Встреча была назначена, и собеседники простились, причем каждый считал, что ему повезло.

* * *

— Квартира Крутовых? — На площадке перед дверью маячила крепкая тетеха в сарафане, со шлейкой от почтальонской сумки на шее.

Множественное число было явным преувеличением, но чертовски льстило мужскому эго.

— Крутовых.

— Распишитесь, — строго велела тетеха и сунула клиенту сразу три вещи: ручку, квиток для подписи и конверт.

Помедлив с выбором, Крутов осторожно вынул из руки почтальонши ручку с квитком, поставил невразумительную закорючку и забрал явно страдающий анорексией конверт.

Захлопнув за посетительницей дверь, Василий разорвал бумагу и осекся — в конверте ничего не оказалось. Совсем.

Несмотря на явное отсутствие вложения, Крутов перевернул пакет и встряхнул на всякий случай — вдруг что-нибудь да выпадет. Однако сколько Крутов ни домогался, ничего не выпало.

Лицевая сторона конверта не внесла ни малейшей ясности: обратный адрес был смазан, как и печать, и навевал смутную тревогу. Что-то такое Василий уже слышал или видел. Где? В связи с чем?

На всякий случай Крутов прихватил конверт с собой в офис, решив посоветоваться с Леночкой.

— Как думаешь, что все это означает? — поинтересовался он у помощницы, изложив сюжетец с письмом-пустышкой.

— По моему скромному мнению, похоже на рейдерскую атаку.

— Точно-точно, — некстати обрадовался Крутов, — вот что это мне напомнило.

— Василь Василич, посмотрите, что вокруг делается. Предприятия уже все легли под москвичей. «Бланк-информ» пройдет процедуру банкротства и сделает то же самое.

Почти не слушая помощницу, Крутов высказал мучившую мысль:

— Как думаешь, стоит продать акции?

— Только если оформить сделку задним числом.

— Интересно, а почему ты раньше молчала? — В голосе Крутова прозвучала обида.

— Между прочим, вас не было.

Крутов поморщился:

— Так меня не было только две недели. А раньше-то я тут был.

Леночка фыркнула:

— А раньше вы отсутствовали присутствуя.

Крутов совсем не страшно сдвинул брови:

— Я уже начал переговоры о продаже.

Леночка похлопала ресничками:

— С кем?

— Боюсь сглазить, — уклонился от ответа Крутов.


Не Давос, конечно, но встреча была стратегической.

Разговор вертелся вокруг перспектив «Ведомостей». Мрачные картины сокращений и снижения тиражей, удорожания себестоимости и потери рынка Галка обошла стороной, упирала в основном на любовь к газете и желание потрудиться на ее процветание. В результате Крутов уже не сомневался, что дела в «Бланк-информ» идут из рук вон.

С этого момента Бочарникова как никогда была близка к своей мечте раздавить Дворяниновича как мокрицу. И как только Лера жила с ним — уму непостижимо. Рыжий, конопатый, мерзкий. Брр.

Состояние Галины можно было сравнить с состоянием олимпийского чемпиона (в конце концов, у каждого свои победы) — восторженное с креном в эйфорию.

Крен был настолько сильным, что Галина совершенно забыла про Валерию и испытала мимолетный укол совести, когда на мобильнике высветился квартирный номер Ковалевых.

— Аюшки?

— Наконец-то, — в ухе у Галины раздался душераздирающий вздох, — до тебя невозможно дозвониться. У тебя что, конференц-связь сегодня?

— Почти. — Галина вела машину и с опаской высматривала на дороге униформный костюмчик гибэдэдэшника.

— Галь, как дела?

— Лучше не бывает. Крутов спекся. Когда я сказала, что получила заказное письмо, а в письме — чистый листок, он под страшным секретом сообщил, что получил вообще пустой конверт. Он же не вчера родился, знаком с признаками рейдерской атаки.

Гибэдэдэшник вынырнул как черт из табакерки.

— Блин! Говори, чего хотела, только быстро! — выкрикнула Галина в трубку.

— У меня опухоль головного мозга, — услышала Бочарникова бесцветный голос подруги и нажала одновременно на обе педали — газа и тормоза.


Изменение в реестр держателей акций было внесено с завидной оперативностью, выписаны новые бумаги, в которых скромно значилось имя владелицы — Валерия Константиновна Ковалева.

С тяжелым сердцем Лера передала Галине пакет документов:

— Считай это последней волей умирающего.

— Не говори ерунды.

Файл с документами исчез в известной своей выносливостью сумке Бочарниковой, и Лера испытала облегчение.

Теперь она могла полностью сосредоточиться на том, что у нее внутри.

— Лер, послушай, надо обследоваться, может, все не так страшно.

Они сидели в Галкиной трехкомнатной квартире, где были обжиты только кухня и спальня, и Галина с тревогой и болью рассматривала подругу: тени под лихорадочно блестевшими глазами, бледная, похудевшая, подурневшая, опрокинутая.

— Галь, мне страшно. Ты не представляешь, как мне страшно, — прошептала Валерия. Губы кривились, голос обрывался, как в приемнике, который ловит слабый сигнал.

— Выпьешь чего-нибудь?

— Нет. — От отвращения Лера вся передернулась.

— Ну подожди расклеиваться, Лер, ты еще ничего не знаешь наверняка. Это только твои домыслы. Не накручивай заранее. Так можно заболеть, будучи совершенно здоровым человеком.

— Ты помнишь, как у твоей мамы было?

— Конечно, — Галка тяжело опустилась рядом с Лерой, — конечно, помню.

— У меня те же симптомы.

— Голова болит, кружится и в глазах темнеет?

— Да, — прошептала Лера, давясь слезами. Галка прижала к себе подругу, и обе заплакали.

— Девочка моя, надо бороться. — Галина была слишком деятельным человеком, чтобы горевать.

— Хорошо. — Лере сейчас, как никогда, нужен был оптимизм подруги.

— У меня остались телефоны маминого врача-онколога. Профессор Батурин — прекрасный человек. Я договорюсь, он тебя возьмет к себе в отделение.

— Хорошо, — размазывая слезы по щекам, потрясла головой Лера.

— Ты еще не написала заявление на увольнение?

— Нет.

— Вот и отлично. И замечательно. Пусть Дворник оплачивает хотя бы больничные тебе.

— Ага, — поддакнула Лера. Мысли ее были далеко, с Крутовым.

Господи, что тебе стоит? Четыре года. Только четыре года — и она будет готова.


На заседании коллегии администрации присутствовало только физическое тело Крутова. Душа и мысли оставались на втором уровне скромного холостяцкого жилища, где беспокойно металась на подушках и сбивала простыни любимая женщина.

Игнатьевна сейчас, наверное, печет тонкие блинчики, мечтательно думал Василий, и взгляд его окончательно замаслился. Хотя блинчики находились под строжайшим запретом, как пагубно влияющие на работу пищеварения и вообще, Игнатьевна с завидным постоянством нарушала запрет.

Отвлекая от благостных мыслей, Крашенинников сопел в соседнем кресле, в которое с трудом втиснулся, шуршал бумажками, вертелся и толкался локтем.

— Перерыв до четырнадцати тридцати, — объявил почтенному собранию секретарь.

— Давай скорей, все разметут сейчас, останется один салат оливье, — шепнул Борисович, стартуя из кресла.

Действительно. Сильные мира сего ходко потрусили в буфет, мало чем отличаясь от оголодавших великовозрастных оболтусов в летнем лагере: похоже, в детстве вместо БЦЖ им привили привычку работать локтями.

Борисович, пыхтя, теснил конкурентов пузом.

Погруженный в воспоминания, от которых ускорялся пульс, Крутов сложил в кейс пресс-релиз, увесистую пачку сопутствующей макулатуры и блокнот, в котором накалякал несколько рожиц. Если он и испытывал голод, то совершенно другого рода.

По счастью, предсказание Борисовича не сбылось.

Выбрав мясо по-французски и зеленый салат, который Борисович тут же обозвал «силосом», Крутов устроился за столом и вяло ковырялся вилкой в тарелке.

Зато Крашенинников не страдал отсутствием аппетита. Василий только хмыкнул, насчитав семь блюд.

— Отвянь, — в ответ на ухмылку приятеля цыкнул Борисович, — скажи-ка лучше, что это у тебя глаз так блестит? Лямур-тужур?

— Тужур, тужур, — не удержался от улыбки Василий.

— Тебе вообще есть не обязательно, ты сыт любовью.

— Завидуешь?

— Завидую, — не стал лукавить basso profondo.

— Влюбись, кто тебе не дает?

— Не всем же так везет.

— Это правда. — Мечтательный взгляд Крутова переместился за окно с вертикальными жалюзи приятного кремового оттенка. — Чаще случаются неожиданные вещи, чем ожидаемые. Кто это сказал? Плавт?

— Что делается, — хмыкнул Борисович. — И чего это тебя так прет? Баба как баба, интересно, что ты в ней нашел?

Крутов перестал жевать и по неясной причине насторожился. Неприятное предчувствие зародилось под сердцем, распространилось со скоростью стихии по организму и отдалось легким покалыванием в пальцах.

— Это ты о ком?

Увлеченный телятиной по-веронски, Борисович не обратил внимания на сторожевую стойку Василия:

— Ну, эта чухонка, журналистка Ковалева — что ты в ней нашел?

Стиснув вилку так, что побелели костяшки пальцев, Крутов на всякий случай огляделся: солидняк, неторопливо поедающий свой обед, расторопные девчонки-буфетчицы, редеющая очередь и симпатяги в штатском при входе. Любое поползновение с его стороны будет пресечено мгновенно — вон один уже пропахивает глазами столики. Нет, не здесь. Может, вывести Крашу за угол администрации и там вздуть?

«Успокойся», — велел себе Крутов и разжал кулак, в котором осталась вмятина от вилки. Успокойся.

В это мгновение до Василия окончательно дошел смысл сказанного.

— Борисыч, а откуда ты знаешь про журналистку? — От волнения Крутов даже дал петуха.

— Что с тобой? — Крашенинников с удивлением разглядывал раздувающиеся ноздри приятеля. — Что я такого сказал?

— Ничего, если не считать, что я тебе о Ковалевой ни слова не сказал.

— У меня свои источники. — Борисович перестал жевать, его отечная физиономия окаменела. С такой рожей только потасовки в трактирах устраивать или на лесных дорогах мирных обывателей грабить, подумалось вдруг Крутову.

— Борисыч, откуда ты узнал про нас с Ковалевой?

— Да так, — процедил бизнесмен, не спуская острого взгляда с Крутова, — мы с ней поспорили. Она выиграла.

Василий испытал сиюминутное чувство гордости за Леру.

— О чем спорили?

— На тебя.

— Что?! — Губы Василия тронула недоверчивая улыбка. Мозги отказывались воспринимать услышанное.

— Что слышишь. Наверное, я должен был тебя предупредить, но сам знаешь, как это бывает: дал слово, пришлось молчать. Ты, Вася, в бабах не разбираешься. Она легла с тобой ради акций «Бланк-информ», между прочим. Она бы и со мной легла, если бы не пари.

Крутов и сам не понял, как он вцепился в лацканы льняного пиджака Борисовича и встряхнули так, что profondo, не ожидавший такой стремительной атаки (зря, что ли, Крутов проводил три раза в неделю по два часа в спортзале), выронил нож и вилку.

В те несколько секунд, пока решалась судьба схватки, пальцы Василия сами разжались.

Присутствующие озирались на звон столовых приборов, тревожное дуновение пробежало по небольшому залу. Василий не обращал никакого внимания на секьюрити, замерших в ожидании, на застывших с возмущенно открытыми ртами дамочек из департамента культуры — Василий соображал.

А когда сообразил, перестал дышать, будто ему плеснули в лицо воды: «Она легла с тобой ради акций „Бланк-информ“ — почти то же самое сказал аноним по телефону».

Неужели Борисович?

А что? Протуберанцы в биографии profondo дают волю воображению: из консерватории его поперли за драку — раз, замечен в неблагонадежных связях с криминалом — два.

Или все это невероятное совпадение, или аноним — Борисович.

Идиот, обозвал себя Крутов. Звонил не Крашенинников — такой бас невозможно перепутать, да и не по статусу Борисовичу подобными делами заниматься. Поручил своим шестеркам.

— Что за чушь?

— Никакая не чушь. Ковалева поспорила со мной, что с нею ты забудешь свою большую любовь.

Василий совсем запутался:

— Какую любовь?

— Из-за которой ты две недели торчал в Демидовке в коматозном состоянии. — Борисович осклабился. — Седина в голову — бес в ребро, а?

Ошеломленный Крутов расслабил узел галстука и повертел шеей:

— Не может быть.

Борисович с оскорбленной миной вернулся к телятине:

— Спроси у нее, если не веришь.

— На акции? — не мог прийти в себя Василий.

— Представь себе, — продолжал Крашенинников, подвигая следующее блюдо. — Правда, ходят слухи, что «Бланк-информ» банкрот и за долги будет распродан. Так что мне, можно сказать, повезло. Кстати, у меня с самого начала не лежала душа к издательскому бизнесу.