Эльвира Барякина - Белый Шанхай

— Ваши сведения подтвердились, — сказал Валдас, усаживаясь на скрипучий казенный стул. — Вчера англичане устроили налет на советскую торговую миссию в Лондоне. Полицейские действовали по тому же сценарию, что и здесь, и изъяли документы, разоблачающие нашу работу в Великобритании. Теперь все это окажется в печати.

— Наркоминдел уже направил ноту протеста? — спросил Левкин.

— Англичане плевать хотели на наши протесты, — отозвался Валдас. — Они объявили советское руководство бандитами и будут настаивать на экономической блокаде СССР. Наша задача — сделать так, чтобы им никто не поверил, а для этого желательно, чтобы с разоблачением выступила третья, как бы незаинтересованная сторона. Например, Германия.

Валдас перевел на Клима светло-голубые глаза.

— Насколько я понял, у вас есть знакомый в немецком посольстве, который симпатизирует СССР. Я могу узнать, с кем именно вы дружите?

Клим назвал один из псевдонимов Даниэля.

— Мы высоко ценим помощь вашего знакомого, — произнес Валдас. — И догадываемся, что он имеет отношение к разведке. Передайте ему, что если немцы помогут нам выкрутиться из этой заварушки, военное сотрудничество между нашими странами перейдет на новый уровень.

Клим наконец понял, что происходит. Знающие люди в Шанхайском клубе рассказывали, что советское правительство разрешило немцам проводить на своей территории испытания вооружений. Германия жаждала реванша за Мировую войну и в обход Версальского договора усиленно развивала авиацию, бронетехнику и химическое оружие. Страны-победители знали об этом, но ничего не могли доказать: СССР был закрыт для международных комиссий.

Даниэль, скорее всего, и вправду работал на немецкую разведку и пытался выторговать для Германии поблажки в военных контрактах с русскими. Но чтобы не подставлять свою голову безумным большевикам, он отправил к ним Клима: ведь если что-то пойдет не так, от него всегда можно будет откреститься.

— Как именно немцы должны помогать вам? — спросил Клим.

— Пусть они обнаружат в Берлине белогвардейскую типографию, в которой изготовили документы, найденные в наших миссиях, — отозвался Валдас. — Надо провести несколько показательных арестов и предъявить прессе парочку озлобленных русских иммигрантов, исподтишка вредящих своей Родине.

Клим смотрел на спокойно улыбающихся Валдаса и Левкина и не знал что сказать. Политика — грязное дело, но всему должен быть предел!

— А как эти «фальшивки» попали в полпредства? — не удержался он от сарказма.

— Враги подбросили, — усмехнулся Левкин. — Мы тоже кое-кого арестуем и укажем на конкретных вредителей.

«Они действительно уголовники, — в бессильной злобе подумал Клим. — Только они действуют не от имени мелкой Зеленой банды, а от имени государства. И самое нелепое — „прогрессивная общественность“ пойдет у них на поводу, потому что в таинственную теорию заговора хочется верить больше, чем в откровенную наглость и подлость».

Клим должен был уйти, не подав руки новым знакомым, но ради Нининого спасения ему приходилось переступать через себя.

— Я передам ваши слова моему другу, — пообещал он.

Левкин пошел проводить его. Выйдя в вестибюль, Клим остановился:

— Мне говорили, что вы будете защищать Бородину и ее людей. Среди арестованных есть одна женщина, Нина Купина. Мы с ней старые друзья, и мне хотелось узнать, как она…

— Мы увидимся в ближайшее время, — сказал Левкин. — Чжан Цзолинь хочет соблюсти видимость законности, поэтому у подсудимых будут адвокаты.

У Клима немного отлегло от сердца.

— Я могу что-нибудь передать Нине?

— Нет. Всех русских тщательно охраняют и обыскивают. Впрочем, если хотите, можете написать несколько слов — я постараюсь показать их Купиной.

Левкин принес карандаш и чистый лист бумаги.

— Я напечатаю на другой стороне копию доверенности и пронесу ее в тюрьму, — сказал он после того, как Клим написал короткое послание. — Вы не беспокойтесь за свою подругу: товарищ Сталин приказал сделать все возможное, чтобы спасти наших людей.

Клим поблагодарил его и вышел на залитую солнцем улицу. Звенели цикады, пахло жасмином и горячей пылью…

Не надо себя обманывать: какие адвокаты смогут противостоять китайской судебной системе?

Вернувшись в гостиницу, Клим рассказал Даниэлю о переговорах с Валдасом.

— Отлично! — просиял тот. — Фальшивку об изготовлении фальшивок мы организуем.

— Как думаешь, почему Сталин решил вступиться за Фаню Бородину? — спросил Клим. — Ведь ее муж так и не смог захватить власть в Китае. Какой смысл тратить время и силы на супругу неудачника?

Даниэль многозначительно улыбнулся.

— Ты не понимаешь сути большевистской политики. На примере супругов Бородиных Сталин показывает, что он не бросит своих сторонников в беде, даже если в них отпала необходимость. Так создается сплоченная и безгранично преданная вождю партия в партии. Товарищ Сталин знает, что делает, и, поверь мне, скоро этот человек станет первым лицом Советского государства.

Старуха с когтями отвела Нину в комнату для свиданий, где ее ждал хорошо одетый темноволосый молодой человек.

— Левкин Анатолий Яковлевич, — представился он по-русски и крепко пожал Нине руку. — Я буду вашим защитником на суде.

— Кто вас прислал? — изумилась Нина.

— Полпредство СССР — я состою там юридическим советником. Следствие по вашему делу закончено и передано в предварительный суд. Вас обвиняют по сто первой статье: приговор — или пожизненное заключение, или смертная казнь.

Левкин светился от радости, как начинающий хирург, который наконец дорвался до самостоятельной операции.

— Вы, наверное, хотите узнать, что с Фаней? Она в полном порядке и передает вам привет.

Нина едва понимала, о чем он говорит. Господи боже мой, смертная казнь… Но за что?!

— За попытку государственного переворота и контрабанду оружия, — объяснил Левкин. — Ой, ну что же вы стоите? Присаживайтесь и располагайтесь как дома. Волноваться не из-за чего: обвинительный акт составлен нелепо и совершенно бездоказательно, поэтому, я думаю, до открытого суда дело не дойдет. Мы пригласили лучших китайских адвокатов — судья будет охотнее прислушиваться к их доводам. Мне нужно, чтобы вы подписали доверенности на меня, на господина Ма Дэчжэна и господина Го Тингбао. Это очень хорошо, что они согласились представлять ваши интересы: они никогда не берутся за дела, которые нельзя выиграть.

— Все мои деньги в Шанхае… как я им буду платить? — спросила Нина.

Левкин с укоризной посмотрел на нее.

— За все платит советская сторона.

Он достал из портфеля бумаги и подсунул их Нине, но она была не в состоянии разобрать, о чем там говорилось: строчки плыли у нее перед глазами.

Левкин пододвинул ей чернильницу:

— Давайте поторапливайтесь! Мне еще в мужскую тюрьму ехать к дипкурьерам.

Нина расписалась на одной копии, на второй, на третьей и тут заметила на полях карандашную надпись: «Я здесь. Мы что-нибудь придумаем».

Это был почерк Клима.

Перо выпало из рук Нины.

— Он приехал?!

Левкин показал глазами на стоящего в дверях охранника и быстро стер надпись резинкой.

— Ну, всего хорошего! Я побежал.

После встречи с адвокатом Нину вновь обыскали. Она едва могла дождаться, когда тюремщицы уйдут. Внутри у нее все клокотало от радости и досады, что она ничего не успела передать Климу.

Вокруг было все то же — серая камера, нары и обшарпанная дверь, впереди Нину ждала либо казнь, либо бессрочное заключение, но несколько слов, написанные рукой Клима, наполнили жизнь смыслом. Нина закрыла лицо руками и заплакала от счастья.

Здравствуй, Китти!

Если ты получила это письмо, значит, меня арестовали и, скорее всего, казнили. Страшновато писать такие вещи, но мне все равно придется идти ва-банк.

Я понимаю, что это несправедливо — ведь я рискую не только собой, но и твоим будущим, но Олманы пообещали, что позаботятся о тебе, так что я должен позаботиться о твоей маме. У нее нет шансов спастись, если я не сделаю то, что задумал: буквально все — китайские власти, иностранные дипломаты и русские иммигранты — жаждут ее крови. В лице Бородиной и ее «подельников» они хотят наказать Советскую Россию, и поди докажи им, что мама не имеет никакого отношения к коммунистам.

К сожалению, я вынужден участвовать в грязной политической игре. Я не буду описывать все подробности, и скажу только самое главное: в результате переговоров, которые начались тут, в Пекине, Германия отказалась поддерживать экономическую блокаду СССР, а взамен получила право на проведение испытаний химического оружия под Саратовом.

Сейчас в СССР набирает силу новый вождь по имени Иосиф Сталин. Чтобы заручиться его поддержкой, немцы решили помочь ему разобраться с делом Фани Бородиной и через свою дипмиссию прислали двести тысяч долларов — на взятку судье Хо Цуну.

В отличие от большинства китайских чиновников, Хо Цун славится своей неподкупностью. Он уже отправил в застенок несколько десятков человек, которые осмелились сунуть ему деньги, поэтому сотрудники советского полпредства не рискуют подойти к нему с деловым предложением.

В Пекине все боятся связываться с русскими, и мы так и не смогли найти посредника, которому можно было бы доверить столь щекотливое дело.

Время идет, тянуть дальше нельзя, и я сам вызвался поговорить с судьей. В полпредстве одобрили мою кандидатуру: выяснилось, что судья родом из-под Шанхая, а я как раз знаю шанхайский диалект и могу обойтись без переводчика.

Раз в неделю Хо Цун слушает пекинскую оперу в старинном театре «Чжэнъицы», и мы решили, что его следует ловить там.

Я уже ходил туда на разведку.

Актеры в замысловатых костюмах разыгрывали пьесы на основе древних легенд, а в зрительном зале за чайными столиками сидели обряженные в шелка купцы, важные чиновники и иностранцы, ничего не понимающие в китайском оперном искусстве.

Все время, пока шел спектакль, я смотрел не на сцену, а на судью — человека, который может подарить жизнь твоей маме. Луч света из запыленного окошка падал прямо на его столик, и время от времени в него входила желтая старческая ладонь с чайной пиалой.

Я все пытался поймать взгляд Хо Цуна, но каждый раз, когда он поворачивался в мою сторону, в его руке раскрывался бумажный веер и прятал от меня лицо судьи.

Сказать, что я боюсь, — значит ничего не сказать. Если бы это был поединок или хотя бы уличная драка, была бы боевая злость и возможность оценить шансы на победу. А тут чувствуешь, что прыгаешь в колодец.

Я прекрасно понимаю, что не разобьюсь только при одном условии — если во время полета меня произведут в ангелы и снабдят лебедиными крыльями. Но надежды на это маловато.

Эх, Китти, я не знаю, зачем я это пишу. Тебе всего три года и когда ты подрастешь, ты не будешь меня помнить. Обидно, черт возьми, пропасть без следа, но у меня нет иного выхода. Я просто хочу, чтобы ты знала, что со мной приключилось.

Ну что ж, пора спать — вернее, маяться, ворочаться и молиться Богу, в которого я не очень-то верю.

Люблю тебя,

Папа

С тех пор, как Нина получила весточку от Клима, она целыми днями думала о нем. Левкин каждый раз приносил ей новые записки от мужа — слова ободрения и короткие стишки, которые Клим сочинял, чтобы рассмешить ее.

Он никогда не писал о любви и не предлагал помириться, и Нина не знала, как это понимать. Клим не желал, чтобы Левкин знал о его чувствах? Или он поддерживал жену только из сострадания?

С другой стороны, ради Нины он бросил свое ненаглядное радио и даже оставил Китти — Клим написал, что она в Шанхае у Олманов. Может, он все-таки хотел начать все сначала?

Нина без конца спрашивала себя: «Если меня выпустят, что будет дальше?» Обжегшись на молоке, Клим всегда дул на воду, и эту особенность характера нельзя было исправить. Возможно, он сделает вид, что все в порядке, но любая Нинина оплошность могла вызвать очередной виток ревности и отторжения.

Им было куда проще любить друг друга во время бедствий, когда следовало забыть о мелочах и решать важные проблемы. Но в том-то и дело, что личное счастье — это драгоценные пустяки, которые украшают существование. Разумеется, без них можно обойтись, как люди обходятся без книг, музыки и прочих «излишеств», но при этом их жизнь стремительно обесценивается — прежде всего, в их собственных глазах. Теперь-то Нина как никто понимала это.