Дарья Плещеева - Береговая стража

Она не видела, что следом за ней идет другой мужчина, невысокий, крепкий, не первой молодости, с развалистой походкой – впрочем, зимой, когда скользко, такая походка – самая удобная. Одетый он был очень тепло – в азяме поверх тулупа. И шел неторопливо, словно приноравливаясь к мелкому женскому шагу, соблюдает расстояние.

Спешка оказалась опасной – Анюта поскользнулась, упала вовсе не там, где собиралась, и нога вывернулась самым болезненным образом. Встав, она поковыляла дальше, думая уже не о том мужчине, а об извозчике и о способах лечения ноги. Ей на следующий день предстояло репетировать и танцевать в опере Пашкевича «Скупой».

К счастью, обошлось. Горничная Лушка, сама бывшая фигурантка, умела править такие повреждения, растирать и ублажать суставы и все связочки. Наутро Анюта была готова и к уроку, и к репетициям. А в перерыве, за три часа до представления, опять отправилась на Италь янскую. И на сей раз ее труды оказались успешны – даже не успев замерзнуть, она увидела гостей, приехавших в васильевский дом.

Прикатило двое саней, одни – запряженные отличным рысаком, серым в яблоках, там сидели две дамы, другие – извозчичьи, но извозчика богатого, который держит хороших лошадей и нанимается к приличным господам помесячно. В них приехали два кавалера, выскочили и помогли выйти дамам.

Рядом они гляделись презабавно: первый – высокий, плечистый, второй – маленький, шустрый, как рыбешка на мелководье. Когда высокий повернулся, Анюта чуть не вскрикнула – она узнала Саньку Румянцева.

Это был ее любовник – но одетый в богатую шубу, обутый не в валенки, а в подбитые мехом сапоги, и когда он, протягивая даме руку, сорвал перчатку, на пальце блеснул крупный перстень – тоже, надо полагать, не из дешевых.

– О, Господи… – прошептала Анюта.

Человек, пропавший из театра, потому что ему грозило обвинение в убийстве, обнаружился среди бела дня на Итальянской, одетый почище графа или князя! Понять сие было невозможно.

Любовник вел себя отнюдь не как человек, что скрывается от полицейских сыщиков. Он улыбался, как очень счастливый человек, чающий нового успеха и блаженства.

Анюта подумала, что зря весь театр, да и сама она, грешит на Федору Бянкину, будто бы она знает, где Румянцев прячется. Кабы ей сделалось известно, что он разъезжает по столице с красивой и богатой дамой, то, пожалуй, и в прорубь бы кинулась. А она, вишь, в мужском костюме чистенько кабриоли бьет и пируэты крутит, задрав ногу непотребным образом.

Слишком долго крутиться у васильевского дома Анюта не стала – только убедилась, что экипаж Красовецкого отсутствует. И в душе возродилась надежда – на старом откупщике свет клином не сошелся! Наверняка к девице и другие сватаются – может статься, тот человечек, которого Румянцев сопровождал. А статочно, и сам Румянцев – ишь как разрядился! Может, все это время где-то в карты играл и Фортуне полюбился? О том, что за ночь выигрываются и теряются целые состояния, Анюта знала от Красовецкого.

От души помолившись, чтобы так оно и вышло, Анюта поспешила прочь и на углу столкнулась с горничной Варей. Грех упускать такой случай разведать новости – но Варя была послана в модную лавку забрать шелковые цветы и очень торопилась.

Анюта взяла извозчика и покатила в театр. Ее домыслы о Санькином сватовстве получили подтверждение – Федька ходила мрачнее грозовой тучи. Очень хотелось расспросить фигурантку об этих интригах, и Анюта решила после представления зазвать ее к себе, подарить ей модные ленточки, но Бянкина переоделась и сбежала с умопомрачительной скоростью.

На следующий день Анюту подвела Малаша. Уж совсем обещалась вместе с ней погулять по Итальянской – и не смогла. Анюта прождала ее понапрасну.

Следующий день был занят весь – целых два домашних концерта, а потом наступило Прощеное воскресенье. Завершение Масленицы полно сюрпризов. Береговая стража приравнивала Прощеное воскресенье чуть ли к исповеди и каялась друг перед дружкой в грехах: прости-де, братец, что я тебе нюхательного табака в пудру подсыпал да к костюму греческого моряка веревочкой сзади дохлую мышь подвязал! Следовало ответить: Бог простит, а ты прости меня, что я в твоих лучших чулках ножницами дырки вырезал и ленты для косицы воровал!

Это был целый ритуал – непременно всех обойти, и хористов, и оркестрантов, и надзирателей, и истопников, и даже гувернанток Театральной школы, которые сопровождают на спектакли юных воспитанниц. Казалось бы, видит фигурант Ваганов эту старую дуру гувернантку раза два в год издали, потому что она сидит на женской половине и оттуда почитай что не высовывается. А коли она в Прощеное воскресенье в театре за кулисами – то фигурант отыщет ее, и поклонится, и прощения попросит, коли в чем грешен, а потом чудом увернется от оплеухи Вебера, потому что, бегая за гувернанткой, едва свой выход не пропустил.

Анюта вышла из театра в каком-то благостном состоянии. Прощать – отрадно, получать прощение – тоже, ведь первая неделя Великого поста, никаких репетиций, никаких представлений, даже на урок можно не ходить. Можно будет посетить храм не впопыхах, беспокоясь, как бы не опоздать в театр, а наконец-то всю службу отстоять. И дел накопилось множество – горничная Лушка сказывала, законный Анютин супруг обносился, она носила прачке его белье, так даже прачка смеялась. Что-то можно починить, что-то пустить на тряпки, прикупить нового исподнего, венчанный муж все-таки, хоть она забыла, когда и в постель с ним ложилась. У театрального механика Платова была своя комнатка, куда он приходил пьяный из неведомых трактиров, в туда ему приносили еду и свежую одежду, а встречаться с ним было решительно незачем: все, что мог, он сделал, звание законной супруги дал.

Она отправилась домой пешком, и мысли в голове было изумительно праведные: во-первых, исповедаться и причаститься, сбросить груз грехов; во-вторых, собрать юбки и сорочки, которые более не нужны, послать с Лушкой в богадельню; в-третьих, молебен отслужить об успехе в делах, а дело одно: вернуть Красовецкого. Хоть оно и блудное, да можно ж как-то условиться с Господом, обещать щедрое пожертвование храму и богомольный поход хотя бы в Москву, где обойти все церкви, только не зимой, а летом… Без Красовецкого-то плохо придется. Можно сыскать другого покровителя, так ведь с откупщиком жили почитай супружески, а что до Саньки – обет дать перед образами, что в доме больше его не будет! Вот что Господь услышит! Ибо с фигурантом Румянцевым как раз и есть блуд, а с Красовецким – да много ли тому надо? Одного его себе оставить – это уже почти и не грех, а благодарность…

С такими возвышенными мыслями явилась Анюта домой – и обнаружила там четверых господ: пристава Коломенской полицейской части и сыщиков. Они охраняли зареванную Лушку и ничего не соображающего супруга.

– Явилась, сударыня, – сказал пристав. – Знал же, что встретимся.

Этот грубиян расспрашивал ее, когда пропал Санька, и наговорил множество неприятных вещей.

– Румянцев у меня не появлялся, – так же, как и он, не здороваясь, ответила Анюта. – Знать не знаю, где его нелегкая носит.

– Его-то, может, нелегкая и не носит, а тебя-то уж занесла куда не след. Вот это – твое имущество? – пристав указал на пудреницу, что почему-то стояла посреди обеденного стола.

– Мое. За мои деньги куплено.

– Отлично. Сама созналась.

– Ваша милость полагает, будто я ее в Гостином дворе у приказчиков стянула? – возмутилась Анюта.

– Не кричи, сударыня, – сказал один из сыщиков. – Сейчас поедешь с нами на опознание.

– Какое опознание среди ночи?

– А такое – людям госпожи Васильевой тебя покажем.

– Не поеду! Права не имеете меня везти! Мало ли где те люди меня видели! – закричала Анюта, сообразив, что это проделки откупщика: запугать, вишь, решил, догадавшись, что она его выслеживает.

– Она еще визжит! – удивился сыщик. – А ну, пошли, пошли! Бога благодари, что тебя не в театре взяли. Шуму было бы на всю столицу.

Анюта решительно не понимала, что это значит, – неужто выслеживать беглого покровителя теперь преступление?

– Дай-ка платок, – сказал сыщик Лушке. И сам увязал в тот платок пудреницу с загадочными предосторожностями.

– Ой, Аннушка, ой, Аннушка! – вскрикнула тут Лушка. – Не сознавайся ни в чем! Оговорили тебя!

– Молчи, дура, – велели ей. И Анюту, как преступницу, держа с двух сторон, вывели на улицу, усадили в казенный полицейский возок. Заскрипел под полозьями снег, глухо застучали копыта, Анюта поехала навстречу беде. И чем дальше увозили ее от дома – тем яснее делалось, что беда стряслась нешуточная.

В доме на Итальянской, невзирая на поздний час, был переполох, всюду горел свет. Анюту ввели, поставили в столовой к стенке, и пожилой дворецкий стал впускать туда челядь.

– Гляди внимательно, – приговаривал сыщик. – Была ли эта женщина в доме? Приглядывайся, вспоминай!

– Была! Была! – закричала горничная Варя, растрепанная и заплаканная. – В кумушки ко мне набивалась! В дом пробралась!

– Когда была? – спросил сыщик. – А ты, девка, приведи барыню. Скажи – ненадолго. Скажи – злодейку опознать.

– Когда? Когда? – Варя от прямого вопроса растерялась. – Ах ты, Господи, когда?.. Ахти мне… Вспомнила, вспомнила! Как от господина Красовецкого варенье привезли, горшков сорок!

– Того самого, малинового?

– Да, барин добрый, да! Тогда и она, сучка, пожаловала, глаза ей бесстыжие выцарапать!.. А потом на улице пристала! Она вокруг дома так и вилась!..

Но Варю к Анюте не подпустили. Творилось что-то невразумительное и страшное. Под руки в столовую привели Катерину Пет ровну – ее шатало, она держалась за сердце.

– Оставьте меня, – шептала она, – пустите меня к Марфиньке…

– Одно слово, сударыня, – сыщик, пожилой господин с повадкой человека бывалого, был любезен и непреклонен. – Поглядите на эту особу. В день, когда привезли малиновое варенье, вы ее видели или не ее?

– Я ничего не разбираю, – призналась Катерина Петровна. – В глазах туман… чужая девка в дом вошла, это помню…

– Соберитесь с духом, сударыня, чтобы не оболгать невинного человека или наказать отравительницу. Утрите глаза и смотрите – эта особа пробралась к вам в дом?

– Эта, матушка барыня! – заголосила Варя. – Ее и Степанида Андроновна видела, когда в санях сидела, а мы варенье носили! Эта, видит Бог! Только тогда-то она в заячьей шубенке была, а теперь – ишь в какой!

– Отравительница? – спросила испуганная Анюта. – Кого ж я отравила?

– Девицу Васильеву, – был бесстрастный ответ. – Подмешавши яд в малиновое варенье. Яд в вашем доме найден, в пудренице, под слоем пудры. Тоже ведь беленький порошок. Очень удобно там его прятать.

– Нет, нет! – закричала Анюта. – Не знаю, откуда яд! Вранье все это! А девицу Васильеву я только издали видала!..

– Грех тебе, – тихо сказала ей Катерина Петровна. – Великий грех, не замолишь, она одна у меня, сирота она…

И не удержалась на подкосившихся ногах, стала падать, девки подхватили ее и с причитаниями понесли прочь из столовой.

– Вперед как вздумаете любовника от невесты отваживать, лучше сразу велите, чтобы вас в погребе заперли, – проворчал сыщик. – Хорошенькое у святого праздника завершение…

Дальше с каждой минутой было все страшнее. Анюту вывели из васильевского дома, опять усадили в возок, повезли. Перед ней распахнулась высокая черная дверь, ее втолкнули в темный коридор, погнали вниз по лестнице, в сырость и мрак непроглядный. Еще одна дверь отворилась со скрежетом.

– Принимайте товарку, – сказал державший Анюту за плечо цепкими пальцами мужчина. – Не вам чета, шалавы, из актерского сословия. Да чтоб не обижать! Не то – розги всем без разбору.

Дверь захлопнулась. В подвале воняло нестерпимо, Анюта как остановилась у дверей – так и боялась шагнуть.

– Ну, ступай к нам, добрая барыня! – позвали ее. – Поделись с нами рубликом, а мы тебя научим, что говорить!

– Кто вы?

– А мы бабы отчаянные! Мы на Сенном рынке промышляем! Мы – красавицы залетные! Марухи клевые! – из всех углов отозвались голоса, и нахально-звонкие, и хриплые, как собачий лай.

Здешние жительницы, похоже, освоились с темнотой и умели двигаться бесшумно. Анюта вскрикнула, когда чья-то рука стала шарить по ее груди.

– Да тут камушки! Снимай, снимай, что скряжишься! А мы тебя такому научим! Вмиг оправдаешься!

Анюта настолько перетрусила, что покорно сняла ожерелье.

– Вот славно! А у тебя, поди, и сапожки на меху, мне бы такие! Ты чем провинилась?

– Я не виновата!

– Все мы не виноваты! В чем винят-то?

– Будто бы я девицу отравила…

– Ого!.. Девки, не трожьте ее! – приказал властный голос. – Нас высекут да и пинком под зад, а ей – каторга!

В гостиной собралось занятное общество – четверо сильфов и один балетный фигурант. Федька в мужском наряде стояла у окна, Выспрепар сидел у края стола и чиркал карандашом в длинных бумажных полосах с колонками типографского набора. Дальновид полировал ногти квадратиком замши. Световид же устроился на диване, откинувшись на спинку с самым вальяжным видом. Там же был и Григорий Фомич – сидел в углу на табурете.