рядом китаец схватил ее за плечо.

— Все вместе пойдем! — рявкнул он злобно.

Русские офицеры заспорили с ним; началась драка, крик, визг. Выбежав за ворота, Феликс попытался прорваться к Аде, но десятки рук оттащили его в сторону. Китаец вытянул из ножен саблю, взмахнул, и что-то горячее брызнуло Аде на щеку. Толпа, взвыв, отпрянула, и Феликс упал с разрубленной шеей.

— К воротам! — закричал кто-то по-русски и поволок Аду за собой.

Поверх голов громко застучал пулемет, толпа кинулась врассыпную, и русские офицеры успели втащить Феликса за ограждение.

Его положили на плащ-палатку и отнесли в брошенный кондитерский магазин неподалеку. Ада билась в руках Джонни, но он не давал ей приблизиться к медикам, колдовавшим над Феликсом.

Их усилия ни к чему не привели: через час он умер.

За время, проведенное в камере-одиночке, Даниэль многое передумал. Сначала была дикая злоба: на себя, дурака, и на Нину — он был уверен, что именно она донесла на него в полицию.

Затем пришел страх смерти — Даниэль отравился тюремной баландой, и его несколько дней беспрерывно рвало. Он попросил Эдну о помощи, но та ничего не ответила. Охранник, отнесший ей записку, сказал, что его не пустили на порог. Даниэлю не полагалось ни докторов, ни лекарств и ни сочувствия.

При обыске у него не отобрали нэцкэ с изображением волшебной лисички: невежды-полицейские решили, что это один из грошовых амулетов, которые во множестве продаются на базарах. Через охранника Даниэль отправил нэцкэ знакомому врачу, любителю древностей, и тот прислал ему лекарственные порошки. Сама того не ведая, Нина спасла Даниэлю жизнь.

Его дело так и не дошло до суда: следователям и прокурорам было некогда — они целыми днями маршировали на учениях волонтерского полка. К извечной бюрократической волоките добавилась проблема подсудности: кто и по каким законам должен судить Даниэля Бернара?

Чтобы не возиться с ним лишний раз, его передали китайским властям, но стоило НРА появиться на подступах к Шанхаю, как надзиратели открыли камеры и разбежались кто куда.

Выйдя за ворота тюрьмы, Даниэль побрел по запруженным народом улицам. Знамена и портреты Чан Кайши виднелись во всех окнах, во всех витринах. Откуда они взялись? Ведь совсем недавно Шанхай замирал от страха перед вторжением — во всяком случае тот Шанхай, который был знаком Даниэлю.

Теперь у каждого второго китайца имелись значки или нашивки с эмблемой партии Гоминьдан — белым солнцем на голубом поле. Лотошники бойко торговали папиросами с патриотической символикой на пачках: оказалось, что табачные фабриканты заранее приготовились к падению Шанхая и выпустили подходящий к случаю товар.

Лица прохожих были счастливые, глаза блестели.

«Национализм вытворяет с людьми забавные штуки, — с усмешкой думал Даниэль. — Простым людям хочется чем-то гордится, хотя бы принадлежностью к народу, способному напугать чужаков. Чан Кайши прищемил хвост „белым дьяволам“ и в одночасье превратился из бандита в отца нации. И кому какое дело, что в реальности этот господин разорил и погубил несчетное количество китайцев?»

Вскоре Даниэль сидел в квартире своего шифровальщика, сына немецкого пастора и китаянки.

— Где вы пропадали? — ахал тот. — Мы с ног сбились, разыскивая вас!

Даниэль объяснил, что с ним случилось, — разумеется, не упомянув о Нине.

Шифровальщик принес ему кусок мыла и смену одежды.

— Приводите себя в порядок и отдыхайте! Я доложу в Берлин, что вы вернулись в строй.

Нескольких дней Даниэль собирал информацию о том, что приключилось в городе. Дон Фернандо рассказал ему о захвате парохода «Память Ленина».

— Стерлинг дал телеграмму, что я свой человек, и меня отпустили, а мадам Нину взяли под стражу.

— Она поехала за мной в Ухань? — изумился Даниэль. — Я думал, это Нина на меня донесла…

— Да бог с тобой! Она в тебя влюбилась, как кошка. Когда ты исчез, мы с ней все морги оббегали — у меня даже сердце из-за тебя начало болеть! А я ведь еще должен был спасти город.

Даниэль почувствовал, как тепло разливается у него по груди.

— А где сейчас Нина?

— Понятия не имею, — скорбно отозвался Дон. — Пропала дамочка!

По словам Фернандо, он усадил за переговоры людей Чан Кайши, Большеухого Ду и Стерлинга, и они сошлись на том, что бандиты и иностранцы дадут Гоминьдану денег в обмен на разрыв с коммунистами.

Было решено, что НРА подождет, пока красногвардейцы и солдаты губернатора перебьют друг друга, а потом беспрепятственно войдет в город. Штурма концессий не последовало; более того, Чан Кайши договорился с «белыми дьяволами» о сотрудничестве и некоторых уступках.

Китайцам разрешили ходить в городские парки Международного поселения, и в течение нескольких дней на Банде стояли громадные толпы из желающих попробовать запретный плод. Полицейские-сикхи следили за порядком: «Гуляем, не задерживаем очередь! Посидели на лавочке — дайте другим!»

Для коммунистов — как русских, так и китайских — все это было как гром среди ясного неба. Пытаясь спасти положение, Михаил Бородин призвал не подчиняться предателю Чан Кайши, но красногвардейцы не могли воевать с объединенными силам иностранцев и Гоминьдана. Стало ясно, что никакой пролетарской революции в Китае не будет — во всяком случае пока.

Для Германии это была патовая ситуация. Даниэль не участвовал в переговорах между Чан Кайши и «белыми дьяволами» и не выторговал для немцев никаких привилегий. Теперь они уже не являлись единственными западными союзниками правых гоминьдановцев, и немецким промышленникам вряд ли стоило рассчитывать на особые поблажки в торговле.

В Берлине решили, что на настоящий момент лучшая стратегия — это сталкивать лбами русских, китайцев, англичан и их союзников. Вскоре Даниэль получил приказ срочно выехать в Пекин и провернуть там одну хитроумную операцию.