Эльвира Барякина - Белый Шанхай

Кто-то изнутри открыл калитку. Трое белых парней вышли наружу – прямо по воде. Посмотрели на Клима, переглянулись.

– Идем с нами, – сказал один из них на плохом английском.

Клим попятился. Черт! Надо было сидеть у Назара и не высовываться!

Он метнулся в сторону.

– Стой, стрелять буду!

Грохнул выстрел. Клим остановился и медленно поднял руки.

Его обыскали, скрутили проволокой запястья. Из-за поворота показался автомобиль.

– Садись. И только попробуй дернуться.

Машина понеслась, разбрызгивая лужи.

Клим в тоске смотрел на похитителей. Кто они? Люди Лу? Бандиты Рябого? Непохоже.

– Вы уверены, что арестовали того, кого вам надо? – спросил он.

– Заткнись.

Сидевший рядом с шофером парень с бритой головой сделал знак, и Климу завязали глаза тряпкой. Похитители молчали и только изредка переговаривались на непонятном языке.

Автомобиль остановился.

– Выходи.

Клима вытолкнули наружу. Двое схватили его за плечи и повели куда-то вниз, кажется по сходням. Пахло рекой. Утопить решили?

– Слушайте, я не тот, за кого вы меня приняли. Я вас не знаю.

Удар под дых был такой силы, что на мгновение Клим потерял сознание. Он закашлялся, упал на колени. Его потащили и бросили на дно лодки. Сквозь сползшую повязку Клим видел ноги в тяжелых армейских ботинках и мокрый канат.

Отчалили. Скрипел руль, на ветру хлопал парус. Клим медленно повернулся так, чтобы спрятать под собой связанные руки. Тянулся изо всех сил пальцами, стараясь раскрутить узел на проволоке. «Если развяжусь, прыгну в воду. Уже стемнело: стрелять будут – не попадут».

Плыли долго, но развязаться Климу не удалось. Лодка ткнулась носом в песок. Клима подняли, потащили куда-то. Высокая мокрая трава хлестала по ногам. Шаги – будто по доскам, запах китайского жилья, свет.

– О, кого я вижу! – заорал дон Фернандо, снимая с Клима повязку. – Вы, идиоты, – накинулся он на похитителей, – вы зачем его скрутили?

– Он хотел удрать, – отозвался бритоголовый. – А вы сами велели привезти его живым или мертвым.

Китайская хибара, печь, над ней – закопченный бог.

– Где мы? – спросил Клим.

Дон Фернандо развязал ему руки:

– Да тут, на острове, на Янцзы. Струхнул, а? Подумал, что тебя сейчас резать будут? Ну ничего, ничего… Мне тут, понимаешь, скучно одному. Эти болваны даже в карты не играют. Баски – что с них возьмешь? Но зато преданны. Где они тебя поймали?

Бритоголовый объяснил.

– Бандитов боишься – вот в лачуге и живешь? – засмеялся дон Фернандо. – Это умно, умно… А то Марта хорошие дивиденды платит, ради таких денег могут и прибить. А я уж лучше на телохранителей разорюсь, на басков этих…

Фернандо чудом избежал ареста, когда губернатор Лу прислал из Ханчжоу телеграмму и приказал найти обидчиков сына.

– Рябого выкрали из его собственного театра, – рассказывал дон, – избили и посадили в тюрьму как государственного преступника. Зелендая банда отправила к Лу переговорщиков, и тот сказал, что продаст Рябого за кругленькую сумму. Продаст, понимаешь? Как раба.

Дон Фернандо курил сигару, и кольца дыма медленно уплывали к черному потолку.

– Но Бог все видит: Ученый Ци Сеюань разгромит армию Лу, попомни мое слово. А мы спокойно посидим здесь и подождем, когда наш губернатор отчалит в Японию. У китайских генералов так заведено: чуть что – сразу драпают в Нагасаки.

Клим молча слушал его, не зная, что думать и как быть. Сбежать? Но если дон Фернандо предпочитает пока не соваться в город, наверное, лучше сидеть на острове.

Надо отправить записку Нине, хотя нет, это может быть опасно. Пока никто не должен знать об их связи.

Солнечное сплетение болело от удара. Черт бы побрал этих басков!

Из темноты вынырнул пожилой китаец в драной куртке – принес рис, лепешки, немного овощей. Попятился, кланяясь.

Дон Фернандо ковырнул палочками рис, плюнул в сердцах и стал есть руками.

– Даже ложек нет в этой дыре! Эй, кто там?

В светлый круг, очерченный лампой, шагнул бритоголовый.

– Чтоб завтра привезли посуду, – сказал дон, вытирая пальцы о штаны. – В покер играть будешь? – повернулся он к Климу. Вытащил из-за пазухи колоду карт. – Я рад, что мои баски тебя дома застали. А то просто погибал здесь. Ты, может, газеты какие-нибудь читал? Что нового на свете делается?

Они просидели за картами до утра. Клим рассказал дону о жевательной резинке доктора Бимана, помогающей от бессонницы и несварения желудка, о кухонных плитах, работающих одновременно на угле и газе, об удивительном устройстве «хаш-фон»: навинчиваешь на телефон эмалированную воронку, прикладываешь ко рту и говори о чем угодно – никто не услышит. Об этих чудесах Клим прочитал на оборотах фотографий Мэри Пикфорд из коллекции Назара.

Даниэль очень удивился, обнаружив в своем доме девушку, которую он вынес из горящего борделя, а потом встретил у Уайеров.

Ада приходила в ужас всякий раз, когда сталкивалась с ним. Этот детский страх наказания за пустяковую, никому не интересную провинность умилял Даниэля.

Он как-то шепнул ей:

– Если бы я хотел вас погубить, я бы давно это сделал.

Ада покраснела и убежала в детскую.

Сколько ей лет? Шестнадцать? Семнадцать? Девочки ее возраста абсолютно уверены, что всем есть до них дело. Человечество приглядывается к их торчащим ключицам, прыщичкам на лбу, порам на подбородке. Юные девицы думают, что слово «равнодушие» придумано исключительно для того, чтобы описывать их собственные чувства по отношению к навязчивым поклонникам.

Даниэль увидел из окна, как Ада вышла из дома и направилась к воротам. Грация жирафенка, острый выступ локтя, на сгибе дешевая сумка, собственноручно переделанная в недешевую. Сам не зная зачем, Даниэль сел в автомобиль и поехал вслед за Адой.

Она шла, ничего не замечая, – была близорука, а очки носить стеснялась. Подбородок вздернут, цыплячьи бедрышки раскачивают перелицованную юбку. Машины, скопившиеся за автомобилем Даниэля, то и дело сигналили, прежде чем обогнать его, и Ада принимала звуки клаксонов на свой счет.

Даниэль вспомнил сегодняшнюю встречу с Ниной – он заходил к ней в студию полюбоваться на только что отпечатанные календари. Вновь разговоры, не имеющие отношения к тому, что оба держали в уме, постепенное накаливание изнутри, безупречная внешняя вежливость. Даниэль смаковал подробности и в то же время не спускал цепкого взгляда с тонкой фигурки, двигающейся вдоль тротуара.

К Аде привязался китайчонок. Даниэль слышал, как он канючит: «Нет мамы, нет папы, нет виски с содой» – боевой клич шанхайских попрошаек. Грязные пальцы тянулись к Адиному подолу, она уворачивалась: «Отвяжись!»

Даниэль поравнялся с ней.

– Садитесь, я вас подвезу.

Узнав его, Ада остановилась в испуге. Нищий вцепился ей в руку:

– Нет мамы, нет папы…

– Отпусти ее! – по-китайски приказал Даниэль.

Ада поспешно юркнула в машину и захлопнула дверцу:

– Ох, я думала, он никогда от меня не отстанет.

– Куда вам? – спросил Даниэль.

– На Вард-роуд. А дальше я сама.

Ада сняла шляпку и положила ее на колени. Круглое большеглазое личико с тонким носом и маленьким ртом – она была похожа на милого, но не очень породистого котенка.

Два дня назад Даниэль видел сон: темная комната массажного салона, подогретые простыни на кушетке, но вместо бело-курчавой Шанталь была эта Ада.

– Вы все еще боитесь меня? – спросил Даниэль.

Она то и дело поправляла юбку на коленях.

– Не боюсь, – ответила Ада так тихо, что он едва разобрал.

– Вас кто-то ждет дома?

– Нет.

– Вы живете одна?

– А вам что за дело?

– Просто интересно. Снимаете квартиру с подругой?

Ада ничего не ответила.

– Расскажите о себе, – попросил Даниэль и тут же добавил: – Впрочем, не надо. Истории всех русских женщин одинаковы: каждая была графиней, потеряла все и теперь вынуждена зарабатывать тяжелым трудом проститутки, торговки или – при счастливом стечении обстоятельств – гувернантки.

Ада покраснела и еще ниже склонила голову:

– Остановитесь, я хочу выйти.

Даниэль в удивлении посмотрел на нее:

– Извините, я не хотел вас обидеть. Я просто вспомнил…

– Остановитесь! Иначе я все мисс Эдне расскажу!

Он притормозил у обочины. Ада спрыгнула на землю:

– Запомните: я не дам с собой так обращаться! Вы можете меня уволить, но вы не имеете права меня унижать! Я никогда не работала проституткой!

Дверца хлопнула. Даниэль высунулся из окна:

– Ада, постойте!

Но она не обернулась.

«Мисс Эдне расскажу!» – Даниэль расхохотался. Боже мой, девочка решила, что он в нее влюбился.

Говорят, рынок Хонкью – самый большой на Дальнем Востоке. Да что там – во всей Азии!

За Садовым мостом, на той стороне Сучжоу Крик, – пестрые кварталы, где обитают португальцы, японцы и полукровки всех мастей. На углу Бун и Усун-роуд – торговые ряды под черепичной крышей. Сотни босоногих рыбаков, мясников в заляпанных фартуках, крестьянских девчонок с туго заплетенными блестящими косами.

Полицейские прохаживаются между торговцами, смотрят на клетки с утками, пирамиды овощей и яиц. Направо – подвешенные за ноги фазаны, бекасы и дрофы, налево – распластанная на льду рыба, лиловые кальмары и усатые креветки. От блеска чешуи, льда и разделочных ножей рябит в глазах.

– Дорогу! Расступитесь! – под навес вносят завернутого в шелка господина. Губернатор Лу Юнсян прибыл в Шанхай, чтобы воевать с Ученым Ци Сеюанем; его личный повар – самый важный посетитель рынка.

Мясники суетятся, показывают лучшие куски. Господин повар не смотрит на них и тихо переговаривается со слугой. Потом показывает длинным ногтем на будущую покупку. Товар заворачивают в бумагу; кули поднимают паланкин. Цветной зонт и черная шапочка господина плывут дальше над толпой.

– Разойдитесь! Дорогу! Дорогу! – Слуги тащат корзины, свертки и клетки с живностью.

Ветер теребил флаги и вывески, толпа месила грязь между торговых рядов.

Ада набрала столько, что едва могла тащить корзину. Мизинец на ноге ныл – зашибла о высокий порог, когда выходила из кондитерской лавки. У китайцев везде высокие пороги.

Народу на рынке в два раза больше обычного. Беженцы с запада хлынули в город. Вокруг иностранных концессий поставили блокпосты, накрутили колючую проволоку, но толку от этого никакого. В газетах писали: каждый день пять – семь тысяч человек приходят.

Шанхай был объявлен нейтральной зоной. Бои велись западнее и южнее города. Великие Державы объявили пекинскому правительству, что, если война перекатится в Шанхай, они потребуют возместить всякий ущерб, нанесенный их подданным. Батальон индийцев, полк тонкинийцев и несколько рот американской морской пехоты высадились на берег, чтобы охранять иностранные концессии. Итальянский крейсер «Либия» встал на страже Хуанпу.

Ада протолкалась к выходу с рынка. Вдоль стены – лохматые беженки с голопузыми детьми. Черные ноги, тряпье, худые лица и безнадежный взгляд в никуда. Все они поголовно истощены и больны. Их нельзя выгнать – это смерть; нельзя оставить – кто будет их кормить?

Бэтти сказала, что жалость здесь неуместна. Она встретила Аду на улице и позвала в кафе – пить горячий шоколад. Аде было неловко – вдруг кто-нибудь увидит ее в дурной компании? – но отказать не посмела.

Бэтти вновь работала у Марты.

– Сколько ты получаешь гувернанткой? – спросила она, прикуривая от поднесенной официантом спички. – Два доллара в день? Дура. Пока молода, надо брать от жизни все. Если повезет, сама потом гувернантку наймешь.

Бэтти говорила, что быть дорогой «старательницей» – самое выгодное дело. Всегда сыта, богата, а если правильно себя поставить, то идешь в номер только с приятным мужчиной, который ни битья, ни грубостей себе не позволяет.

– Выбирай не самых красивых «ящеров», а самых умных. Особенно привечай офицеров – в наше время нужно знать, что они затевают. А то начнут из пушек по городу лупить, а ты и смыться вовремя не успеешь.

Ада и так жила как на иголках, а Бэтти еще больше напугала ее.

Из офицеров она знала только Даниэля, да и тот служил добровольцем. Многие белые мужчины записались в волонтерский полк: после работы ехали на плацы, учились стрелять и маршировать, а ночами патрулировали улицы. Ада почти не встречалась с мистером Бернаром, впрочем, ей и не хотелось его видеть. Даниэль был очень странным: он как будто нарочно изводил Аду – заговаривал с ней, делал гадкие намеки.

Ох, поскорей бы кончилась война и поскорей бы вернулись Уайеры.

Нести корзину было тяжело, и Ада решила проехаться на трамвае. Места первого класса – для пассажиров в чистой одежде. Для них удобные плетеные сиденья вдоль стенок. В третьем классе едут голодранцы – с тележками и коробками; иногда какой-нибудь дурень козу затащит в вагон.