Эльвира Барякина - Белый Шанхай

Тони поднял смеющиеся глаза:

– Она милая. Давай после ужина сразимся в шахматы? Если ты меня сегодня обыграешь, я буду удивляться до конца недели. Сегодня я удачлив и хитроумен, как Одиссей!

Нежность. Любовь. Все-таки это приятно, когда лучший из мужей абсолютно равнодушен к интереснейшей из женщин.

Нина зарастала горем, как сорной травой. Так невозможно жить – не видно солнца. Она гоняла мысли по кругу. Откуда полицейские пронюхали о консульстве? Кто предал? Дурак Иржи сболтнул? Подлый Лемуан? Она тщетно звонила ему по телефону – он не отвечал. Ходила к нему домой – Одноглазый не пустил ее на порог: месье Лемуан не интересовался побежденными.

Вытащить из себя тоску, как занозу, как кусок шрапнели, зачитать книгами, замолить.

Нина пошла в церковь. Нацарапала имя в книге у причетника, взяла свечку. В детстве после литургии она ощущала себя легкой, вымытой. Невзгоды снимались с плеч, как приставшие нитки с чужого платья. Теперь все было по-другому.

«За что мне все это?»

Впрочем, Нина знала за что. Она слишком долго оставалась безнаказанной – теперь ей прислали счет: за Клима, Иржи Лабуду и Эдну Бернар.

Так что же теперь делать?

Разговоры с Тамарой не помогали: она жалела Нину, а этого она не могла выносить. Бывшие знакомые – те, кого она принимала в своем доме, – либо шарахались от нее, либо лезли с расспросами.

Клим не понимал, почему она не может принять китайского младенца. У мужчин никогда не бывает кровной, мистической связи с ребенком, такой, какая была у Нины с мамой, а потом с дочерью. Новая Катька казалась ей уродливым щелкунчиком, насмешкой над ее материнством.

Кроме того, Нина ревновала. Ей самой требовалась поддержка Клима, его страсть, его забота, а он растачал их на крикливое неродное существо. Иногда Нине казалось, что муж вовсе разлюбил ее. Что ж, она могла его понять: кто угодно устанет от вечно хмурой, потерянной женщины.

«Я запуталась. Я никого не люблю. Я не знаю, чего мне хотеть».

Олману все-таки удалось отвоевать Нинин счет – у банка не было доказательств, что ее деньги были нажиты преступным путем. Он позвонил Нине:

– Я снял остатки, тысячу двести долларов. Приходите и забирайте. Дело сделано: счет закрыт.

В его приемной сидели два десятка молодых китайцев. Остальные выстроились в очередь на лестнице до первого этажа.

– Кто это такие? – удивилась Нина.

Олман только рукой махнул:

– Актеры.

Он объяснил, что кинокомпания «Метро-Голдвин-Майер» обратилась в его контору с просьбой добыть двух буйволов для фильма в китайских декорациях. Но оказалось, что буйволов нельзя вывозить из Китая, и тогда съемки перенесли в Шанхай. Прибыл режиссер и потребовал найти аборигенов – юношу и девушку для главных ролей.

Олман долго сопротивлялся: «Я не бюро по найму актеров!» – но ему обещали права на прокат в Китае, и он уступил: за пределами Америки Шанхай – самый крупный рынок сбыта для кинопродукции.

– Сил моих нет с этими актерами! – пожаловался он, выкладывая перед Ниной пачку денег. – Мы дали объявления в китайских газетах: «Требуются абсолютно здоровые особы двадцати лет, с приятной внешностью, отлично говорящие по-английски». И что вы думаете? Приходят старые, прыщавые, с забинтованными ногами, по-английски ни слова не понимают. На что надеются?

Зазвонил телефон, Тони схватил трубку:

– Алло! Это не мое дело, что буйволы вам больше не нужны! Они куплены и сейчас находятся у меня в саду. Они жуют траву на моем газоне, и я прошу вас забрать их!

Нина сложила купюры в сумку, помахала Тони и вышла. Слава богу, теперь у нее была наличность: долгов за эти месяцы набралось уйма, а она так и не придумала, где брать деньги. На Клима надеяться не приходилось: он остался без работы и проедал накопленное.

У подъезда стояла тележка с мелочным товаром: папиросы, карандаши, рекламные календари с томными блондинками. Продавщица – русская: кто еще из белых станет торговать на улице?

– Дайте пачку «Ruby Queen».

В последнее время Нина начала курить – обряд самосожжения, когда медленно убиваешь себя и краем глаза следишь за публикой: ну что, кто-нибудь остановит?

– А календарь взять не хотите? – спросила продавщица. – Эх, никто их не берет! Китайцам белые девушки кажутся некрасивыми, а туземки тоже никому не интересны: они сидят, завернутые в халаты, одна голова да руки торчат. На что там смотреть?

К подъезду подкатил рикша и высадил на тротуар китаянку: модная шляпка, подвитые волосы, на шее – длинные бусы. Она достала из сумки круглое зеркало и, поправив челку, направилась к подъезду. Ноги у нее были в порядке, не искалеченные.

Продавщица хмыкнула:

– Знаете, сударыня, кто это? Хуа Бинбин, актриса. У меня муж в синематографе работает – фильмы крутит. Мисс Хуа – большая знаменитость. Первая картина – и такая удача.

– А что за фильм? – спросила Нина.

– Смысл такой: отец хочет выдать девицу замуж за богатого чиновника, а она не покоряется и убегает в Шанхай с молодым студентом. Это китайцам в диковинку: у них все браки без любви, по родительскому сговору. Они по сто раз на эту картину ходят. Очень прибыльная оказалась.

Нина сунула ей в руку мелочь:

– Дайте-ка мне по одной штуке каждого календаря. И подпишите, какие лучше продаются, а какие совсем не берут.

Придя домой, Нина разложила календари на полу в гостиной. Долго стояла, вглядываясь в розовощекие лица.

Вернулся Клим с девочкой:

– Это что за конкурс красоты? Ты что-то затеяла?

Нина кивнула:

– Я буду печатать календари с женщинами.

– Хм… Фривольные?

– Частично. Но мне потребуются художники-китайцы, которые знают, что хочет местное население.

Клим задумался.

– Поезжай в Сиккавэй к иезуитам. При монастыре есть живописная мастерская – туда направляют талантливых подкидышей. Они святых рисуют – очень неплохо.

Нина достала с этажерки адресный справочник.

– Меня в долю возьмешь? – спросил Клим.

– У тебя нет способностей к коммерции.

– А вот и есть. Я как-то нашел дохлого кита на пляже. Дал объявление в газетах: «Чудо света – морское чудовище». Организовал экскурсии. Правда, кит скоро протух и распугал всех, но около сотни я заработал.

Нина посмотрела ему в глаза:

– Ты правда будешь мне помогать? Одной мне будет трудно – я ничего не понимаю в типографиях. А ты печатал журнал, ты знаешь эту кухню…

Клим улыбнулся:

– Конечно, буду. Куда я денусь?

Клим удивлялся, каким образом потеря ребенка, человеческого существа, которого они знали всего несколько дней, могла так опустошить их.

Климу было проще, у него сразу нашлось лекарство – Екатерина Вторая: сильная, буйная, голосистая. А Нина не желала лечить свою рану. Клим не смел утешать ее; умом понимал, что она никогда первой не начнет разговор о том, как им жить дальше, как относиться к приемной девочке и друг к другу. Но пересилить себя не мог. Быть рядом с Ниной – все равно что ходить по минному полю: никогда не знаешь, где рванет. Он держался обыденных тем, нейтральных расстояний. Нина считала его равнодушным – раз он никогда не заговаривает о смерти дочери, значит, давно о ней позабыл.

Найти постоянный заработок не получалось. Эдна была права: мистер Грин только расхохотался, когда Клим пришел к нему:

– А я вам говорил: не надо было от нас увольняться! Вините теперь себя.

Попросить помощи у Эдны? Невозможно: ее зять, Роберт Уайер, был убийцей его дочери. Приходилось перебиваться случайными статьями – то в русских эмигрантских изданиях, то в дешевых английских газетенках. Но и там и там платили мало.

Клим хотел верить Мите – души переселяются: его дочь не умерла, просто стала другой. Иначе голова шла кругом – Уайер на красной машине, коляска с кровавым пятном. Сколько раз Клим приходил в дом к Лиззи, здоровался с ее мужем и не предполагал, что сделает этот человек.

На Нину было больно смотреть. Клим готов был печатать календари, искать художников, сам позировать им – что она ни попросит, лишь бы ей полегчало. У нее как дыра была в груди, сквозь которую свищет ветер.

Чем ее заделывать, а, Бог?

Нина отправилась в Сиккавэй к иезуитам – искать художника.

Острые шпили собора Святого Игнатия, приземистая башня обсерватории, библиотека. Мальчик-послушник проводил Нину к отцу Николя, благостному старцу в темной рясе.

– Страшно рад, что вас заинтересовали таланты учеников миссии, – сказал он, но прямо на вопрос, есть ли у него подходящий художник, не ответил.

Он повел Нину в музей со скелетами и чучелами, показал научные лаборатории и заставил ее посмотреть в микроскоп на распластанное тело червяка. Потом они пошли в зал, где в стеклянных витринах были выставлены изумительной красоты вышивки и картины. Здесь же продавались плакаты на религиозную тему.

– Видите, каких вершин мы достигли! – повторял отец Николя. – Все стараниями бедных сирот. Их работы находят большой спрос в Европе, и мы часто устраиваем благотворительные распродажи. Но чтобы вырастить настоящего мастера, нужны колоссальные затраты, и если бы не пожертвования…

Проклятый иезуит хотел денег, но, когда Нина протянула ему пять долларов, он посмотрел на нее так, будто она оскорбила святую Католическую церковь.

– Послушайте, – сказала Нина, – я могу предоставить работу одному из учеников-сирот, и, если вы поможете отыскать нужного человека, я обещаю дать деньги на ваше святое дело, но после того, как разбогатею.

В ответ отец Николя рассказал притчу о купце, который накопил земные богатства и не запасся духовными сокровищами.

– В дом этого господина ворвались разбойники, убили его и, разграбив амбары, сожгли то, что осталось, – кротко вздохнул он.

Вернувшись, Нина нажаловалась Климу на отца Николя. Тот расхохотался:

– Католическая церковь – самая прибыльная фирма в мире. Святые отцы приехали сюда в надежде продать местным жителям спасение души. Но паства ходила к ним большей частью за благотворительным рисом, и монахи стали продавать спасение китайцев европейским и американским христианам.

Клим объяснил, что пожертвования собираются в церквях по всему миру. В бесчисленных религиозных журналах публикуются призывы: «Один франк способен изменить судьбу туземца, пропадающего в невежестве», и добрые христиане верят. Цена сходная – отчего не попробовать?

– Все игровые автоматы в барах и ресторанах Шанхая принадлежат миссии Общества Святого Франциска Сальского, – сказал Клим. – Основная цель общества – воспитание молодежи и помощь сиротам. Августинцы делают фальшивые духи; в других миссиях «перерабатывают» суммы, присланные Муссолини на пропаганду итальянского языка и католицизма: их вкладывают в недвижимость, благо цены в Шанхае постоянно растут. Так что святые отцы занимаются всем на свете – от театральной рекламы до колбасных кишок…

Клим достал из книжного шкапа справочник «Сто лет на службе Господу в Китае», подаренный Нине кем-то из знакомых.

– Вот, полюбуйся: за истекшее столетие в стране побывали восемь тысяч миссионеров. В результате христианами стали восемьсот тысяч человек. Получается, что каждый миссионер обращал в христианство одного китайца в год. Между тем только Америка ежегодно тратит на миссии двадцать миллионов долларов. Две с половиной тысячи за одну спасенную душу – не дороговато ли?

Нина напряженно думала. Ей потребуется не один художник, а несколько, иначе у нее будут слишком маленькие объемы. Если дело пойдет, большие издательства тут же украдут у нее идею и наводнят город своими календарями. И еще ей потребуется типография с самым современным оборудованием – как раз такая, как у иезуитов. Нина внимательно просмотрела картинки с изображением Девы Марии и Иисуса, которые продавались в музее. Качество было отменное.

Миссия занималась продажей работ учеников – значит, связи с любителями искусства у иезуитов имелись. И кажется, святые отцы не были особо щепетильны в выборе источников дохода.

Нина поднялась:

– Клим, мне надо тебе кое-что показать. Поехали со мной.

Они вошли в лавку мебельщика, поднялись на второй этаж в загроможденную нераспроданными шкапами комнату. Нина велела хозяину не путаться под ногами и, дождавшись его ухода, открыла чулан. Клим с любопытством смотрел на пыльные серые коробки:

– Что это?

– Наше будущее.

Клим не особо разбирался в азиатском искусстве, но он сразу понял, что содержимое чулана стоит больших денег. Листая альбом с рисунками, он то и дело хмыкал:

– Ничего себе… – На лице его было написано полное изумление. – Откуда у тебя это?