Эльвира Барякина - Белый Шанхай

Хью Уайер бушевал на заседаниях Муниципального совета:

– Почему мои люди должны рисковать жизнями, тогда как все, в том числе французская полиция, не говоря о китайцах, в открытую наживаются на опиуме?

– Он делает вид, что сам наркотики в глаза не видал, – говорил потом Коллор Феликсу. – Сам двадцать лет пас опиекурильни; думаешь, откуда у него деньги на особняк и прочее?

Коллор рассказывал, что поначалу опиум считался постыдной заразой – чем-то из мира кули и дешевых публичных домов. Но в 1870-х опиум завезли в Америку, и к зелью стали привыкать белые – для них это была экзотика. Постепенно опиум превратился в модную забаву аристократии.

– Теперь каждая дура в песцах приезжает в Шанхай и первым делом спрашивает, где можно выкурить трубку с «настоящим опием», – усмехался Коллор. – У нашего врага серьезные покровители – и не только здесь, но и в любом приличном обществе Европы и Америки. Может, хоть передóхнут они от этого – все дышать легче будет.

Смеркалось. На улицах зажгли фонари. Коллор посмотрел на часы и перевел взгляд на окна аптеки:

– Приготовьтесь.

Это была первая операция Феликса. Коллор дал ему свою портупею с кобурой – слишком большую и потому топорщившуюся, как плохо пригнанная сбруя. Феликс волновался, хотелось курить, но Джонни строго-настрого запретил.

– Пора! – скомандовал он.

Феликс помчался вслед за остальными, влетел в комнату и встал, щурясь от яркого света лампочки. Аптекарь валялся на полу и тонко пищал по-китайски. Еще трое парней стояли мордами к стене со сложенными на затылках руками. Полицейские ловко, будто на тренировке, проводили обыск. Хрустело стекло под каблуками, летал пепел из разворошенной печи.

С лестницы, ведущей на верхний этаж, послышался стук шагов.

– Там в спальне сейф, сэр!

Коллор поднял за грудки аптекаря, посмотрел в глаза.

– Спроси его, где ключи, – негромко приказал он переводчику.

Тот спросил. Аптекарь заметался, принялся тарахтеть что-то. Брызги слюны попали на Коллора, и тот с отвращением оттолкнул его:

– Что он говорит?

– Что ничего не понимает, что он из другой провинции и шанхайским не владеет.

– Врет, сволочь.

Коллор достал из кобуры револьвер и пальнул в зеркало за спиной аптекаря. Тот сдавленно охнул и, помертвев, упал ничком.

– Хлипкий народ, – сквозь зубы процедил Феликс. Ему было жарко, и он скинул куртку на стул.

Джонни обшарил карманы аптекаря:

– Вот ключи! Идем.

Они поднялись наверх. В комнате стояла большая кровать с алым пологом, на ней, забившись в дальний угол, сидела женщина с двумя насмерть перепуганными детьми.

– Уберите, – поморщился Коллор, и полицейские живо вытолкали их.

За кроватью находился огромный железный ящик, накрытый расписным покрывалом. Наверху – бронзовые будды и свечи. Коллор сдернул покрывало на пол, ругнулся (будда зашиб ему ногу) и, повозившись с ключами, открыл сейф.

Феликс потянулся смотреть.

– Ничего себе… – присвистнул кто-то.

Пакеты – штук пятьдесят, не меньше, какие-то бумаги.

– Индийский опиум, – сказал один из полицейских, вскрыв обертку. – И кокаин.

– Иди-ка сюда, – позвал Джонни переводчика. – Что это за бумаги?

Тот пробежался взглядом:

– Сэр, это списки поставщиков… и время…

Глаза Коллора загорелись.

– Ого! – Он начал рыться в бумагах. – Да тут и по-английски, и по-французски есть. Ну, аптекарь наш сядет…

На лестнице опять послышался топот. Феликс выглянул наружу – на него чуть не налетел мальчишка лет четырнадцати. Под его зеленой рубахой было что-то спрятано.

– Держи! – завопили снизу.

Сержант Тротс схватил пацаненка за штаны, но тот развернулся и два раза выстрелил в него. Сержант, обливаясь кровью, повалился на ступени, а мальчишка поднырнул у Феликса под рукой и ловко перебрался через окно на крышу, только босые ноги мелькнули. Феликс кинулся за ним.

Наверху никого не было. Перед крыльцом уже стояли полицейские фургоны – увозить задержанных. Толпились зеваки. Сбоку послышался шорох, Феликс оглянулся и увидел, как мальчишка с разбега перепрыгнул на соседнюю крышу. Зеленая рубаха мелькнула над коньком и исчезла.

Кое-как Феликс перебрался на другой скат; черепица скользила под ногами, руки дрожали.

Надо прыгать. «Шею сломаю, как пить дать». Феликс вздохнул глубоко, оттолкнулся. Ему не хватило пары вершков. Больно ударившись животом о карниз, он пытался ухватиться за влажную черепицу. Сорвался, заорал, но тут же повис, зацепившись портупеей за ставню. Узкие ремни врезались в тело, ставня поехала, и Феликс влетел головой в жалюзи на окне.

Это было казино. Сидевшие за столом мужчины в изумлении смотрели на Феликса, позабыв о картах. Вскочив на ноги, он выхватил револьвер:

– Руки вверх! Азартные игры на территории Международного поселения запрещены!

Казино принадлежало известному на весь город дону Фернандо Хосе Бурбано, толстому мексиканцу, постоянному фигуранту уголовной хроники. Урожай был богатый: двенадцать игроков и полный набор оборудования – от игральных столов до рулетки.

Коллор ухмылялся от уха до уха:

– Ну молодец, брат Феликс! Я этого тебе не забуду. Завтра же поговорю с Хью Уайером, чтобы тебя зачислили на службу.

К Феликсу подходили, хлопали по плечу: шутка ли, в одиночку целое преступное гнездо накрыл!

Приезжали детективы, репортеры, фотографы. Долго составлялись протоколы.

Садясь на мотоциклетку, Коллор поманил Феликса:

– Только ты имей в виду, что дона твоего завтра же выпустят.

– Почему?

– Потому что полиция Международного поселения существует не для того, чтобы бороться с преступностью, а для того, чтобы успокаивать нервы населения. Большие начальники расстроятся, если дон сядет.

Феликс проследил, как полицейские вывели Фернандо из ворот. На его сытом лице не было и тени страха. Он спокойно забрался в фургон и помахал Коллору, насколько позволяли наручники.

– Мексика обладает правом экстерриториальности, – сказал Джонни. – Поэтому судить дона станут по мексиканским законам. Будь он подданным Великобритании или хотя бы Китая, мы бы его на пару лет посадили. А так самое большее, что ему грозит, – это штраф в пятьсот песо. Чихал он на нас.

– А с аптекарем и остальными что будет? – спросил Феликс.

– Игроков оштрафуют. А тех, кого взяли у аптекаря, посадят в тюрьму на трое суток. У наркоманов через сорок восемь часов начинается реакция, так что сразу разберем, кто из них клиент, а кто продавец. Ну а потом продавцов будем разрабатывать.

Коллор завел мотор.

– Да, а мальчишку этого, который ранил Тротса, мы поймали. Его передадут китайским властям – на казнь.

Митя куда-то пропал. Марта сняла помещение под бордель и перебралась туда – лично приглядывать за ремонтом (с открытием к лету она, конечно, погорячилась). Клим и Ада вновь остались вдвоем в комнате в «Доме надежды».

– И не стыдно вам жить в этой дыре? – подначивала его Ада. – Вы главный редактор как-никак. Неужели вам не хочется устроиться по-человечески?

– А кто будет приглядывать за тобой? – отзывался Клим.

Ему не хотелось ничего устраивать. «Дом надежды» был временным пристанищем, а если снимать хорошую квартиру, обставлять ее, это будет символом того, что его жизнь наладилась и так, как есть, будет всегда.

Клим пытался понять, а чего он, собственно, ждет. Ответа не было. Иногда он представлял себя в роли нормального человека: дом, автомобиль, членство в каком-нибудь клубе. Аду можно позвать замуж: она будет идеальной матерью и супругой – чистоплотной и в меру ворчливой. Влюбить ее в себя – пара пустяков. Она ведь тоже живет этой временной, вокзальной жизнью в нетерпеливом ожидании перемен. Заманить Аду, а потом до конца дней представлять на ее месте другую женщину? Лишить ее шанса на настоящую любовь ради того, чтобы создать себе суррогатное счастье? Нет, конечно.

После работы Клим наведывался к дону Фернандо в «Летучий голландец». Хвалил его пение, играл с ним в карты и пересказывал статьи о новинках прогресса. Дон обожал науку будущего: на галошах у него были застежки-молнии, он пил растворимый кофе «Фауст» (военная технология!), а под штанами носил особые подтяжки «Shir Gar», скрепляющие верх носков и низ сорочки – первые не сползают, вторая не морщится.

У Дона Фернандо было хорошо – Клим словно окунался в тот старый, довоенный мир, когда ему не о чем было сожалеть. Но «Летучий голландец» временно затонул во время полицейской облавы. Так что из развлечений у Клима осталась только работа.

Лиззи сняла для редакции помещение на Хонан-роуд и повесила на стену портрет актрисы Олив Томас. Наняла штат: секретарь мисс Арабелла Доусон отвечала на телефонные звонки и правила статьи; бессовестный ирландец О’Дулл воплощал художественные замыслы. Целыми днями он рисовал большеглазых леди в спортивных костюмах или вечерних платьях, а когда хозяйки не было в конторе – саму Лиззи в неприличных позах и непременно голую. Выходило так похоже, что мисс Арабелла закрывала лицо руками и обещала все рассказать начальству.

– Наябедничаешь – я тебя саму изображу, – хохотал О’Дулл и посылал Арабелле воздушный поцелуй.

Климу пришлось заниматься всем, чем не хотела заниматься Лиззи: искать типографию, разговаривать с наборщиками, командовать десятком внештатных журналистов и рекламных агентов.

Подписывать контракт на аренду – Клим; получать разрешение в Муниципальном совете – Клим; выкидывать дохлую крысу, попавшую в мышеловку, – Клим.

Половину текстов тоже писал он – от обращения редактора до «рассказов наших читательниц».

Лиззи занималась идеологическим руководством.

– Нам нужна статья про танцевальные туфли! – кричала она, подсмотрев в «Cosmopolitan» новую тему, и Клим отправлялся к знаменитому учителю танцев месье Бессони, приставал к обувщикам в салоне на Нанкин-роуд, потом добавлял рекомендации «известной танцовщицы мадемуазель Пайно», которой вовсе не существовало на свете.

Первый номер «Флэпперс» довольно быстро разошелся по книжным лавкам. Клим придумал обклеить рекламными плакатами трамваи, и, хотя их быстро оборвали мальчишки, это дало отличный результат. У журнала появились подписчики и враги.

Климу было интересно писать для женщин и нередко – от лица женщин: эдакая попытка осознать, что находится за пределами твоего понимания.

Когда у него не получалось, Лиззи приходила в неистовство:

– Вы издеваетесь, что ли? С чего вы взяли, что все женщины любят ходить по магазинам? Мы разные! Как вообще можно стричь всех под одну гребенку?

Клим обещал исправиться. Он подружился с Лиззи – точно так же, как в свое время нашел общий язык с ее сестрой. Миссис Уайер не умела сдерживать свой темперамент. Она инстинктивно искала, с кем бы помериться силой, но победа вызывала у нее досаду и презрение к сопернику, а поражение – острое желание отыграться. Клим – один из немногих – умел сохранять шаткий баланс, при котором обе стороны признавались равными.

По вечерам, когда все сотрудники уходили домой, они садились у окна и болтали. Лиззи рассказывала о своих отношениях с Эдной:

– Однажды я подсунула ей в ридикюль сосиску, чтобы она там стухла. А Эдна вернула ее мне по почте – в красивой коробке с бантом; я подумала, что это подарок от поклонника. Правда, сосиска к тому времени засохла. Мы ее до сих пор подсовываем друг другу. То в комод с бельем, то в туфли.

– А сейчас сосиска у кого? – спросил Клим.

– У меня. Но еще не все потеряно.

Лиззи трудно было смириться с мыслью, что и старшая сестра, и она сама изменились и нужда в мести давно отпала.

– Я знаю, Эдна помогла мне открыть журнал, спасибо ей за это… – проговорила Лиззи. – Но она все равно смотрит на меня сверху вниз: она-то освещает землетрясение в Японии, а я – маскарад в доме Нины Купиной. Эдне кажется, что ее новости важнее.

Клим напрягся:

– Вы сказали – Нина Купина?

– Я была у нее в прошлую субботу, и мне показалось, что все устроено с большим вкусом. Кстати, эта дама подходит нам для интервью, пусть она расскажет о себе. – Лиззи достала телефонный справочник, полистала. – Вот ее номер, позвоните и договоритесь о встрече. Она русская, как и вы. А вопросы сейчас придумаем.

Клим как будто наблюдал за собой с театральной галерки. Лицо героя-любовника трагично, сердце – полуспущенный мячик со вдавленным внутрь боком: следствие неудачного полета в окно – разбил стекло и сам сдулся.

Лиззи курила, сидя в кресле.

– Ну же, звоните! Она наверняка сейчас дома.

Клим снял трубку.

– Алло! – Нинин голос.

Скороговоркой объяснил ей – интервью, вопросы…

– Конечно, приезжай.