Анжелик Барбера - Бертран и Лола

– Халтурщики-изготовители просверлили некоторые отверстия слишком низко. Ничего, со второй дело пойдет в десять раз быстрее. Я проверил, все о’кей.

Франк улыбался, родители умилялись, глядя, как их «мальчик» учится быть папашей, и у Лолы перехватило горло. Она «располовинивает» их пару у него под носом и ничего не может изменить. Не хочу возвращаться в эту квартиру. Не хочу, чтобы ты приезжала, мама. Боюсь, ты сразу все поймешь.

Доктор Шмидт не сделал никакого открытия, прочитав медкарту Лолы (собственно говоря, он не особо настаивал на ознакомлении с выводами французских коллег, но раз уж Франк утрудился…). Картина смазанная, анализы были сделаны не в тот момент, когда следовало. Шмидт подставил Лоле руку калачиком и проводил до палаты: «Моцион, душенька, не забывайте про моцион!» Улыбка у него была совершенно умиротворенная.

– Я не сомневаюсь, что неоплодотворенная яйцеклетка отделилась, создав разрыв, который мы имеем.

Как всегда, ни слова о рисках, только восхищение жизненной силой «младенцев, которые подрастают медленно, но верно».

Он помог пациентке устроиться на кровати, она улыбнулась, но тревоги и сожаления нахлынули с новой силой.

Все было бы совсем иначе, если бы…

И Бертран позвонил. Сказал, что должен на несколько дней съездить в Шамони…

– …буду делать городской репортаж, сниму Монблан с вертолета, чтобы потрафить отцу – он отрекомендовал меня одному приятелю мэра. Заплатят хорошие деньги.

– Рада за тебя.

Бертран мгновенно уловил маленькое нечто в ее голосе – досаду / огорчение / боль? Кровотечение так и не остановилось?

– Не болит. Остановилось.

– К тебе кто-то пришел?

– Нет… – Лола бросила взгляд на соседку – Астрид в наушниках смотрела телевикторину.

Бертран в двух словах объяснил, что его отец – заядлый велосипедист и у него обширные знакомства.

– Ты в детстве катался вместе с ним?

– Редко. А Ксавье и того реже.

Мысль об отце скользнула по поверхности сознания, не причинив боли.

– Все в порядке? – спросил Бертран.

– Пообещай как-нибудь с ним прокатиться.

– Даю слово. Что с тобой, Лола?

Она не ответила. Бертран присел на край кровати. Астрид была поглощена передачей и не обращала на них внимания.

– Ты чего-то недоговариваешь! – срывающимся от страха голосом сказал он. – Не хочешь больше меня видеть?

– Хочу.

Она не убедила Бертрана.

– Я чувствую, есть что-то еще. Признавайся, не терзай мне душу!

– У меня кровотечение из-за отделившейся неоплодотворенной яйцеклетки. Тогда, в Москве, я не была беременна. Близнецы зачаты 7 июня. Они слишком маленькие.

– Но тест был положительный, я сам видел!

Бертран облегченно вздохнул – дело не в нем.

Она откинула назад волосы.

– Конечно. Правильно. Я… теряю голову.

– Ничего ты не теряешь. Что говорит доктор?

Лола начала объяснять, он слушал очень внимательно и пришел к выводу, что антропометрия вовсе не ужасающая, но ничего не сказал. Не признаваться же, что проконсультировался с братом и матерью и взял на вооружение лозунг доктора Шмидта «Никаких стрессов!». С Лолой Бертран беседовал только «о красивом». Ни слова о больницах, медицине и цифрах!

– Будем считать, что произошла механическая «поломка», – беспечным тоном произнес он.

– И мы ни при чем, – эхом откликнулась Лола.

Бертран прилег на кровать. Закрыл глаза.

– Ни сном ни духом. Дела поправятся, Лола.

– Уверен?

– Да.

Он услышал, как она улыбается.

– Когда едешь в Шамони?

– Завтра. Постараюсь успокоиться и работать в темпе, а когда вернусь, застану тебя здоровой.

– Я тоже на это надеюсь.

– Вернусь и прибегу тебя поцеловать.

– Ладно…

Бертран уехал слегка успокоенным. Погода в Шамони капризничала, было облачно, но он сделал хорошие портреты тренеров и инструкторов-проводников. Солнцу надоело играть в прятки – «Ну ладно, пора в путь!». Лола довязала спинку жакета и преодолела трудности с воротником. На два дня приезжала Наташа.

Лола показала ей свой «полуфабрикат», модель в журнале, и Наташа пришла в восторг: «Эта девица – просто копия Эльзы!» Астрид повернула голову, взглянула и продолжила «пересчет пальцев». Наташа надулась, «показала» немке спину, сдвинула брови и объявила – громко и четко, – что мечтает получить точно такой же жакет и даже такого же цвета.

И тут позвонил Бертран…

Лола ответила «официально», как дома, на улице Эктор. Он сразу сориентировался: «Вас беспокоят из больницы в Ланьи, мы хотим узнать, намерена ли мадам Милан рожать во Франции».

Ма́стерская ложь, подумала Лола. Он что, врун? За все время знакомства ей ни разу не пришло в голову задать Бертрану вопрос, встречался ли он с кем-нибудь еще. Лола воспринимала себя и Бертрана как единое целое. Сейчас их связывают разговоры по телефону. Слова. Простое счастье – знать, что можно в любой момент связаться с любимым человеком. Они больше не заблудившиеся одиночки. Каждый нашел другого, и это чудо. Лола больше ни о чем не думала. Все, чего она хотела, было связано с детьми, которые подрастали, но медленно, очень медленно. Нужно быть совсем уж скудоумной, чтобы успокаиваться, беда пока не миновала.

Когда будущая мать в энный раз оказалась в кабинете доктора Шмидта, она собралась с духом и попросила, надеясь не сорваться в плач:

– Скажите – только честно! – они сильно отстают в развитии?

– Кривая их роста идет вверх, – улыбнулся врач, – чего я и добиваюсь.

– Я долго буду истекать черной кровью, как дракон, поверженный рыцарем?

– Они резвятся, как счастливые личинки, и вы должны как можно дольше удерживать их в теплом гнездышке.

Лоле захотелось схватить Конрада Шмидта за лацканы безупречно-белого халата и вытрясти из него правду, но веселый внутренний голос (совсем как у Эльзы!) подсказал, что «верные» ответы уже даны.

Ее дети регулярно толкались, и она даже различала «парный конферанс» и «сольники» близнецов. Люблю, когда вы двигаетесь. Давайте, шевелитесь хоть все время. Я знаю наизусть ваши размеры и профили, но пол пусть останется тайной. Согласны? Вы хорошо уживаетесь друг с другом?

– Слушай, Астрид, не смотри на меня такими глазами, а то заставлю съесть моток шерсти.

– А что, в Париже считается высшим шиком щелкать спицами?

– Ты не интересуешься модой?

– Работа отнимает почти все время, так что сил на хобби не остается. – Немка натянуто улыбнулась и уточнила: – Предпочитаю «костюмный» стиль, так проще.

– Костюм-и-лодочки или костюм à la «Анжела – портной для Тома»?[35]

– Такой пухлый жакет, как твой, верхом элегантности не назовешь. – Лоле показалось, что немка разозлилась.

– Зависит от того, как носить и куда надевать.

– Если с сапогами и шелковым бельем на сеновал, получится жуть как сексуально.

– Не согласна. Сексуальность и элегантность – это нечто иное.

– Все вы, француженки, придиры.

– А вы, немки…

– Отвратительны! – Астрид не дала Лоле договорить, но тон сменила на дружелюбно-насмешливый. – Я вот лежу тут, прикованная к кровати, смертельно скучаю и стрессую, вместо того чтобы слушаться врачей и рас-слаб-лять-ся. Эти… дети не желают ни расти, ни набирать вес.

Они смотрели друг на друга без улыбки. Лоле не хотелось говорить о себе, и она просто слушала.

– Я ни к одному рукоделью не приспособлена, – посетовала Астрид.

– Да и я не мастерица, просто считаю и вяжу ряд за рядом, это помогает не думать.

– Правда помогает? – оживилась собеседница Лолы.

– Ничего лучше я не нашла.

Конец откровениям. Мое вязание – спасательный круг. Раз петля, два петля… и никаких мыслей – на время. Час наплывал на час, а малыши между тем подрастали. На следующее утро Астрид скоропостижно полюбила судоку и начала заполнять клетки разноцветными фломастерами.

– Здорово красиво получается, – прокомментировала Лола.

– Моя живопись. Думаю устроить персональную выставку.

Молодая женщина представила, как Бертран летит на лыжах по заснеженному, залитому солнцем склону, щелкает фотоаппаратом и делает тысячи великолепных снимков. Некоторые, став открытками, будут продаваться задешево, другие превратятся в арт-объекты.

Когда?

Когда она снова его увидит?

– Все хорошо? – спросила Астрид, заметив, как исказилось лицо Лолы.

– Удар ногой.

– Подлая ребятня!

– Кто бы ни родился – мальчики или девочки, – запишу их в футбольную секцию.

– Я занималась футболом, – сообщила немка. – Из-за красивой формы.

– Не желаю смотреть на твои костюмчики, – рассмеялась Лола.

– Почему ты пошла в бортпроводницы?

– Синий – мой любимый цвет[36].

– Тебе повезло, тут голубые стены.

– Повтори, пожалуйста.

– Bleu, blue, blau, azul, blu[37].

– Впечатляет.

– Как и твой немецкий.

– А ты какой цвет предпочитаешь?

– Бежевый.

Лола смеется. Астрид тоже, сама не зная почему. Три секунды откровенности истекли – животы напомнили, зачем они здесь. Но смех был искренний. Он не снял ни нервозности, ни страха, но лег на другую чашу весов и положил рядом с собой боевой дух, что объединяет пациентов, персонал и посетителей. Помогает осуществить завет волшебника Конрада: «Продержаться как можно дольше, сохраняя идеальный для всех статус-кво».

Лола ни разу не ошиблась, убавляя петли, и довязала правую по́лу жакета. На двадцать седьмой день ее добровольного «заточения» в больнице Франк спросил:

– Цвет морской волны или коричневый? А может, красный?

– Сам решай.

– Мастерица самоустраняется? – Он поцеловал ее и сунул в руки плотный конверт с логотипом Air France.

Лола вскрыла его, Франк задернул штору, разделяющую кровати, прилег рядом с женой, опершись на локоть, и погладил ее живот, наблюдая, как она просматривает документы для заполнения.

– С кем ты встречалась тогда в аэропорту? – спросил он, и Лола расслышала в его голосе не только любопытство, но и свойственное всем мужьям желание контролировать.

– С коллегами. Ты с ними не знаком.

– Мне бы хотелось поблагодарить того стюарда.

– Мне тоже.

Лола посмотрела на Франка. Он улыбнулся. Что ему известно о происшествии в аэропорту? Дальнейшие события нарушили стройный порядок его жизни, и он ни о чем не спрашивал до сегодняшнего дня. Долю секунды она готова была признаться. Но в последний момент ясный, чистый взгляд мужа заставил Лолу передумать. Франк – человек бесхитростный, он ничего не скрывает, не иезуитничает и не сомневается. Ему и в голову не приходит, что я могу впустить в мою жизнь другого мужчину. Он меня не знает. Он любит женщину, которой больше нет.

Франк ухмыльнулся, забрал у Лолы бумаги и положил их на тумбочку.

– Я – варвар. «Отделался» от тебя в наш последний вечер, а теперь вот расковыриваю рану, не даю забыть, хотя доктор Конрад велел быть деликатным.

Лола не шевельнулась. Они лежали рядом, но пребывали каждый в своем мире. Франк и Лола всегда были счастливы вместе, у них еще не случилось ни одной настоящей ссоры. Супруги Милан были единомышленниками, они любили одни и те же вещи. Германия стала первым камнем преткновения. Я не хотела обманывать Франка. Не переставала любить его, но перед Бертраном не устояла. Мысль простая, очевидная, но облечь ее в слова – здесь и сейчас – невозможно.

Окажись Астрид внимательней к соседке, прояви она чуткость, и Лола, возможно, излила бы ей душу в темной бессонной ночи. С Бертраном я попала в неведомый мир, где мне все понятно, я живу ярче и чувствую тоньше. Как будто вскарабкалась на вершину и прозрела, увидела всю безграничность мира. Жизнь прекрасна. Опасна. Гора такая крутая, что спуск невозможен, и…

– Мои эксперименты идут не так гладко, как хотелось бы, – сообщил Франк. – Но появилось новое привходящее обстоятельство: я решил терпеливо сносить неудачи. Вечерами работаю. И ищу новый дом.

Франк смотрел Лоле в глаза и «признавался», что как распоследний эгоист думает о себе, «нет, ну и о тебе тоже, вот потребовал новое служебное жилье, и Иоганн Вайс согласился предоставить нам большой дом в хорошем квартале, более оживленном, чем аллея де Контраван».

Лола промолчала.

Франк добавил, что дело за малым – найти такой дом, но пусть Лола не волнуется: из больницы посетителей выгоняют ровно в 21.00, и остается достаточно времени на поиски. «Для тебя…»

– Не беспокойся, до родов переезда не будет. Организуем все к весне, будешь наслаждаться садом с А. и Б.

– Мне не нравится, когда ты их так называешь!

– Можно звать по именам.