Несколько дней спустя, в разгар барбекю у соседей, куда она пошла одна, Лола почувствовала «пинок ногой». Анна сказала, что это самое «увлекательное» в беременности: «Заключительная глава гораздо неприятней!» Муж Анны счел нужным уточнить с едва уловимым американским акцентом, что она «всегда преувеличивает». Лола рассмеялась и сказала, что у нее есть время подготовиться.


На последнем перед отъездом в Германию осмотре она сообщила врачу «великую новость», тот одарил ее взглядом того-кто-все-знает и сообщил снисходительным тоном, что это «кишечное движение, то есть газы».

– Ошибаетесь, доктор. Вы во внешнем мире, а не во мне.

Гинеколог в тот день надел под халат белую футболку, и Лоле вдруг нестерпимо захотелось посмотреть, с какой она картинкой. Он усмехнулся ее последней реплике, и она запальчиво подтвердила:

– Они шевельнулись.

– Ну что же, рад за вас. Вот медицинская карта на английском языке.

– Спасибо.


По дороге домой чудо повторилось. Как хорошо! Мои дети и я. Лола замерла в ожидании, но ничего не случилось. Листья на двух березах, которые она посадила в центре лужайки, начали желтеть и сохнуть, ветки ласкались друг к другу, корни переплелись. Она подумала о Бертране. Я все время о нем думаю. Лола закрыла глаза. В залах ожидания немецких аэропортов не будет французской прессы, так что она не увидит его русских фотографий. И слава богу! Это все равно что встретить его случайно на прогулке, у вяза.


В залитой светом комнате под стеклянной крышей мимолетное чувство покоя растворилось, как не было. Осталось одно, безумное, желание: кинуться ему в объятия. Я никогда не перестану любить тебя.

7

Пейзажи за окном машины были так прекрасны, что дух захватывало. Все растения и животные являлись частью огромного пространства, они знали, что и вода, без которой нет жизни, создана для них. Казалось, время не властно над людскими поселениями, деревни выглядели так при всех режимах и властях. Они заключили договор с природой, встроились в нее. Бертрана это ободряло. Опасный внутренний шепоток утверждал, что хорошие, подлинные, надежные вещи не меняются, они сильнее времени и пространства. Встреча с Лолой в небесах, на борту самолета, болезненное тому доказательство.


Хочу, чтобы ты любовалась этими лесами вместе со мной.


Фотографу невероятно повезло с проводником. В Анатолии чувствовалась совершенно особенная надежность, он знал свою страну, и ему везде предоставляли «приют и ласку», кормили, поили водкой, укладывали спать. Бертран постепенно привыкал к спиртному, но особо не усердствовал. Путешествие по России подходило к концу, недели пролетали стремительно, ему хотелось снять еще много, хотя он уже знал, что́ отберет для репортажа и каталога.

Каждое утро Бертран вставал на рассвете, внимательно наблюдал за небом, пил крепкий кофе и выбирал натуру. Лола находилась за тысячи километров от Сибири, но была с ним. В нем. Не покидала его. Тоска по ней не отступала, надежда затаилась. Бертран работал очень сосредоточенно, точно знал, что необходимо обессмертить. Действовать приходилось стремительно, без репетиций и дублей. Фотографировать «на пленэре» – совсем не то что в студии. Свет – самостоятельная, непокорная сущность. Ничего никогда не бывает потом и не повторяется. Разве что идиотские поступки и ошибки. Сколько их делаешь, прежде чем обретаешь выверенный жест?


К вечеру они оказались в Калинском, небольшой деревне на десять домов, стоящей среди полей. Здесь жили знакомые Анатолия. Бертран вышел из машины и ощутил такой потрясающий аромат, но пахло не борщом.

– Это щавелевые щи, – просветил его Анатолий. – Картошка, яйца, шкварки…

Запах был такой богатый и необычный, что Бертран схватился за фотоаппарат, чтобы заснять момент «встречи» с кастрюлей.

– Шагай вперед и направо, – скомандовал проводник и толкнул дверь. Чугунок стоял на дровяной печи и не обманул ожиданий Бертрана, оказавшись черным, тяжелым, пузатым, основательным. Кадр получился идеальный. Анатолий представил фотографа, тот поднял крышку и сделал с десяток снимков женских рук, расставлявших тарелки. Хозяйке было около пятидесяти, жизнерадостная, полная, с двумя золотыми коронками во рту, но простоволосая, в отличие от сидевшей за столом свекрови, у той на голове был цветастый платок. Она спросила, какие фотографии он делает, цветные или черно-белые.

– Черно-белые.

Старуха молча кивнула и отправилась спать, а «молодые» повели разговор о добром старом времени, жаре, опасной для урожая зерна засухе и доме Бертрана.

– Я все еще живу с родителями.

– Как мы! – воскликнула хозяйка дома.

Все весело рассмеялись, а ее муж попросил фотографа во всех деталях описать его «избу». «Она кирпичная, наружная штукатурка белая, крыша черепичная, декоративный серый камень на каждом «ребре». Три этажа и чердак – нежилой». Русские понимающе покивали. «На первом этаже – гостиная, кухня, коридор, спальня родителей, кабинет моего отца. Три спальни на втором, четыре ванные и четыре туалета на каждом этаже». Кивки. «Внизу – моя мастерская и студия». – «В подвале?» – «Не совсем. На полуэтаже, он выходит в другой сад». – «Большой?» – «Приличный». – «Какие овощи выращиваете?» – «Две грядки салата и пряных трав». – «Выходит, маленький». – «Большие лужайки и много фруктовых деревьев». Разговор завершился очередным кивком и коротким: «Ясно».

Время было позднее, и Бертрану удалось поспать всего четыре с половиной часа, но стоили они двенадцати. Работать он начал еще в постели – переписал рецепт супа – и вдруг сообразил, что забыл спросить название. Никогда не говорю то, что нужно, вовремя. Внизу раздались шаги, и Бертран оделся и спустился в горницу. Людей там не было, но вкусно пахло кофе. Он выпил большую чашку стоя, прислушиваясь к храпу, потом сделал четыре снимка стола из почерневшего дерева в тон стенам. Думал он все это время о Лоле, спавшей неизвестно где…

От этой мысли на душе стало тошно, и он вышел в сад под бескрайнее низкое небо. Оно было сереньким, но, как это ни странно, тоски не наводило. Куры клевали зерно на дворе и Бертрана проигнорировали. Он переступил невысокую загородку и запечатлел для истории огромные кочаны капусты в огороде. Присел, чтобы снять против света ажурную ботву на морковных грядках. Куры квохтали, не обращая на человека ни малейшего внимания, зато как по команде повернули головы, когда издалека донесся собачий лай, и Бертран успел это снять.

– Они не глухие! – громко пояснила бабушка семейства. Она поправила цветастый платок на голове и похвалила фотографа: – Ты тоже, гляжу, встаешь ранехонько, мать небось гордится тобой?

Молодой человек улыбнулся, но решил не развивать тему. Бабушка сунула ему в руки полную корзину яиц – «только-только собрала в курятнике» – и отколола английскую булавку от серой шерстяной кофты. «В последний раз ее стирали в прошлом веке…»

– Ты зайди, сынок, посмотри, только руками ничего не трогай.

«Она что, телепатка?» – подумал Бертран, а старуха проколола самое большое яйцо булавкой с двух концов, протянула ему и посетовала:

– Будь ты моим сыном, я бы тебя подкормила, а то гляди, какой худой, кожа да кости.

– Кофе вы сварили восхитительный.

– Жизнь у нас здесь восхитительная, так что лучше бы твоим фотографиям оказаться похуже, чтобы туристы толпами не набежали.

– Я снимаю не для рекламы.

– А зачем?

– …

– Зачем? – не отставала женщина.

– Чтобы запечатлеть красоту мира.

Она смотрела очень внимательно и серьезно. Казалось, ее светлые глаза заглядывают прямо в душу и видят, что собеседник лукавит. Она ждала настоящего ответа.

– Просто я не умею делать ничего другого.

8

Говорят, Россия – опасная страна. «А что, – подумал Бертран, – может, махнуть на все рукой и будь что будет? Свет здесь мягкий, даже летом. Завораживает с первого мгновения, так что вечера ждешь с некоторым даже нетерпением, надеешься, что его «уклончивость» чем-нибудь тебя удивит».

У подножия Уральских гор путешественники сели в самолет до Омска, а там снова углубились в леса, чтобы не торопясь продвигаться к Байкалу. Июнь и июль пролетели, как и не было. У Бертрана случилась короткая «любовь» с четырьмя нежными блондинками. Приятная, но ни одного снимка он не сделал.

Анатолий намеренно не предупредил фотографа, что на повороте дороги вот-вот покажется озеро, и, увидев его, Бертран испытал восторженное изумление. Он несколько часов бродил по берегу, а когда они уселись перекусить на траве, не понимал, что жует и чем запивает, потому что не мог отвести глаз от цветов, оттенков и отражений облаков, исполнявших на поверхности воды волшебный танец. Бертран слушал сказки и легенды, которые рассказывал Анатолий, и говорил себе: «Придется тут задержаться, если хочешь получить весь местный фольклор…»


– Есть одно предание, с которым тебя пока не познакомили, – сказал проводник однажды вечером, стоя у кромки воды.

– Правда? Что за предание?

– О Вадалии.

– Кто она такая?

– Самая прекрасная дева озера Байкал. – Он посмотрел Бертрану в глаза и добавил: – По-моему, тебе необходимо встретить очень красивую девушку.


Бертран присел рядом с проводником. Рдяное солнце замерло в нескольких сантиметрах от поверхности озера. Маслянистая вода ничего не отражала, но посеребренный свет порхал над волной, просачивался в глубину и подсвечивал всю поверхность. Он двигался стремительно и успел коснуться берега, прежде чем солнце село и вода стала черной. Анатолий вытянул руку.

– В этот самый момент Вадалия покидает свой грот. Смотрит на поцелуй солнца и озера, подходит к Байкалу и касается губами воды, а та пересказывает ей людские горести и радости, смех и слезы. Иногда, услышав счастливое известие, Вадалия сбрасывает платье и всю ночь плавает в волнах и видит сны о добре и мире. А потом восходит ясное солнце – символ надежды.

Анатолий сидел неподвижно, положив руки на колени. Черные волны бесшумно умирали у его ног. Он продолжил тем же тоном:

– Но если людьми овладевает ужас, вода становится на вкус как горе. В такие ночи Вадалия не купается. Она опускается на колени и плачет всю ночь в полной тишине, а слезы рекой текут в озеро. Многие верят, что они способны облегчить страдания мира. На заре измученная красавица скрывается в гроте, и тогда рождается хмурый день. Пухлое ватное одеяло туч только что по земле не стелется, так что рукой коснуться можно. Ветер подхватывает тучи и разбрасывает по всем континентам, чтобы на людей пролился пропитанный магией дождь.

Бертран присел на корточки и опустил ладони в воду.

– Ты бы окунулся, – посоветовал Анатолий. – Иногда надежда – самый сильный наркотик.

– Не уверен.

– Тебе без надежды нельзя.

– А тебе?

Русский затаил дыхание. Встал. Улыбнулся и покачал головой:

– Сегодня вечером мне нужна другая жидкость – водка, а еще одиночество. Алкоголь – верный спутник, конечно, если знаешь в нем толк и умеешь пить.


Если знаешь в нем толк, повторил про себя Бертран, глядя вслед товарищу. Тот медленно направлялся к деревне, где они остановились. Он решил срезать путь через поле, поросшее травой и редкими белыми цветами. Вдалеке ночь наползала на круглые, без единого деревца, холмы. Темнота поглотила Анатолия – или он сам окунулся в нее – и через секунду зависла над озером.

Бертран разделся и поплыл. Чуть дальше от берега вода оказалась теплее, чем можно было ожидать, и он лег на спину, раскинув руки и ноги. Небо оставалось беззвездным, а ему хотелось увидеть, как выйдет на сцену утренняя звезда – Венера. Ждать пришлось долго, но он уловил момент ее появления. Тысячу лет они оставались наедине, а потом все небо осветилось, оно дышало, как живое. У Бертрана появилось странное чувство, вернее сказать, физическое ощущение. Лола сейчас думает обо мне… Такова магия ночи. Расстояния стираются, когда их не видишь. Лола думает о нем. Я это знаю. Ты там.


Воды Байкала тоже обладали чарами. Фотограф вспомнил оранжевый флажок, который воткнул в снег на Тибете, но загаданное желание повторять не стал. Внезапно он решил, что предложит журналу только два снимка озера – по одному на каждую сторону обложки. И предложит редактору GEO новый проект – «Озера Земли». Объяснит, что Байкал подсказал ему потрясающую идею: все воды мира едины, капля, вылетевшая из Дюнкерка, приземляется в Тампе, оттуда отправляется в Рейкьявик, плывет к Южному полюсу, борясь с холодными ветрами, проливается дождем на Байкал и описывает свое путешествие Видалии.

Он выбрался на берег и постоял несколько минут на прохладном воздухе, глядя на волны. Ничего подобного он не скажет, но сделает фотографии, чтобы «проиллюстрировать» свои мысли. Будут только прекрасные фотографии.