Кэти Летт - Бешеные коровы

— О чем вы говорите, у меня же грудной ребенок!

— Дорогая, должностные лица Лондона прислушиваются только к голосу своих желудков.

— Но я невиновна!

Избитое клише резануло даже ее собственные уши. Этот день быстро превращался в продолжение вестерна с плохим сценарием.

— Ну разумеется, дорогуша. — Перегрин водрузил свою тушу на койку, проигнорировав стоявший в комнате стул. Пружины кровати протестующе завыли. — Все заключенные невиновны. Причины их невиновности исключительно разнообразны. — Он стал загибать коротенькие толстые пальцы на руках: — Во-первых, плохой адвокат, во-вторых, несправедливый судья, в третьих, некомпетентные присяжные, в-четвертых, плохой адвокат, несправедливый судья вместе с некомпетентными присяжными. В-пятых, слишком хорошо одетый обвиняемый, в-шестых, слишком плохо одетый обвиняемый, в-седьмых, холодная атмосфера в зале суда. В-восьмых, слишком жаркая атмосфера, в-девятых, присяжные-расисты, настроенные против темнокожих, в-десятых, присяжные-расисты, настроенные против белых…

Мэдди решила, что Перегрин относится к тем людям, которых следует помечать предупреждением: «Вызывает сонливость».

— Дело в том, что Билль о правах не разъясняет ситуации с женской преступностью. Вся эта лос-анджелесская мода, банды «девочек в капюшонах», не дает им покоя. А после нападения женщин-бандиток на Лиз Херли они и вовсе с ума посходили. Количество женщин-заключенных неуклонно растет, и эта неутешительная статистика убедила городские власти в том, что в этом городе образовался локальный криминальный феномен.

Мэдди впала в спячку. Если бы в этот момент она сидела за рулем, то столкновение было бы неизбежным.

— Именно поэтому юридический комитет обязательно воспользуется случаем и устроит показательный процесс над такой нехорошей девочкой, как ты…

Из состояния комы Мэдди вывел вид баклажанового цвета головки, высунувшейся из ширинки адвоката. На ней лежала его рука и поглаживала член, будто любимого домашнего питомца. Этого просто не могло быть. Даже если ее жизнь в последнее время ставила ей подножки, она не собиралась падать ниже необходимого.

Убедившись в том, что привлек ее внимание, Перегрин перешел ближе к делу.

— Ни один судья не отпустит тебя под залог без наличия поручителя. Я могу найти для тебя уважаемого человека, который будет готов поклясться, что знает тебя всю свою жизнь и гарантирует твою добропорядочность на десять тысяч фунтов. В обмен на эту услугу ты, как женщина, можешь выразить мне свою благодарность…

На складке губ у него была простуда, от которой Мэдди в потрясении не могла оторвать глаз. Впрочем, это было самым приятным зрелищем из всего, что было в данный момент в камере. Может быть, это сон? Если так, то где Брэд Питт и почему она до сих пор одета? Или это какое-то астральное переживание? Да уж, конечно. Такое могло произойти только наяву.

Адвокат встал, подошел к двери и убедился в том, что она заперта. На обратном пути он обшарил глазами все сто восемьдесят сантиметров роскошного тела Мэдди с постепенно увеличивающимся удовольствием и впился взглядом в уровень груди 36D.

— Ну что ж, пора нам познакомиться поближе.

— Ну что вы, я и так прекрасно знаю, кто вы такой! На таких, как вы, и держится шоу Рики Лейка.

Перегрин захихикал, наслаждаясь сопротивлением, которое ему оказывала Мэдди.

— Сыграем в «Мистер Уобби прячет шлем»?

— А что вы предлагаете в качестве контрацептива? — осадила его Мэдди. — Свою личность?

Тон Перегрина стал менее доброжелательным.

— Похоже, ты так и не поняла серьезность ситуации, в которой оказалась. Игры кончились. В тюрьме мало у кого есть кабельное телевидение. И многие из заключенных — психопатки, лесбиянки и убийцы. — Он вернулся на кровать и воскресил свое опавшее достоинство, достав из складок трусов.

— Ладно, побаловались — и хватит, — решительно сказала Мэдди. — Покажи мне теперь свой настоящий пенис! — В два прыжка она оказалась у двери, готовая позвать на помощь через зарешеченное оконце. — За кого ты меня принимаешь?

— За идиотку, позволяющую региональному отделу по борьбе с преступностью выбирать для себя адвоката, — злорадно парировал он. — Ах, простите меня, я опять отвлекся на лирику. Не вздумай жаловаться на меня. Мать-одиночка, подозреваемая в мошенничестве и нелегальной иммиграции, кто воспримет тебя всерьез? Тут у тебя столько же шансов, сколько у Кристофера Рива, реши он снова начать ходить.

Мэдди не могла поверить в то, что день стал развиваться почти по сюжетам Кафки. Подобного рода вещи не могут происходить с такими людьми, как она. Она слушала музыку «Дезерт Айленд», пользовалась очистительными средствами от Кларина, а нанесение увлажняющего молочка перед тональным кремом было для нее настоящим преступлением. Она всерьез беспокоилась о том, сохранится ли действие двадцатичетырехчасовой защиты, обещанной в рекламе дезодоранта, спустя двадцать три часа после его нанесения. Она искала в словаре слова, значения которых не понимала. Правильная утилизация отходов была частью повседневного ритуала, наряду с массажем десен. Мэдди бросила быстрый взгляд на своего крохотного ребенка. Он шевелил ручками во сне, будто бы дирижируя невидимым оркестром… не зная о том, что партитура внезапно сменилась на «Марш висельника» Берлиоза.

«Ну что, мисс Вулф? Что будет дальше?»

Когда полицейская машина провезла Мэдди сквозь темные арочные ворота тюрьмы Холлоуэй, чувство уверенности в себе, которое она всю свою жизнь воспринимала как нечто само собой разумеющееся, покинуло ее навсегда. Судья не отпустил ее под залог, и поэтому ее с Джеком смешали с остальными заключенными. До этого Мэдди видела такой потерянный, отстраненный взгляд только у овец. Сейчас они толпились в месте, которое называлось «приемной». Ее нос, рот и уши были проверены сотрудницей тюрьмы с черными волосами, подстриженными в форме парика поклонницы «Битлз», с голубыми тенями на веках, бежевыми утягивающими гольфами и грудной клеткой, которая начиналась у шеи и заканчивалась у пупка.

— Снимите одежду и повернитесь.

— Эй, — откликнулась Мэдди, с нервной веселостью переступив через свои трусы. — А поужинать для начала?

Она послушно повернулась, чувствуя, как внутри нее сплелся нервный комок.

— А что такое отделение «Мать и дитя»? Это же не настоящая тюрьма, да?

Ей предстояло узнать, что тюрьмы Ее Величества бьют все мировые рекорды по количеству сотрудников, отбракованных клубом «Менса»[1]. В тюрьме они работают охранниками.

— Сюда ложи! — рявкнула одна из отказниц «Менсы». — Тут прошлой ночью заключенные играли в футбол использованным подгузником… к которому был все еще пристегнут ребенок!

Мэдди скользнула пальцем в наполовину сжатый кулачок Джека. Тот крепко за него ухватился. Спасибо тебе, Алекс! Как же ей его отблагодарить? Поставить огромный усилитель с мощными динамиками и альбом «Уингз» возле окон его спальни?

Мэдди облили чуть теплой водой из шланга, а ее одежду сложили в пакет и снабдили биркой. Джека тоже раздели и обыскали.

«Героин. В подгузнике. Большая партия».

Ладно, пусть будет запись бэк-вокала Линды Маккартни, без сопровождения!

Затем ею занялся врач, чтобы определить, не имеет ли она суицидальных наклонностей. Правда, учитывая обстоятельства, им проще было бы найти тех, у кого их не было. Теперь состояние духа Мэдди было таким беспросветным, что сквозь него можно было наблюдать солнечное затмение. Ей было приказано сменить свои грязные одежды на изумительно стильный тюремный наряд: брезентовые брюки из сокровищниц гуманитарной помощи и рубаху без рукавов, которая мало того что была на три размера больше нужного, так еще и обладала редкостным кислотным цветом. Самым близким описанием этого направления в стиле одежды было «Албанские беженцы».

Водрузив на себя одеяние из фосфоресцирующего брезента, Мэдди присоединилась к остальным заключенным, следовавшим за надсмотрщицей. Скрип шагов ног, обутых в мокасины, отражался эхом от стен всю дорогу, пока они проходили крыло «Би». Во время этого путешествия Джек спал, вздрагивая время от времени, будто по нему пропускали невидимые разряды тока.

— Интересно, какой дурью тебя будут кормить на ужин? — задумалась бойкая спутница Мэдди, когда она подошли к отделению «Мать и дитя».

Им был предложен небольшой выбор, состоявший из лекарственных «аперитивов», которые раздавали с тележки с медикаментами. Пришло время «коктейля». В тюрьме быстро нашли замену выпивке: полоскание горла жидким моющим средством, нюхание отбеливающего средства, стянутого из прачечной, или таблетки. Женщины, держащие на руках нервных младенцев, вились вокруг медсестры и поглощали разноцветные транквилизаторы из пластиковых стаканчиков. Ужин состоял из хлебного рулета, который еще не успел оттаять в середине, и миски похлебки, которая показалась Мэдди субстанцией, куда бы лягушки с радостью отложили яйца. Выцветшие карусели из фигурок животных вяло покачивались под голыми лампами. Она решила сесть за пластиковый стол рядом с молодой брюнеткой, державшей ребенка примерно одного возраста с Джеком.

— Какие красивые рыжие волосы! — нарушила Мэдди недоуменное молчание. — Это у него от отца?

— Не знаю. Я ни разу не видела его без шапки.

При этих словах все остальные женщины язвительно засмеялись.

— Ох!

Мэдди поспешила ретироваться. Она внезапно почувствовала себя как больной гемофилией в комнате, где было полно острых ножей. Джек завозился в поисках груди.

— А я не хотела снова рожать, — прочирикала девочка-подросток, сидевшая напротив них и стучавшая по донышку бутылки с томатным соусом. — Отец Тэмми обещал, что вставит мне только чуть-чуть, на «шишечку». Как зовут твою ляльку?

— Джек.

— Мужик! — радостно завопила она. — Хотя, я думаю, он в этом не виноват.

Довольно быстро стало понятно, что большинство женщин из отделения «Мать и дитя» тюрьмы Холлоуэй имели дело с типами, рядом с которыми Клаус фон Булоу выглядел идеальным супругом. Они были даже хуже, чем известный жулик, скопище пороков, Александр Дрейк.

— Есть дурь, травка, кокаин? — прошептала ей другая мамаша. — Может, кто из твоих дружков тебя не забудет?

С появлением патрульного все десять молодых мамаш разом заинтересовались своими детьми и стали смотреть на них таким взглядом, которым люди созерцают аквариумы, наполненные редкими морскими обитателями.

Охранник остановился возле стола Мэдди и постучал по нему костяшками пальцев прямо перед ее лицом.

— За столом кормить грудью запрещено. Это негигиенично.

Крыса размером с футбольный мяч лениво прошла мимо корзинки с хлебом.

— Ах, простите, — Мэдди жестом обратилась к своим соседкам, уверенная в их поддержке. — А я думала, что это учреждение для защиты материнства.

— Да ты кормишь, только чтобы посветить грудью да завести охранников, — обвинила ее мать Тэмми, очнувшаяся от своего транса для того, чтобы схватить черствый кусок хлеба.

— Никто не кормит грудью, — проворчала брюнетка. Она стояла над Мэдди, выставив вперед тощий таз манекена. — Это портит форму груди.

Охранник надменно усмехнулся и скинул поднос Мэдди на пол. Звон и грохот напугали всех детей, и они заплакали.

— Какая жалость!

Гнусавый звук гонга известил о том, что пришла пора собирать посуду.

— Эй, — возмутилась Мэдди, — кормящих матерей нельзя лишать обеда. Мы должны питаться, даже если нам предлагают еду чаще шести раз в секунду…

Мэдди выдали коричневый бумажный пакет с зубной пастой, расческой и куском мыла с предусмотрительно сделанной на нем монограммой королевы. Затем ее проводили к дверям будущего «дома», камеры таких крошечных размеров, что там невозможно было повернуться, не вступив с собой в тесный физический контакт. Здесь была детская кроватка для малыша и узкая койка для нее самой. Через маленькие зарешеченные окна, в которые можно было заглянуть, лишь забравшись на кровать и неестественно изогнув шею, открывался роскошный вид на тюремную стену, украшенную колючей проволокой под напряжением. Предметы интерьера были представлены корзиной, жесткой щеткой, серым вспучившимся линолеумом и тонкими белеными стенами. Отделение «Мать и дитя» предоставляло мамашам прекрасную возможность разделить друг с другом каждую минуту их личной жизни и послушать, как они по очереди грозятся лишить мужского достоинства своих драгоценных приятелей.

Пытаясь избежать жюль-верновского путешествия по глубинам отчаяния, Мэдди решила занять себя повседневной рутиной. Настало время купания. Она стала раздевать Джека с осторожностью филателиста, тщательно складывая его одежду, когда дверь ее камеры распахнулась, как от взрывной волны.