Эльвира Барякина - Белый Шанхай

– Они все либо опускаются на самое дно, либо выходят замуж. Хотите новую девочку, дорогой сэр?

«Дорогой сэр» ничего не хотел. Он вышел на улицу, упал на сиденье авто и застыл, глядя на руль невидящим взглядом. Ему казалось невероятным, что у Шанталь был другой мужчина.

Смешно! Обиделся, как мальчик, что его чаевые променяли на сытую жизнь супруги моряка.

Срочный вызов в Европу был поистине спасением для Даниэля. Ему надо было отдышаться, разобраться в себе и хотя бы на время забыть о женщинах, которые захватили над ним власть.

Будь его воля, Даниэль вовсе не возвращался бы в Шанхай. Он думал, что десятимесячная передышка поможет ему разрешить все вопросы, но не тут-то было.

Эдна поняла, что их семейная жизнь не заладилась. Ее испуганное кокетство доводило Даниэля до бешенства. Но как прекратить это никому не нужное взаимное издевательство, он понятия не имел. Развод, скандал, дележ имущества? Адвокаты будут совать нос в его дела – и тогда кто знает, что они могут отыскать?

О Нине Даниэль решил не вспоминать, но знакомые рассказали ему о крушении чехословацкого консульства и об автомобильной аварии. Сначала Даниэль не поверил: у Нины был ребенок? От кого? Очередной удар ревности, жажда объяснений.

Разумеется, он не выдержал. Лисичка кицунэ манила его, как в ночи манят прохожего огоньки звездных шариков и далекие звуки барабанов. Он знает, что нельзя сворачивать с дороги, что там, на холмах, живет лесной народец с пушистыми хвостами. Водить дружбу с лисами опасно. Но что может сделать человек, однажды попавший под обаяние кицунэ?

Даниэль не думал, что Нина откажется с ним разговаривать. Так не бывает, чтобы страсть лисицы и простого смертного окончилась взаимной утратой интереса.

Он снова явился к ней без приглашения. На этот раз у нее сидела молодая китаянка. На руках она держала приемную дочь Нины.

Кицунэ опять растерялась, заметалась между гостями. Наконец китаянка ушла, няня забрала ребенка. Даниэль опустился рядом с Ниной на диван:

– Расскажите мне все.

Она рассказала. Жалость, тревога, острое желание помочь. Даниэль несколько раз едва удержался, чтобы не обнять ее, не поцеловать в губы. «Это она нарочно подстраивает», – мелькнула мысль, и Даниэль невольно рассмеялся. Он сам нарочно все подстраивал, сам хотел возобновления сладкой пытки.

Нина не щадила его чувств: про мужа рассказала все как есть, но Даниэль не опасался таких соперников. Нина говорила о супруге как о пьянице, который клянется бросить пить и в тот же вечер надирается.

Узнав, что Нина на грани разорения из-за жуликов иезуитов, он позвонил французскому консулу и попросил уладить дело. На следующий день календари ушли в печать.

– Все-таки вы зря продали свою коллекцию, – сказал Даниэль. – Иезуиты дали вам цену раз в двадцать меньшую, чем полагается. Я бы сам купил ее.

Нина вышла и вскоре вернулась, держа на ладони небольшой диск из слоновой кости.

– Это единственная вещь, которую я оставила себе. Я не включила ее в опись и, кажется, раньше не показывала вам.

Мне понравилась эта женщина, спящая на хризантеме. Хотите, я подарю ее?

Даниэль почувствовал, как сердце жарко стукнуло у него в груди. Сомнений быть не могло: это была кицунэ. То, что Нина приняла за лепестки хризантемы, на самом деле являлось девятью хвостами – знаком наивысшей мудрости и магической силы лисицы.

– Знаете, что это такое? – спросил Даниэль.

Нина покачала головой. Он взял фигурку в руки:

– Это нэцке, в Японии с его помощью крепят к поясу специальные коробочки для всякой всячины. В кимоно ведь нет карманов.

Даниэль не стал говорить Нине, что нэцке могут быть еще и амулетами. И тут все совпало: у кицунэ нельзя просить материальные блага – она в любом случае подсунет вместо монет камни или древесную кору. Но в ответ на услугу кицунэ может сделать куда более ценный подарок: амулет, дарующий счастье в любви и умение читать мысли.

Домой он ехал со смешанными чувствами. Он держал нэцке на ладони, поглаживал кончиками пальцев матово поблескивающую фигурку. Нина все-таки овладевала его разумом. Медленно подтачивала его волю. Ему нужно было противоядие – и чем скорее, тем лучше.

Наврал Назар – жил он вовсе не в квартире, а в крохотном чулане, в котором хозяйка, запойная старуха из Одессы, хранила корыта и пальто, завернутые в марлю.

Одна стена в жилище Назара была «блондиночная»: над топчаном, закрытым лоскутным одеялком, висели портреты Мэри Пикфорд,[51] вырезанные из журналов. На «брюнеточной» стене было всего пять фотографий, и Клим донельзя удивился, узнав на них собственную жену.

– Эта Нина Васильевна – прелесть, а не женщина! – кричал Назар и быстро, как ящерица, облизывал тонкие губы.

Он с радостью принял Клима и тут же попросил у него взаймы:

– Папиросы все вышли, а проклятая старуха кредиту не дает.

Сказал, что после бегства Лиззи сотрудники еще несколько дней приходили в редакцию, но платить им никто не собирался, и они разбежались. Назар опять остался без работы. На Банд соваться было страшно – там его поджидал полицейский, которому обманутые клиенты нажаловались на мошенника-фотографа.

– Я бы отдал им деньги, – ворчал Назар. – Но мне ж надо заработать. Дай ты мне постоять у городского парка! Не-е-ет, у него все места своим фотографам розданы. У одного гада попугай на цепочке имеется, а у другого – китайская доска для преступников: знаешь, какую вешают на шею? Туристы без ума от нее – очень любят запечатлеваться. Была б у меня такая доска!

Старуха держала Назара потому, что он бегал ей за опохмелкой и помогал доставать с полок кастрюли. Она приехала в Шанхай во время Русско-японской войны к сыну-офицеру, который находился в госпитале на излечении. Но сын умер, и бедная женщина спилась.

– Ты не думай, что она такая несчастная, – говорил Назар, хихикая. – У ней в комнате под кроватью сундук, а в нем денежки припрятаны.

Впоследствии он признался, что как-то взломал сокровищницу и обнаружил, что большая часть старухиных денег ненастоящие – из тех, что китайцы сжигают в храмах и называют «молельными». Бабка была почти слепой, и каждый, кто про это знал, обманывал ее – в том числе Назар.

– А, ей помирать скоро, – отмахивался он. – На что ей доллары?

Назар отнесся к беде Клима с пониманием и тут же рассказал, как он однажды всю ночь просидел в собачьей конуре после неудачного налета на сады.

– Сторож там был злющий, с ружьем, а псина у него добрая, пустила меня к себе. Я тебя тоже пущу.

Клим нервничал. Он послал Назара купить на оставшуюся мелочь газет, но тот потратил все на тянучки.

– Вот еще глупости – газеты покупать! Люди в них рыбу заворачивают да кульки для семечек вертят, а ты – деньги платить. Тянучки вкуснее.

О том, что творится в городе, Назар понятия не имел. Его гораздо больше занимал другой вопрос – где бы ему достать гавайскую гитару? Он знал американского матроса, который бойко тренчал на маленьком, почти игрушечном инструменте.

– Мне здоровой гитары не надо, – говорил Назар. – На ней, поди, сложно учиться. А вот маленькая мне страсть как нужна! Девушки музыку любят и всецело предпочитают. Надо соответствовать.

Назар позабыл про свой фотоаппарат и целыми днями слонялся по магазинам и барахолкам: выискивал гитары, приценивался, отчаянно торговался, а потом уходил, обидевшись на невежливость продавца.

– Сукин сын! Тыкал в меня пальцем! Разве благородные люди тычут? Сам по-русски ни бум-бум, а лезет!

Клим попытался отправить его к Нине с запиской, но Назар застеснялся:

– Не пойду я в дамский дом грязный, как сволочь! У меня ботинки каши просят и на бритье денег нет.

Пользы от мальчика не было, если не считать советов о том, как прятаться от властей, – по этой части Назар был большой специалист.

– Да не будет тебя никто искать! – говорил он Климу. – Что ты ищейкам – любимая девушка или Мэри Пикфорд? Пересидишь, а там у них столько нового народу в розыск попадет, что они о тебе и не вспомнят.

Назар был абсолютно убежден в тупоумии людей в форме – это доказывалось тем, что его еще ни разу ни привлекли к суду. В участок приводили – было дело, но каждый раз мальчику удавалось вывернуться.

– Главное – не встречайся ни с кем из близких друзей – их опросят. И возможно, установят за ними слежку. Я-то тебя не выдам, но другие могут запросто. А чтобы тебя на улице не узнали, тебе надо башку обрить и пенсне на нос нацепить. – И Назар попытался продать Климу старухины очки.

За окном бушевал тайфун, за стеной пела пьяненькая старуха. Клим лежал на лоскутном одеяле и смотрел на фотографии Нины. Как она там? Как Катя?

Ему осточертело вынужденное безделье. Хуже всего было полное отсутствие новостей. Может, Клима никто и не ищет? Кому он нужен? Но с другой стороны, ищейки Лу не постеснялись вломиться в «Летучий голландец». И чихать они хотели на местную полицию и даже на Рябого. Если Лу задался целью перебить всех свидетелей, он ни перед чем не остановится.

Хлопнула дверь, и в комнату ввалился Назар – мокрый, с раскисшим канотье в руках:

– Они там все с ума посходили!

– Кто?

– Скоро будет война! Губернатор Лу и этот… как его?.. Ци Сеюань друг на друга бомбы решили с аэропланов кидать. Совсем сдурели! Шанхай приступом брать будут. – Назар заметался по комнате. – Надо бежать, пока не поздно. Война такое дело – видел я войну… Нет, здесь я не останусь…

Клим усадил его на топчан:

– Да погоди ты! Объясни толком.

Назар трясся всем телом, прятал ладони между коленок и твердил:

– Уеду, уеду!

Клим принял решение. Если действительно дело идет к войне, вряд ли Лу будет искать его. Сразу идти домой или к Нине не стоит, а вот отца Серафима можно навестить. Он наверняка в курсе событий.

Через два часа Клим был у батюшки. Добрался без приключений – на улицах никого, только окна светились сквозь стену дождя.

– Ты где пропадал? – закричал отец Серафим, обнимая Клима. – Ада сказала, что ты насовсем уехал. Я уж не знал, что и думать. Ох ты, курица мокрая, смотри, что на улице делается. Это разве погода?

Он зажег спиртовку и поставил чайник. В комнате было почти темно, и Клим не сразу заметил огромный синяк на лице батюшки.

– Ты что, дрался?

Отец Серафим только рукой махнул:

– Деньги, будь они неладны… Мы тут объяснились с одним китайцем, садовником при клубе, – он уговорил меня пойти в «Большой мир». Знаешь такой балаган многоэтажный? Синематографы там, магазины, опера… «Ты, – говорит, – человек громадный, силы в тебе много: выступи на поединке против китайского бойца – будет тебе прибыль». Ну, уложил я его, сердечного. Дали мне десятку и сводили в пельменную. Зрители в «Большом мире» азартные: в ладоши хлопают, кричат. У меня самого кровь разыгралась. Хожу теперь через день… Деньги для матушки зарабатываю.

– А что владыка? – изумился Клим. – Он знает?

Отец Серафим только рукой махнул:

– Отправил меня в запрет. Я ему объяснял: как без денег кормить семейство? Заработка в клубе только-только на комнату хватает… СССР амнистию объявил для белогвардейцев, теперь даже благотворительные кухни закрыли. Это намек нам: возвращайтесь к большевикам – они вам ничего не сделают.

Клим сочувственно потрепал его по плечу:

– Так ты теперь боксер? И что, побеждаешь?

– Ну, ежели поймаю китайчонка, значит, того… свалю его. А ежели не поймаю – трудно с ним совладать. Они шустрые, черти, измотать могут. Три раунда продержусь, а там ладно уж – мне все равно заплатят.

– Обо мне никто не спрашивал?

– Нет. А что?

Клим облегченно вздохнул: значит, действительно пронесло.

– Слыхал, Петроград-то наш именем Ленина назвали, – скорбно произнес Серафим. – Вот как это понимать, а? Мы-то все ждем, когда светлые силы переворот в России начнут, а они… Неужто народ потерпит, чтоб столицу царя Петра Ленинградом называли? А Москва у них Троцкоградом будет? Валяйте – все равно прежняя Россия пропала! Нечего пролетарским гнездам святые имена носить.

Клим перебил его:

– Что слышно про войну?

– Готовятся. По китайскому городу патрули шастают день и ночь. А в иностранных концессиях тихо. Если что, говорят, военных моряков с кораблей спустят – чтоб нас, стало быть, охранять.

Клим поднялся:

– Чай пить не буду, извини. Идти надо.

– Да куда ж ты? Про себя ничего не рассказал. Как девочка твоя?

Клим не ответил и вышел на улицу.

Дождь кончился, сквозь сизые облака пробивались лучи закатного солнца. Красные черепичные крыши, умытая зелень, пар над лужами.

Тротуар у ворот «Дома надежды» залило – не подступиться. Клим огляделся, чтобы найти доску или пару кирпичей, чтобы перейти во двор.