Анжелик Барбера - Бертран и Лола

Однажды утром Лола спустилась в холл за газетами и не очень удивилась, не обнаружив ни одной французской. Решила купить одноразовый мобильник и вдруг сообразила, что у нее уже много месяцев нет при себе ни наличных денег, ни банковской карты. И кому я буду звонить? Пора отсюда выбираться. Она вернулась к лифту с «честным» зеркалом и увидела своего «двойника» в мятой бледно-розовой пижаме. Килограммов девять лишнего веса. Полезно взглянуть реальности в лицо. Какие у тебя сейчас волосы? Где ты спишь? На матрасе? Под одеялом!

Лола ринулась на четвертый этаж, к детям. Она смотрела на них, чтобы отвлечься от видений о муках Бертрана. Он может погибнуть в любую минуту. Эта мысль была самой страшной. Пусть он выдержит! Пусть удача ему улыбнется! Она взяла сонного Ленни на руки, прижала к себе, прошептала:

– Ты нужен мне, малыш. Спасибо, что ты здесь.

Во второй половине дня в пятницу врач детского отделения сняла запрет на посещения. Снова приезжала Жеральдина, потом родители Франка и Мегера с подарочными пакетами и красивыми свертками. Молодой отец подсчитал все, включая оставшееся дома, и сказал, что у него даже голова закружилась от такого богатства. Мари-Анж заметила совершенно не свойственным ей тоном:

– Это нормально, учитывая, что Ленни и Мария останутся единственными внуками обеих семей.

Во взгляде свекрови не было укора, она всего лишь изрекла истину во всем ее величии. У Эльзы никогда не будет детей, Франк – единственный сын, я больше родить не смогу.

– Мне очень жаль.

– Я в любом случае не хочу, чтобы Лола еще раз пережила подобный кошмар, – признался Франк.

– Нужно было подарить сыну сестренку, – съехидничала Королева Милан. – Ее компания была бы повеселее моей.

– Впервые слышу от вас столь самоуничижительное признание, – мгновенно парировала Мари-Анж, сверкнув белозубой улыбкой.

Последовала более чем выразительная сцена распределения по ролям: Франк улыбнулся, его отец положил руку на плечо матери. Лола задумалась о внезапной перемене в поведении свекрови. Став бабушкой, эта незаметная женщина словно бы получила «очередное» звание. У возраста, как и у прожитых лет, есть определенный смысл. Мари-Анж стала сдержаннее краситься. «Я – бабушка!» Ей нравилось произносить эти слова, и никто бы не посмел назвать ее смешной. Франк ликовал: близнецы создали новую атмосферу в семье. Он хотел одного – «чтобы все и дальше катилось, как по рельсам!».

Дети набирали вес, жена выздоравливала, на работе все шло sehr gut[43], лаборатория давала ему положение, о котором он мог только мечтать, так зачем поддаваться на провокацию семейной гадины, ведь ей только того и надо? Франк перевел взгляд с Мегеры на родителей, с жены на дочь и сына. Я вижу, как растягивается время. Лола улыбнулась мужу, прочитав его мысли, он ответил веселой ухмылкой, и она подумала о новых заманчивых перспективах, которые открывает родительство.

А между тем ничего не изменилось, пусть даже у «главного» две головы и два жадных ротика, четыре нежнейших глаза и четыре ручки с крошечными ловкими пальчиками, которые так сильно цепляются за ее пальцы. Лола как наяву ощущала кожу Бертрана. Значит, он жив. Нет, ничего не изменилось. Я жду тебя, Бертран.

Родители Франка ушли, им на смену появилась Наташа.

– Эта палата симпатичней прежней, где ты…

– Толстела? – спросила Лола, просматривая обложки журналов, на которых не было Бертрана Руа. – Осторожней, дорогая, я ведь и обидеться могу!

– Не верится, что они жили у тебя в животе.

– Ну и зря…

– Никаких колыбельных?

– Не изображай Королеву Милан, – ответила молодая мать, листая Paris Match. – Лучше развлеки меня.

Наташа склонилась над колыбельками и дала точный и подробный отчет о жизни их общих друзей, то и дело восклицая: «Офигеть можно!» Лола караулила момент, чтобы вклиниться и спросить, есть ли хоть у кого-то новости о мужчине, с мыслями о котором она засыпала каждый вечер.

– До чего же они миленькие! Нежные, как ангелы. Но их гладкой коже я завидую меньше, чем загару Дафны – она летела с нами на той неделе.

Лола почти перестала дышать и застыла над фотографией актрисы, как будто пыталась вспомнить ее фамилию.

– Она скорчила гримасу при слове «Франкфурт» и едва сдержала раздражение, когда услышала имена твоих детей.

Лола положила открытый журнал рядом с собой, последним усилием воли сдерживая слезы. Ей плевать на мнение Дафны Делатур и восторги Наташи, она хочет знать одно – есть у журналистки новости о Бертране или нет.

– Какой рейс?

– Из Йоханнесбурга. Но была она в Мозамбике. Ты знала, что ее дядя – посол?

Лола покачала головой.

Бертран. Бертран. Бертран. Бертран. Бертран. Бертран. Бертран. Наташа поймала ее взгляд.

– Ты не в курсе?

– В курсе чего?

Мария недовольно вывернулась, и Лола приложила дочь к груди.

– Если бы не французское телевидение, я бы не узнала, что мужика с фотографии, ну, этого Бертрана Руа, похитили в Африке.

– Он жив? – спросила Лола.

– Неизвестно. Даже дяде-послу ничего не удалось выяснить, хотя у него о-го-го какие связи – если верить Дафне.

– Они ничего не знают или ничего не говорят?

Наташа отбросила журнал и села рядом с подругой.

– По слухам, похитители сначала требовали выкуп, причем несколько раз меняли сумму, а теперь хотят, чтобы из тюрьмы освободили их сподвижников. Дафна говорит, власти надеются, что ему повезет, как Шарли Дюпре и Констанс Слак. Известно, что они живы и были похищены примерно в том же районе.

Наташа погладила пальчики ребенка.

– Его родители, должно быть, сходят с ума от ужаса.

– Кажется, Дафна создала комитет поддержки.

– Вместе с коллегами. Родители бедняги ведут себя очень сдержанно, но на определенных условиях готовы сотрудничать.

Лола как будто онемела. Она уложила свою светловолосую дочку и вытерла каплю молока, оставшуюся у той на губе. Ленни крепко спал, сладко посапывая. Солнце заливало палату, купол неба нависал над землей. Заглянула нянечка, предложила кофе.

– Bitte, für meine Freundin auch[44].

Лола встала в дверях, спиной к Наташе, оперлась ладонью о косяк и уставилась на тонкий серо-коричневый след, оставленный носилками на стене песочно-желтого цвета. Полумертвая от страха, несчастная, обезумевшая, она собралась и, стараясь дышать спокойно, сказала:

– Раз нет доказательств смерти, значит, он жив. Если бы негодяи убили его, это стало бы известно.

Лола взяла у нянечки поднос, повернулась и поймала свое бледное отражение в зеркале, висящем в крохотной ванной. Февральское солнце светило во всю свою земную мощь. Ей захотелось немедленно уйти из больницы, бросив все – абсолютно все! – и отправиться на поиски. Без малейших угрызений совести. Чтобы прожить остаток моих дней с тобой, вместо того чтобы изображать заложницу и корчиться от отчаяния.

Ничего подобного Лола не сделала. Она аккуратно налила кофе в две белые фаянсовые чашки. Последние капли нарисовали четыре ровных кружка на поверхности, потом черная гладь успокоилась.

– Помнишь, как мы смеялись, когда Дафна говорила, что сделает для него все, что угодно? – спросила Наташа, беря чашку.

– Конечно… – Лола кивнула.

– Рехнуться можно, на что идут люди ради любви!

Лола медленно пила кофе и не слушала подругу. Она чувствовала себя тысячелетним существом, прожившим несказанно тяжелую жизнь. Вот Эльза катается по земле и вопит. Мать сообщает о смерти отца – ей тогда было четырнадцать. Она вернулась из колледжа и слушала стоя. Ей сразу стало ясно, что отныне все изменится. Другие люди не всегда будут ее понимать, а она не все сможет сказать. Сегодня это повторяется. Она не могла произнести: «Я люблю Бертрана так сильно, как только способен любить человек, но мне нечем ему помочь».

В эту секунду жизни ей захотелось издать звериный рык, чтобы он разрушил стены и время и освободил всех нас, Бертрана, Франка и меня.

Самолеты пересекаются на расстоянии, чтобы не взорваться в воздухе.

Самолеты пересекаются на расстоянии, чтобы не взорваться в воздухе.

Самолеты пересекаются на расстоянии, чтобы не взорваться в воздухе.

Самолеты пересекаются на расстоянии, чтобы не взорваться в воздухе.

Самолеты пересекаются на расстоянии, чтобы не взорваться в воздухе.

Самолеты пересекаются на расстоянии, чтобы не взорваться в воздухе.

Ту ночь Лола провела у окна, вглядываясь во тьму. У нее больше не было храпящей соседки. Не было телефона, доносившего до нее низкий, теплый, нежный, любящий и искренний голос Бертрана. Этаж, наверное, достаточно высокий, но сколько у нее шансов на успех?

Она легла на кровать, даже не подойдя к детям. Нет, смерть – не выход, не выбор, не пожелание. Умереть – все равно что дезертировать. Лола думала не о Бертране, но о матери, о том, как она тогда сказала: «Труднее всего сдаться».

И вот наступил вторник Лолиного освобождения. Были объятия, шутки, а еще две бутылки шампанского. В 12.40 молодая женщина покинула гостеприимные стены палаты 2307 и вернулась туда, где узнала о похищении Бертрана.

Она повернула ключ в замке, толкнула дверь.

– Добро пожаловать домой! – сказал Франк.

А Бертран крикнул: «Не говори мне прощай, Лола, только не сейчас!» Белые стены шептали: «Этот фотограф думает о тебе, потому что ты ему нужна…» Ощущение было почти физическим. И неуловимым. Как ледяные ладони Бертрана на ее коже. Мост никуда не делся. Я люблю тебя.

Бертран ничего не видел – минуту назад один из охранников со смехом швырнул ему мешок, он покорно натянул его на голову и залез в багажник. Переезды были страшнее всего, они напоминали, что он почувствовал в страшный миг похищения. Чтобы не умереть от страха, он заполнял время воспоминаниями о Лоле.

Вот они в Париже, в гостинице. Она лежит справа от него, на животе, голая. Он мог бы нарисовать все тени, каждый изгиб ее тела. Он обводил их мысленным взором, от пятки до родинки на шее. Ласка разбудила ее, он это почувствовал, но она не шевельнулась. Он лег сверху. Это было волшебно. Бертран купался в этом и других мгновениях, пока машина не остановилась. С него сорвали мешок, и заложник вернулся в настоящее. К реальности.

Одни и те же ритуалы повторялись со всеми новыми «хозяевами». ПОБОИ. УСТРАШЕНИЕ. Классика жанра. Бертран терпел, сопротивление было бессмысленным. Оставалось играть с памятью и считать убегающие дни. Он цеплялся за нить времени, как за спасательный канат, чтобы не лишиться рассудка. Раскручивал свиток с вопросами / размышлениями / воспоминаниями по заведенному образцу. Подумать утром об этом, вечером – о том. Где она спит? Ее кожа. Ее глаза. Просмотреть все «фотографии» по порядку. Как прошли роды? Родились девочки или мальчики? Окон нет. Сохранять бдительность, наблюдать. Слушать голоса. Твои пальцы касаются моего кольца. Не знаю, почему индус подарил мне его – не догадался спросить. Никогда не удается подумать обо всем… Ночь. Париж ночью. Свет фонарей. Цепь. Засов. Никакой интимности. Мальчик или девочка? Мне холодно. Предвидеть удары. Слушать день и ночь. Все запоминать. Индус сходил за кольцом в дом, оно не лежало среди тех, что он продавал, сидя у обочины. Как же хочется есть… Твои ноги на лестнице. Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ЛОЛА. Ничего не забывать. Никогда. Я хочу жить с тобой. Даже помыслить не смей, что она погибла. Никогда.

Новый застенок оказался пещерой. Маленькой, на одного человека. Даже если бы Бертран изо всех сил натянул цепь, выбраться наружу не сумел бы. Выпрямиться в полный рост – да, потолок был метр семьдесят пять. Отцу и брату пришлось бы наклонять голову. Осторожно, новые охранники смотрят!

Бертран сел, но продолжил наблюдать сквозь завесу отросших волос. Язык тела универсален, понять его легче, чем слова. Впрочем, в плену он выучил не меньше трех десятков слов и даже начал различать диалекты. У Бертрана были способности к языкам (он этим никогда не хвалился), и он составлял собственный словарь, не записывая ничего, что могло бы его выдать.

В любом случае вряд ли будет время продолжить «лингвистические экзерсисы».

Когда разбойники дали ему бумагу, Бертран стал делать зарисовки, за что над ним смеялись или били. Он набрасывал, штриховал, растушевывая оружие, руку, дверь. Камни. Профиль. «Поганое» ведро… Бумага была непрочным материалом, она мялась, рвалась, а бандиты выбрасывали рисунки – на всякий случай. «На плаву» его держал голос Лолы. «Бортпроводникам объясняют, что делать с механическими поломками, а в случае взятия заложника приказывают ни в коем случае не сопротивляться». Я слушаю тебя, Лола. Я хочу снова тебя увидеть. Я хочу жить с тобой.