– Каких казаков, в какой каземат?

Но он и сам не мог толком объяснить этого события. Где-то взбунтовались казаки, откуда-то прислали выборных в столицу для переговоров, чего-то просили, а их – в Петропавловскую крепость.

Пока Устин Карпович припоминал каких-то древних генералов, что были посланы усмирять казаков, Бориска весело рылся в журналах.

– А вот «Свободные часы»! – сообщал он. – А вот «Доброе намерение»! Батюшки – «Трутень!» «Трутня» нужно брать, журнал, сказывали, был отличный!

– Начнем с другого конца. Батюшка мой был еще жив, когда дед подобрал того человека? – спросила Федька. – Приезжал тогда батюшка? Навещал?

– Ванюша был еще жив и плясал. И Антоша плясал.

– Когда батюшка насмерть замерз, мне было одиннадцать. Выходит, он замерз в семьдесят пятом. Того человека дед подобрал ранее семьдесят пятого… – Федька задумалась. – Что бы мне его потом как следует расспросить! Теперь бы не маялась!

– А тот человек умолял, чтобы о нем никому ничего не доносили! – вдруг вспомнил старик. – В бреду бился, одного просил – чтобы Кирюша дал слово никому о нем не рассказывать. Уже и то диво, что он раненый через реку перешел.

– Точно был ранен? Как?

– В него стреляли, грудь дважды прострелили.

– Сдается, это он… А ты, Устин Карпович, сам его видел?

– Помогал хоронить, Царствие ему Небесное. Даже не знали, как имя, чтобы попу назвать. Вот так живешь, живешь, а помирать станешь – рядом ни одной родной души, и самое имя никто не вспомнит…

– Дедушка часто о нем вспоминал?

– Нет. Ведь с похоронами что вышло? Сам же он, покойник, их оплатил. У него были при себе часы, видать, у богатого барина стянул, хорошие. Кирюшка их попу отдал, тот взял в уплату.

– А где тот поп?

– Да помер давно.

– «Всякая всячина»! – донеслось из чулана. – Самой государыни журнал! Федя, тут и «Парнасский щепетильник» есть! И «Пустомеля»! А, вот «Адская почта»! Переписка хромоногого беса с кривым! Про нее, что ли, у господина Шапошникова говорили? Шесть номеров! А-а-апчхи!

– Вылезай ты оттуда, и с сокровищами своими вместе, – велела Федька. – О, Господи! Как ты в пыли извозился!

Бориска выбрался из низкой дверцы, держа в охапке несколько связок. Федька подошла и взяла верхнюю стопочку журналов, называвшихся «Рассказчик забавных басен». Их она помнила – дед порой читал басенки вслух. Имя издателя, господина Аблесимова, ей ничего не сказало – а ведь не раз и не два Федька плясала в комической опере «Мельник – колдун, обманщик и сват», написанной на его слова.

– Тут и «Живописец» есть, – сказал Бориска. – Семьдесят второго года издание. А вот любопытно, было ли там хоть что про театр?

Он уселся в углу и взялся листать журналы.

– «Живописца» Кирюша читал, всегда новых номеров ждал с нетерпением, – вспомнил Устин Карпович. – Пока глаза не испортились – всегда у кровати стоял табурет, а на табурете – книжки горой.

– Что это? – вдруг спросил Бориска.

– А что?

– Вот, смотри, – он вытащил зажатые журналами конверты из толстой коричневой бумаги, две штуки. Конверты были запечатаны.

– Что это за письма? – спросила Федька старика.

– А я почем знаю? Я их и не видал. Что на них написано?

– Ничего не написано. И запечатаны.

Федька взяла один конверт, повертела его в руках – и вскрыла. В нем оказались два листа хорошей плотной бумаги, исписанные твердым, но не очень внятным почерком.

– Глянь-ка, – попросила она Бориску.

– Это духовная, – сказал, просмотрев листы, Бориска. – Некая дама завещает все свое имущество, в здравом уме, как полагается… завещает единственной дочери Анне, в замужестве Тропининой, и ее детям, коим надлежит появиться на свет… ого, тут деревни перечисляются, дама-то была богатая!

– Устин Карпыч, как в журналы попало это завещание? – спросила сильно удивленная Федька.

– А я почем знаю!

– Боренька, ты о семействе Тропининых не слыхал?

– Нет, никогда… – Бориска беззвучно перечитал первые строчки духовной. – А эту фамилию и ты, чай, слыхала. Графиня Захарьина – вот кто завещательница.

– Точно, слыхала!

О чудаковатой вдове рассказывали всякие занятные истории – и что спала-де сидя, во всех драгоценных уборах, которые вместе весят чуть не полпуда, и что за обеденный стол сажала в кресла породистых собак. Но она померла много лет назад, остались одни анекдоты.

– Но ежели ее завещание – вот оно, то кто же сейчас владеет ее имуществом? – спросил Бориска. – Ведь она померла бог весть когда, и уже крепко не в своем уме.

– Надо отнести его Шапошникову, – решила Федька. – Он во всем разбирается – и в этом деле разберется. Ты вообрази – коли отыщется Анна Тропинина, как она нас наградит за находку!

– На свадьбу уж хватит! – вставил Устин Карпович. – И на обзаведение!

– А что, Феденька? – вдруг спросил Бориска. – Коли так?

– Да ты сдурел! – ответила Федька.

У нее только-только заиграло воображение! Милостив Господь – стоило Световиду растолковать, что Санька Румянцев не откажется от хорошего приданого, как тут же оно и стало возникать из небытия, как корабль на морской глади: сперва видна точка, но она растет, и уже можно разобрать паруса, уже знатоки по их очертаниям и обводам судна могут определить его вид и принадлежность. Точно так же Федька, представив где-то вдали богатую старуху, увешанную золотом и алмазами, уже увидела кучку золотых монет, которая приближалась, росла, обретала численное выражение – сто, двести, пятьсот рублей!

– Но как завещание графини Захарьиной могло тут оказаться? – Бориска совсем ошалел от изумления. – Не с неба же свалилось?!

– С неба? – переспросил старик. – А может статься! Мы ведь перед наводнением все на чердак переносим, а потом вниз стаскиваем. Не на чердаке ли оно было?

– Так замаешься взад-вперед эти журналы таскать, – сказала Федька. – Отчего они не оставляются на чердаке?

– А мыши? Вот в тот год, как того горемыку схоронили, Кирюша все добро поднял наверх, а потом ногу повредил, не стал с журналами возиться, оставил их на чердаке, – и когда полез за ними, оказалось, что многие от мышей погрызены. Диво, что хоть эти уцелели – за три года мыши и с ними расправиться могли!

– А что во втором конверте? – спросил Бориска. – Откроем?

– Откроем!

Там также оказались два листа. И также они представляли собой духовную, но уже не дамы, а мужчины – Петра Васильевича Лисицына. Там имущество распределялось между сыном, двумя дочерьми и внуком от старшей дочери, на тот час покойной. И тоже немалое имущество – крепостных душ под тысячу, доходные дома, земли, драгоценности, библиотека. Большую часть добра получал внук Дмитрий.

– Покопайся еще, Боренька, может, другие завещания найдешь! – сказала, развеселившись, Федька. – Ведь и тут нам должно быть вознаграждение! Устин Карпович, мы с тобой поделимся. Ты ведь эти конверты от мышей уберег!

– Может, и я, – согласился старик. – Кто-то же их положил между журналов и плотно увязал. Может, и я, когда наверх тащил. А может, Савельевна, которая приходила по хозяйству помогать.

– Давай-ка все же попробуй припомнить про того человека, что дедушка из воды вытащил. Неужто он про себя ни слова не сказал?

Старик маялся, страдал, хватался за голову, кряхтел и охал, но ничего путного вспомнить не сумел. Был некий человек, прибежал по льду, провалился на мелководье, где спускают в реку воду из бани, промучился в постели чуть более суток и умер. А в часть бежать или хоть десятских позвать – хотели, да не успели. Помер и помер – хорошо, добрый батюшка, отец Гервасий, особо не докапывался, а получил исправные часы и отпел новопреставленного. А похоронили на Смоленском кладбище, в дальнем конце. А что было пожитков – отдали бедным, и штаны, и чулки, и кафтан с камзолом, и старую епанчу.

– Ладно, Устин Карпыч, пора нам собираться, – сказала Федька. – Бери, Боренька, журналы, а конверты давай сюда. Я тебя знаю, ты растяпа, потеряешь. Выскользнут из-за пазухи – и поминай как звали.

– Вот веревочка, увяжи как следует, – старик стал помогать Бориске, и вместе они изготовили две увесистые пачки. – Приходи еще, Федорушка. Да свечки, свечки не забудь!

Наконец Федька с Бориской, распрощавшись, выскочили из домишки на свежий воздух. Солнце светило вовсю, они посмотрели друг на дружку – и рассмеялись.

После темной комнатушки, провонявшей старческими кислыми запахами, они оказались в белоснежном мире, под небом, которое понемногу уж наливалось весенней голубизной, и оба вдруг ощутили самое что ни на есть безмятежное счастье.

– А я ведь дело говорю. Вот «Танцовальный словарь» напечатают, я деньги получу, еще награждение за эти два завещания, – говорил Бориска, высматривая извозчика. – Может, прав Устин Карпович? Чего нам обоим искать и ждать? Мы давние приятели, мы поладили…

– Ты и впрямь готов венчаться? – спросила Федька.

– Отчего нет? Когда-то же надо жениться. А сейчас все у меня так складно выходит! И словарь скоро в типографию снесу, и Шапошников предлагает на него работать. Сколько ж можно дрыгать ногами?

– Извозчика бы скорее найти. Идем к кладбищу, – предложила Федька. – Там они, поди, водятся. А как славно вышло с завещаниями!

– Я впервые в жизни настоящее завещание в руках держал. А как прочитал про деревни и про алмазные кольца – ну, думаю, сплю и вижу сон!

– Знатные завещания!

– Так что скажешь?

– Дай подумать! Не так все просто!

Федьке страх как не хотелось обижать Бориску. Но она решила побороться за Румянцева – да и не просто решила, а сказала об этом Световиду. То-то он бы повеселился, узнав, что Фадетта ни с того ни с сего вздумала венчаться с совершенно неожиданным женихом!

– Сперва мы отдадим эти завещания Шапошникову, он человек светский, – рассуждал Бориска. – Он знает и нам…

Тут голова Бориски запрокинулась, а вместо слов раздался хрип.

Федька уставилась на него, разинув рот, и видела, как Бориска, выронив связки журналов, медленно клонится, оседает, а рядом с ним стоит неведомо откуда взявшийся человек, чье лицо замотано тряпицей.

Этот человек взмахнул рукой, словно бы что-то отбрасывал, и Федька, наконец, закричала: в руке у человека был окровавленный нож, которым он только что порешил Бориску.

Всего оружия у Федьки было – связка сальных свечек, которую она несла в руке за собранные и связанные узлом длинные фитили. Нож, данный Дальновидом, остался в палевой комнатке. И этой связкой, весившей фунта четыре, Федька ударила убийцу по лицу – ударила с размаха, что было силы.

Тряпица слетела, кровь хлынула из разбитого носа, и тут оказалось, что убийца был с товарищем.

– Ах ты, сукин сын, – сказал тот товарищ, невысокий, коренастый, и кинулся к Федьке, выставив перед собой руки. Она отскочила, попятилась – и кинулась бежать.

Надо было кричать «караул!», но Федька с перепугу лишилась речи. Она только слышала шаги за спиной и визг баб, видевших убийство и погоню.

– Имай, имай воров! – закричал мужской голос. Тут Федька перебежала улицу наискосок и ухитрилась обернуться.

Убийца с окровавленным лицом, опустившись на колени, шарил у Бориски за пазухой.

Ничего не найдя, он вскочил, и вскочил вовремя – напротив отворились ворота, на него спустили сторожевых псов.

Федькин преследователь гнался за ней, хотя и отставал шагов на двадцать. Он, видно, не понял, что имеет дело с танцовщицей, у которой дыханья хватит надолго. А Федька не поняла, что коротконогий немолодой крепыш может какое-то время бежать быстро, но не продержится и версты. Ей казалось – сейчас эти руки сомкнутся на шее.

Она подбежала к кладбищенским воротам. Там были люди – нищие, богомольцы, мужики с лопатами, пришедшие на могилки близких старики. При такой толпе она могла быть безопасна от нападения – но страх оказался сильнее разума. Федька сама не поняла, как заскочила в церквушку.

Это был небольшой деревянный храм, и возле него уже расчистили место, где ставить новый, каменный. Там, посреди будущей церкви, молилась на коленях нищенка в старом солдатском мундире вместо шубы. Бянкина не заметила ее – но она заметила Федьку и, прервав молитву, встала.

Преследователь, тяжело дышавший, замедлил бег у церковных дверей, и тут на его пути оказалась нищенка.

– Пошел прочь от дома Божия! – громко сказала она. – Кровь у тебя на руках, гляди – кровь! По локоть руки в крови!

– Ты что, дура, несешь? – спросил он. – Пусти!

Но не стоило ему называть эту женщину дурой, не стоило замахиваться. Тут же оказались рядом два бородатых мужика и загородили ее.

– Ты охренел? – спросил один. – Да это же наш Андрей Федорович!

– Андрей Федорович неправды не скажет. Эй, Прошка, Никишка, Демка! – закричал второй. – Сюда все!

– Черт бы вас побрал, – сказал преследователь, отступая. А по дорожкам меж могил бежали трое парней, размахивая лопатами, и связываться с ними не стоило.