– Заплати, друг мой, я тебе все верну, – обещала Ухтомская.

– Ты лучше, голубушка моя, скажи, кто тебе мебели для гостиной продал. А то у нас и кресла, и стулья времен царя Гороха, гостей принять стыдно. Николаша велел мне все это спроворить – а я и не знаю, где взять.

– И-и, душа моя, что ж ты мне не сказала? – удивилась Марья Петровна, – Собственные мои людишки такие мебеля мастерят – куда там парижским! И дорого не возьму – хошь, променяю тебе большой комод красного дерева с банкетками на твои изумрудные сережки?

– Комод, поди, дороже стоит. Красное дерево в цене.

– Мой столяр Гришка тебе из ясеневой доски за неделю красную сделает – ни один мастер не отличит. Он ее вымачивает в сандале с квасцами, варит, воском и луком натирает, еще как-то мудрит. Потом купцу сдает и мне с того хороший оброк платит, да и сам живет барином, пешком, я чай, ходить разучился, всюду – на извозчике. Коли у вас с Николашей есть в дворне парнишка смышленый лет тринадцати, присылай – Гришка его выучит. Не будешь над поломанным стулом страдать и мастера по всему Питеру искать. И дорого с тебя за учебу не возьму.

– Мы с Николашей это обдумаем, – сказала Лиза.

Она удержала усмешку – еще немного, еще год, и Гришка достанется ей без всяких денежных трат.

Пришла Маврушка, доложила, что молодые господа лежат в постелях с примочками, доктор-немец с ними возится, Акимка и Юшка помогают.

– Я завтра приеду, – обещала Лиза, – а ты мне дай дня на два, на три, канапе, стол и кресла из зеленой комнаты, пока свои не куплю.

– При государыне Елизавете Петровне, Царствие ей Небесное, – Ухтомская перекрестилась, – так бывало: подымается государыня в поход, ну, хоть из Зимнего в Летний дворец едет, и следом везут целый мебельный обоз. А нет ее – и дворцы пустые стоят. Ладно уж, как не услужить роденьке? Присылай телеги, выручу!

Расцеловавшись с Ухтомской, Лиза поехала домой – следовало показать себя хорошей хозяйкой и пойти на поварню, присмотреть, как стряпают ужин, да чтобы муж увидел свою красавицу, занятую хозяйскими заботами.

Супруг приехал в прескверном расположении духа. Лиза думала, что судебная склока, в которой он увяз, тому виной, оказалось – все еще хуже. Это обнаружилось, когда они оба легли, и она, понимая неуместность амурных шалостей, заговорила тихо и сочувственно, словно идеальная сестра, каких в природе не бывает.

Он сперва не хотел ничего рассказывать и даже обругал Лизу. Но потом, когда она прижалась и стала целовать ему руки, признался: стряслась совершенно необъяснимая беда.

– Тот подлец, что дансерку в пекло отправил…

– Что с ним?

– Я рассудил – нельзя его оставлять. Коли бы все пошло так, как я задумал…

Тут Лиза, пользуясь мраком в спальне, позволила себе улыбнуться: кто задумал-то?

– … то, когда бы дошло до настоящего розыска, и до него бы добрались. А он, подлец, мало того, что изобретательность некстати явил, черт бы его побрал! Велено ж было – выманить ее, вывезти за город, там бы тело до весны не сыскали! А он – в театре, оттого лишь, что случай выдался!

Муж говорил прямо, без экивоков, поэтому Лиза молчала – не желала сбивать его с откровенного настроения.

– Так когда бы припекло, когда бы стали с пристрастием допрашивать, он не на Ухтомских показал бы, а на совсем другого человека… того, что деньги ему платил…

Лиза поняла – речь о Матвеиче, верном слуге, чья верность не раз бывала доказана на деле. Она знала, что во всем этом деле с убийством дансерки Степановой главный труд взял на себя Матвеич; знала, хотя ни разу не спросила мужа о подробностях. И нынешнее мнение об исполнителе убийства, скорее всего, было мнением Матвеича. Вряд ли он даже показал хозяину того подлеца.

– Ты знай, друг мой сердечный, что для меня ты всегда прав, что бы ни сделал, – пылко сказала Лиза. – И я всегда тебя защищать буду. Так что подлец?

– Мы с Матвеичем послали человечка – чтобы избавил нас от подлеца, и концы в воду. Все досконально обдумали. Помнишь – сыщики заподозрили одного молодого плясуна, что был в нее влюб лен?

– Как я могу забыть то, что ты мне рассказываешь? – обиделась Лиза.

При этом она думала, что подлец, очевидно, чем-то согрешил перед Матвеичем, и еще думала, что в свой час придется как-то исхитриться, чтобы чересчур преданный слуга не принимал за нее решений и не внушал ей необходимость убийства неугодной особы. Способ был только один…

– Он, плясун этот сгинул, и сперва это нам было на руку – пусть за ним погоняются, пусть найдут, пусть он глупостей наговорит, а потом мы своих убийц выставим – и с доказательствами! – продолжал супруг. – Того и ждали, чтобы плясуна изловили, а его все нет да нет. Стало быть, хорошо спрятался. Мне-то на него, на плясуна, бы и начхать, но Матвеич подсказал: от него польза возможна. У плясуна подружка-фигурантка, она, чай, знает, где он сидит, и сама там с ним ночует. Матвеич проверял – в комнате, что у коломенской мещанки снимает, она почти не бывает. И мы научили нашего подлеца – пусть девку выследит. Плясун-де нам надобен… А за ним пустили одного человека, мне его Матвеич и не показал, прямо сказал: тебе, барин, на такое рыло глядеть срамно, по нему каторга плачет. Его, сказывают, там Полкашкой прозвали, и он так-то человек надежный, только рылом не вышел. Я чай, ноздри рваные. И вот я так рассудил – коли бы наш подлец, за девкой идучи, забрел в переулки, то там бы его и оставить в сугробе до весны.

– Ты отменно хорошо решил, Николашенька, – тут же согласилась Лиза, поняв, что про сугроб сказал Матвеич, но никак понимания не показав.

– Так что ты думаешь? Подлеца-то отбили!

– Как отбили?

– А ты представь – выходит из театра та фигурантка и идет к Екатерининской канаве, она приноровилась по льду переходить. За ней – мой подлец. За подлецом – то рыло, Полкашка, что Матвеич бог весть где отыскал, с ножиком наготове. И совсем уж в подходящий переулок вошли. А за ним еще люди крались! И когда оно, каторжное рыло, на подлеца набросилось – так тут, словно с неба свалились, какие-то черти. Один – с пудовыми кулачищами. Он-то Матвеичева протеже и уложил. Наш каторжник отбивался, сказывал – не только в подлеца нож засадил, но и в кого-то из тех бесов. Ну так его кулачищем упокоили, а подлеца утащили. На кой?! На кой, я тебя спрашиваю?

Услышав это, Лиза не на шутку испугалась.

– Погоди, погоди, мой друг, – зашептала она, хотя в собственной спальне могла хоть вопить во все горло. – Я не поняла. Тот, кто удавил дансерку, – мало того, что жив, так еще и похищен?

– Да. Кому он нужен, Лизанька? Этого я в толк не возьму. Кто следил за ним, кто? Для чего спас? Полкашка, пока с раненым возились, как-то отполз, скрылся, не додумался подслушать…

– Погоди, Николаша… сейчас затаиться придется… послушай меня, ради бога!..

– Слушаю.

– Тот, который дансерку удавил, с тобой хоть раз встречался?

– Нет, с Матвеичем.

– Матвеича услать из столицы надобно. Можно в Макаровку… – Лиза вздохнула и задумалась. – Еще нужно увезти Акимку. Ты ему вели, чтобы Акимку с собой взял и до поры там придержал. Коли кто-то в это дело полез, нам… тебе нужно беречь всех, кто в суде может подтвердить, что Орест повенчан с дансеркой. Иначе все это дело развалится, словно карточный домик. Погоди… ты еще что-то желал сказать?..

– Нет, Лизанька, что уж тут говорить…

– Ты не бойся, слышишь? – зашептала Лиза. – У нас… у тебя все складно выходит. Дансерка неприступность изображала, пока дурак Орест на ней тайно не повенчался, тогда лишь ему далась. Потом он опомнился – да поздно, она уж с прибылью. Где он был в ту ночь, когда ее удавили, – неведомо. И где был Платон – тоже неведомо, да только не в столице, куда-то братцы уезжали. А они ее отыскали в театре, выманили на рандеву – да и удавили, и тело там же бросили. Они же все ходы и выходы в театре знают – наша гвардия там живмя живет. Все очень просто – даже самый бестолковый судья поймет, особливо коли ему хорошо растолковать!

– Ежели нашего подлеца не достанут и не предъявят, как туза из рукава. Тут-то он и растолкует, кто ее выманивал…

Лиза видела – успокоить мужа не удается.

– Давай тогда с другого конца начнем. Кому надобно этого подлеца спасать и предъявлять?

– Право, не знаю. У меня врагов нет.

– А батюшки твоего щенок?

Лиза не сразу выговорила это слово. И даже сама не ожидала от себя такого смущения при воспоминании о том человеке. Хорошо, что лежала головой на мужней груди, так что он не видел лица.

– Так он в Париже, поди.

– Точно ли?

– Точно? Он после того, как батюшка помер, вернулся оттудова, покрутился тут, видит – толку нет, да и укатил.

– А ну как вернулся?

– Да как же я это могу знать?

– Николенька, друг мой, скорее посылай Матвеича в Макаровку! Пусть узнает и доложит, жива ли еще Анфиса Кочеткова! Коли он вернулся – первым делом постарается старуху вызволить!

– Лиза, ты права. Но все говорили, будто он в Париже…

– Так Париж – не Африка, и оттуда месяца за полтора можно премило до Питера докатить. Друг мой, ступай, вели своему Юшке, чтобы с раннего утра доставил сюда Матвеича! И надобно денег дать ему в дорогу…

Лиза выбралась из-под пухового одеяла, вбежала в свою уборную, вернулась с ларчиком.

– Вот, ты мне на булавки давал, я приберегла! Бери, все бери! Чтобы Матвеич завтра утром вызвал Акимку и увез его…

– Ох, Лиза, его так просто не увезешь.

– Пусть придумает, догадается!

Она была взволнована беспредельно – настолько, что, вопреки своему обычаю, командовала растерявшимся мужем. План, который до этого дня успешно воплощался, дал трещину. Да и какую! Он был рассчитан на два года. Но сейчас придется все уплотнить, ужать, отсечь лишнее, затолкать события в несколько месяцев. Как, как?

Николай Петрович вылез из постели, окутался шлафроком, пошел будить лакея Юшку, спавшего обыкновенно в кабинете. Если пустить в ход колокольчик – проснется девка, что ночует в уборной хозяйки, всему дому раззвонит, что ночью лакей неведомо для чего понадобился, а то и подслушает.

Лиза села, поджав ноги и завернувшись в одеяло. Ее трясло. Она слишком долго притворялась спокойной, беломраморной, хотя внутри все кипело.

Разве она не заслужила счастливой жизни? Девчонкой беспрекословно пошла замуж за жениха на восемнадцать лет себя старше – женихова мать ее отцу дала денег, чтобы выкарабкался из долгов. Терпела, терпела, терпела! Возненавидела – и терпела, приспособилась – и терпела. Лучшие годы прошли под боком у неповоротливого и нелепого мужа. Сестра покойной свекрови, что ее по-своему любила, умерла. Кабы не она – жила бы Лиза не в своем доме, в достатке, а, поди, квартиру нанимала бы с постылым мужем, и никуда от него не деться…

– А, может, оно и к лучшему, – вдруг сказала самой себе Лиза.

Судьба подстегнула ее, как ленивую лошадь, судьба чуть ли не вслух сказала: пора! Хватит выжидать, все продумано, все рассчитано. И то, что появился господин Морозов, означает: Лизу уже ждут там, где за проигрыш в карточной игре расплачиваются горстью бриллиантов.

Наутро она вновь стала кроткой и ласковой женой; пристала к супругу с нежностями, зная, что вот-вот все в доме проснутся, получила два ласковых шлепка пониже спины и поцелуй в щеку. Теперь можно было заняться более важными делами – посмотреть, как работают обойщики, послать к Ухтомским телеги за мебелью.

Лиза призвала всю дворню, каждому дала дело, пригрозила страшными карами, и к явлению гостей все словно бы само собой образовалось. Правда, и гости прибыли не слишком рано, а после обеда.

О том, что Матвеич прошел в кабинет супруга, Лизе донесли. И она полагала, что Николай Петрович все ему растолковал, снабдил деньгами и приказал всеми правдами и неправдами выманить и увезти в Макаровку камердинера Ореста Ухтомского, Акимку, который даже не слишком много взял за тайны барина. Можно было хотя бы на полчаса перевести дух, да и обдумать дальнейшие шаги.

Довольная хоть тем, что гостиная преобразилась, Лиза сидела у рукодельного столика с вышивкой, одетая в домашний наряд, красиво выстеганную юбку и кофту цвета вер-де-пеш, скромного и неброского, достаточно светлого, чтобы показать изысканный вкус дамы. Ее свита расположилась там же – учительница музыки и пения мадам Анно наигрывала на клавесине и тихо пела модную песенку, чтица сидела на канапе, уткнувшись носом в книжку, и делала в ней карандашом пометки, фрау Киссель тоже была усажена рукодельничать – пусть гости видят, что в доме не молодые вертихвостки живут, но почтенные дамы; опять же рядом с фрау, выглядевшей, как бабушка взрослых внуков, Лиза блистала молодостью.

Ей доложили о двух кавалерах, она велела просить – и провела с ними три четверти часа в странной беседе. Господин Морозов отвечал односложно и не оценил Лизиных познаний в изящной словесности, зато господин Никитин определенно был от нее без ума и поддерживал беседу, в которой так и мелькали модные имена: Фонвизин, Херасков, Хемницер, Державин. Кроме того, Никитин то и дело заглядывал в вырез платья, а Морозов старался его не замечать, и это Лизу злило – коли тебе хозяйка не по душе, чего ж притащился?