Эльвира Барякина - Белый Шанхай

Пока иностранцы праздновали бескровную победу, пришло известие, что в соседнем Нанкине произошла катастрофа: ворвавшиеся в город солдаты НРА разграбили местную концессию, убили вице-президента университета и ранили британского консула.

Белый Шанхай замер от ужаса: как же так? Ведь мы договорились с Чан Кайши о мире!

За один день были скуплены все билеты на пароходы, отправлявшиеся в Европу и Америку. Теперь даже те, кто не хотел верить в худшее, паковали чемоданы.

От беспокойства за Тони и Клима Тамара разболелась и два дня просидела дома в обществе нахохлившихся птиц. Казалось, даже они ощущали все нарастающую тревогу.

— Мама, включи радио! — крикнул, вбегая к Тамаре, Роджер.

Она торопливо повернула ручку приемника.

— Американские миссионеры, прожившие в Китае не один год, массово покидают страну, — говорил незнакомый ведущий. — Их церкви сожжены, а крестьяне вовсю грабят их дома.

— Вероятно, все это время китайцы ждали прихода Чан Кайши, а не Спасителя, — послышался голос Клима.

У Тамары отлегло от сердца: вернулись-таки!

— Расскажите, что случилось в Нанкине? — попросил ведущий.

— Мы с Тони Олманом прибыли в Нанкин за день до резни, — произнес Клим. — Ночевать пришлось в городской тюрьме: оказалось, что солдаты губернатора ненавидят «белых дьяволов» ничуть не меньше, чем южане, — так что в камере было безопасней. Когда начался погром, все иностранцы собрались в доме мистера Хобарта на вершине холма: нас было около пятидесяти человек, включая военных моряков с радиопередатчиком.

— Откуда они там взялись? — спросил ведущий.

— Их прислал капитан британского корабля, чтобы они наблюдали за обстановкой и сообщали по радио о том, что происходит в городе.

Тамара слушала и чувствовала, как ее тело наливается ртутной тяжестью. А что, если Тони погиб?

— К нам начали ломиться мародеры, — продолжал Клим. — Чтобы оттянуть время, мы выкинули из окон все ценные вещи и, пока солдаты дрались из-за них, мы успели послать по радио сигнал бедствия. Американские и британские корабли открыли огонь по городу, и при первых залпах мародеры разбежались.

— Сколько китайцев погибло при артобстреле?

— Не знаю. Мне известны только наши потери: погибло восемь иностранцев и около десятка было ранено.

По щекам Тамары текли слезы: она уже не сомневалась, что Клим назовет Олмана среди погибших.

— Мы сделали веревки из простыней и перебрались через городскую стену, — сказал Клим. — Сначала мужчины с оружием, потом женщины и дети. На берегу нас ждали шлюпки британского десанта.

— Вы уверены, что вас преследовали солдаты НРА, а не коммунисты? — спросил ведущий. — Ведь между нами установлено перемирие.

— Вы считаете, что командиры НРА полностью контролируют свои войска? — отозвался Клим. — Они делают, что хотят. Это гражданская война: граждане убивают граждан, потому что им так хочется.

— Стало быть, обстрел Нанкина был оправдан?

Клим вздохнул.

— Я, знаете ли, счастлив, что сижу здесь и разговариваю с вами. А мог бы валяться в канаве с перерезанным горлом.

Ведущий поблагодарил Клима и зачитал последние шанхайские известия. Новый военный комендант, назначенный Чан Кайши, велел разоружить красногвардейцев, засевших в северных районах города, но те отказались ему подчиняться и организовали собственное коммунистическое правительство.

Тамара выключила радио. «А я ведь не смогу спасти детей, если начнутся уличные бои», — в тихом ужасе подумала она.

За окном послышался шум мотора. У Тамары потемнело в глазах: «Если сейчас скажут, что Тони погиб, я тут же умру!» Но через минуту в дверях показался знакомая фигура.

— Тони! — ахнула Тамара.

Его голова была в бинтах, а рука висела на перевязи.

— Шалтай-Болтай сидел на стене, Шалтай-Болтай свалился… потому что не выдержала веревка из простыни, — с виноватой улыбкой сказал Тони. — Клим и британский лейтенант доволокли меня до шлюпки.

— Это ничего, — проговорила Тамара, плача от счастья. — Мы обязательно вылечим Шалтая-Болтая!

Даниэль зашел к Дону Фернандо на радиостанцию, чтобы забрать новый, только что изготовленный паспорт на имя австрийского коммерсанта.

Дон сидел у себя в кабинете и слушал передачу Клима Рогова, который рассказывал о погроме в Нанкине.

— Я должен попрощаться со слушателями, — произнес он. — Сожалею, но это мой последний эфир. Я отправляюсь в Пекин по личным делам.

— Что?! — завопил Дон Фернандо. — А кто за тебя будет работать?

Позабыв о Даниэле, он выбежал за дверь, и через минуту его трубный голос послышался в коридоре:

— Ты рехнулся?! — орал Дон на Клима. — Зачем ты собрался ехать в Пекин? Чтобы спасти Нину? Она бросила тебя, а ты, как последний дурак, готов бегать за ней?

У Даниэля екнуло сердце: Нина сейчас в Пекине?

Он вышел в коридор и увидел Клима и Фернандо, стоявших напротив ярко освещенного окна.

— Я все разузнал, — проговорил Клим. — Генерал Собачье Мясо продал Фаню Бородину и остальных пленников в Пекин. Тамошнему маршалу, Чжан Цзолиню, житья нет от диверсантов из СССР, и он решил устроить показательный процесс над видными большевиками.

— Там заранее все решено! — воскликнул Дон Фернандо. — Чжан попросту казнит их — чтобы другим было неповадно. Чего ты туда попрешься?

— Не отговаривай меня, — отозвался Клим.

Даниэль в упор смотрел на него: этот тип вообще не имел права заикаться о Нине после того, как дважды вынудил ее бежать!

Он решительно подошел к Климу.

— Нине нужна помощь на дипломатическом уровне. У меня есть кое-какие связи в Посольском квартале, так что я сделаю все возможное.

— Нина попала под арест из-за вас… — ледяным тоном начал Клим.

— А у кого хватило ума отпустить ее в Ухань?!

Дон Фернандо схватил их за руки.

— На вашем месте я бы сначала вытащил даму из тюрьмы. А то палач разделит ее и одному вручит голову, а другому — все остальное.

Даниэль вспомнил о деле, которым ему предстояло заняться в Пекине: ему требовался человек, говорящий по-русски.

— Фернандо прав, — примирительно сказал он. — Поедемте в столицу вместе.

Он протянул ладонь, и Клим, помедлив, брезгливо пожал ее.

— Идиоты оба! — укоризненно начал Дон Фернандо, но тут же махнул рукой: — А, ну вас к чертям собачьим! Святая Дева, сделай так, чтобы они не поубивали друг друга в дороге! Образумить их не прошу: это даже Тебе не под силу.

В четыре часа утра завыли сирены военных кораблей, и по улицам Международного поселения понеслись грузовики, наполненные вооруженными людьми.

Перепуганные жители вскакивали с постелей и выглядывали в окна: кто это? кого едут убивать? Но машины исчезли так же внезапно, как и появились, а через несколько минут на северных окраинах загремели выстрелы.

Утренние газеты не принесли, телефон отключили, и Эдна до полудня ждала своего водителя, чтобы съездить в редакцию «Ежедневных новостей» и узнать, что случилось. Но шофер так и не явился на службу.

— Пешком дойду! — объявила Эдна прислуге. — Кто со мной?

Все потупили глаза.

— Куда вы пойдете?! — охнул Юнь. — Вы гляньте, что делается! Ливень с утра как зарядил, так и не перестает. Да и вообще на улицах стреляют!

— Ну как хотите! — разозлилась Эдна и, схватив зонтик, выскочила под проливной дождь.

Стоило ей выйти за ворота, как к ней подбежала Бинбин. Пальто ее было расстегнуто, мокрые волосы висели вдоль бледных щек.

— Зеленая банда перебила ночью всех красногвардейцев! — тяжело дыша, проговорила Бинбин. — Бандиты проехали через территорию концессий, мимо всех постов — то есть «белые дьяволы» и Чан Кайши заранее знали о резне!

Эдна опешила:

— Не может быть!

— Трупы грузовиками вывозили — я сама видела! — всхлипнула Бинбин. — В знак протеста люди вышли на митинг перед штабом НРА, нас было несколько тысяч, и гоминьдановцы начали стрелять по нам из пулеметов!

Только сейчас Эдна заметила, что все пальто Бинбин было забрызгано мелкими пятнами крови.

Зонтик выпал из ее рук и, подхваченный ветром, исчез в дождливой мгле.

Эдна обняла подругу.

— Зачем ты пошла на этот митинг?! Ведь тебя могли убить!

— Я не могла не пойти! Мы так ждали нашу армию! Так надеялись, что Чан Кайши восстановит мир и справедливость… а он сговорился с бандитами и «белыми дьяволами»…

— Ступай ко мне домой, — велела Эдна. — Юнь позаботится о тебе, а я сейчас пойду в редакцию «Ежедневных новостей». Обо всем случившемся надо писать в газетах!

Эдна не помнила, как добралась до Банда и влетела в редакционное здание. Сверху спустился лифт, и из него вышел мистер Грин, обряженный в клетчатый плащ и кепку.

— Миссис Бернар, что с вами?! На вас лица нет!

— Чан Кайши сговорился с бандитами Большеухого Ду, — задыхаясь, проговорила Эдна. — Они устроили резню!

— Я знаю, — кивнул Грин. — Надеюсь, коммунисты надолго усвоят этот урок.

Эдна обомлела.

— Так вы что — не будете писать об этом?

— Почему? Будем. Мы уже отправили экстренный выпуск в типографию: Чан Кайши — это благородный, решительный и дальновидный политик, который спас наш город от ужасов большевизма.

— Вы называете его «благородным»?! По-вашему, убийство без суда и следствия — это нормально?

Грин странно посмотрел на нее.

— Мне казалось, что вы разбираетесь в политике.

Выйдя на Банд, Эдна остановилась. Куда теперь?

«Надо пойти на радиостанцию к Климу, — решила она. — Что бы между нами ни произошло, но он все-таки должен выслушать меня и рассказать в эфире о случившемся».

Улицу затопило, и Эдна брела по щиколотку в воде, уже не стараясь уворачиваться от брызг, вылетавших из-под колес автомобилей.

На ступеньках перед входом на радиостанцию она заметила скорчившуюся девушку в дождевике.

— Мисс Маршалл? — в изумлении позвала Эдна.

Ада вздрогнула и подняла на нее затуманенный взгляд.

— Меня зовут Мессалина. Я проститутка из «Гаваны».

Эдна схватила ее за плечи:

— Да что с вами?!

— Ничего. Моего жениха убили, а Клим уехал из Шанхая.

Ада встала и, сгорбившись, побрела прочь.

Обомлевшая Эдна смотрела ей вслед. Она выгнала мисс Маршалл в пылу гнева и стыда и с тех пор ни разу не вспомнила о ней. У Ады не было ни сбережений, ни профессии — как она могла прокормить себя? Кажется, главная воительница с пороком своими руками толкнула беззащитную девочку на панель.

— Мисс Маршалл, постойте! — крикнула Эдна и побежала вслед за Адой. — Нам надо поговорить!

Поначалу арестантов с «Памяти Ленина» поместили не в тюрьму, а в чиновничью усадьбу, огороженную высокой стеной. Охрана держалась почтительно, еда была сносной, и они каждый день уверяли друг друга, что скоро их обменяют на пленных офицеров.

У Нины была и своя потаенная надежда: Даниэль узнает о случившемся и найдет способ сторговаться с Собачьим Мясом. Но дни проходили за днями, и ничего не менялось: заключенных навещали только следователи, военные и переводчики.

— Вы хотя бы скажите, в чем нас обвиняют! — требовала Фаня.

— Ни в чем, — ответили ей. — Вы заложники, а не преступники. Если ваш муж будет вести себя хорошо, вас отпустят.

Генерал Собачье Мясо считал, что, испугавшись за жену, Михаила Бородина уговорит Чан Кайши остановить наступление.

Сколько Нина ни просила позвать к ней американского консула, на ее требования не обращали внимания. Следователи думали, что она, как и остальные русские, путешествовала по поддельному паспорту.

Нину изводили сомнения: надо или не надо было называть себя родственницей Бородиной? Может, стоило намекнуть на свои связи в Муниципальном Совете? Но это могло обернуться еще худшей бедой: Стерлинг наверняка заподозрил бы Нину в шпионаже. Как еще объяснить то, что она сбежала из города и оказалась в компании коммунистов, направлявшихся в Ухань?

Тревога и неопределенность вытягивали из Нины все силы. Даниэль так и не приехал, а рассчитывать на Михаила Бородина не приходилось: в одном из газетных интервью он с пафосом заявил, что «доверяет свою жену китайскому народу, который наверняка поступит с ней по справедливости». Это означало, что он не готов идти на уступки.