Кэти Летт - Бешеные коровы

— Дорогая, у тебя что, мозги приняли вместе с плацентой?

— Через неделю я снова буду разговаривать с судьей об освобождении под залог. Тогда я со всем этим разберусь…

— Дело в том, дорогая, что я умею ухаживать только за собаками. Через пару дней твой ребенок начнет задирать ногу на деревья.

Мэдди так сильно прижалась к столу, который их разделял, что у нее заболели ребра.

— Джил, я боюсь до смерти.

— Так ты не шутишь! — Теперь в ее голосе слышались грусть и испуг. — Дорогая, я не знаю, что делать с ребенком.

— Краткий курс для начинающих, — шутливо прошептала Мэдди. — Целуй, обнимай, щекочи, массируй пальчики ног, гладь животик. Вот, пожалуй, и все его потребности.

— Как у моего чау-чау. Только он кончил в мусорной корзине.

— Кормить примерно каждые четыре часа…

— Прямо как в зоопарке, — отозвалась Джиллиан, проявляя сострадание, которым она была всемирно известна.

— Чаще всего дети существуют двух видов: девочки и мальчики и…

— Очнись. Каким образом, по-твоему, я вынесу его отсюда? В моей сумочке?

Джиллиан было тридцать шесть, но выглядела она не старше сорока. Набор ее косметики недавно был переформирован в соответствии со стадией «специальных эффектов». Ей постоянно требовалось носить с собой сумочку размером с ангар для самолета, где у нее размещалась переносная химическая лаборатория со всяческими лосьонами и снадобьями.

— Именно.

Мэдди подвинула переносную колыбельку к Джиллиан.

— Это исключительно компактная ручная модель. После кормления он уснет, и тогда ты его заберешь.

Джиллиан попыталась отодвинуться вместе со стулом.

— Я училась в пансионе Роудин, — стул оказался привинченным к полу, — я душусь ароматами Иссей Мияке, — она попыталась встать на ноги, — и я ни при каких условиях не стану пить из горлышка бутылки.

— Он спит от одного до шести часов после еды и плачет от одного до четырех часов каждые сутки, так что не паникуй и…

— Тебе не приходилось задаваться вопросами, что осталось от твоего ума? — резко перебила ее Джиллиан. — Что мы находимся в тюрьме? И что здесь имеют неприятную привычку обыскивать посетителей?

— Джиллиан, обычно контрабанду проносят внутрь тюрьмы, а не из нее.

Будто бы иллюстрируя ее слова, охранники бесцеремонно оттащили женщину, сидевшую возле окон, от ее бойфренда. Он принес во рту герметично упакованный наркотик и передал его подруге во время глубокого поцелуя. Наркотик был благополучно проглочен, чтобы потом быть извлеченным наружу с помощью рвоты, вызванной выпитым шампунем.

— Сядь же ты, ради бога! — Мэдди усадила Джиллиан на стул, с которого та попыталась сбежать.

— Это невозможно! — заявила Джиллиан увядающим гвоздикам, которые принесла с собой.

— Джил, мы говорим о маленьком ребенке. Маленьком ребенке, находящемся в тюрьме. Зубная Фея должна будет совершить преступление, чтобы оставить двадцать пенсов у него под подушкой. Его знания об основных цветах радуги ограничатся серым…

— Кстати, — Джиллиан незаметно оглянулась и заговорила траурным голосом. — Сегодня утром я нашла у себя на лобке первый седой волос.

— Когда у него пойдут зубы, он будет грызть стальную решетку. Он начнет учиться читать не по книге «Спот идет в цирк», а по надписям на стенах вроде «Сдохни, коп поганый»…

— Конечно, я его выдернула, но мне приходится признать, что там, откуда он вышел, он был не последним!

— Я, конечно, хочу, чтобы он научился считать, но не для того, чтобы звать людей по номерам вместо имен. Не передаст ли мне номер-два-три-шесть мою бутылочку?

— Дело в том, что я уже выпит из возраста невесты. Это значит, что мне пора заняться рынком труда, а это невозможно делать, имея на шее грудного ребенка.

— Ха! Единственная работа, с которой ты имела дело, касалась того, что косметолог делала с твоим носом!

Рука Джиллиан взметнулась к ее вздернутому носику, как бы защищая его.

— Это мой собственный, настоящий нос!

— Джил, если ты не позаботишься о нем, то его отдадут в приют! — последнее слово далось Мэдди с большим трудом.

— Приют? — Джиллиан поправила юбку на ногах и тяжело вздохнула, уступая. — Неделя. Не больше.

Мэдди почувствовала прилив облегчения. Джек, размахивавший тоненькими ручками, пришел в еще больший восторг. Мэдди взяла его на руки, и он присосался к ее груди с цепкостью морской анемоны. Маленькая ладошка трогала ее, и эти легкие прикосновения удивительным образом успокаивали Мэдди. Ее охватила сонливость. Гудение отопительной системы, шум голосов и легкие, как меренги, слова Джиллиан увлекали ее все глубже в дрему.

— Вообще-то, — резко прозвучал голос Джиллиан, — я не бужу подруг, которые засыпают, пока я с ними разговариваю, но пришло время прощаться.

— Извини, — Мэдди зевнула. — Почему-то Джек является единственным живым существом во всей тюрьме, которое считает, что нас поздно будят. Три утра? Чудненько! Пора веселиться!

— Да что ты говоришь? — бдительно переспросила Джиллиан. — Эту информацию ты почему-то решила оставить при себе. — Наклонившись вперед, она с настораживающим презрением осмотрела свой новый аксессуар. — Ох! Это что, у него дырка на макушке? Боже мой! Он что, будет пускать оттуда фонтан?

Мэдди собиралась объяснить ей, что такое родничок, но у нее сорвался голос от переживаний. Зазвенел звонок, означавший, что пришел конец свиданию, а она хотела накормить его молоком впрок, как верблюда, чтобы хватило на всю неделю. Они сидели в дальнем, темном углу комнаты для свиданий. Джиллиан села спиной к остальной части комнаты, вытащила свою огромную косметичку и положила на стол, подтолкнув к Мэдди. Та положила в нее свою переносную колыбель. Затем она бросила последний взгляд на Джека, стараясь запомнить его, как бы сфотографировать и сохранить снимок в памяти.

— Шевелись! — прошипела Джиллиан.

Мэдди погладила его по тонким бровям цвета карамели, поцеловала веки с такими длинными ресницами, что между ними можно было гулять. Уткнувшись носом в хохолок белых волос, она вдохнула его запах. Для матери этот запах был подобен опиуму. Она заставила себя успокоиться, оторвала Джека от груди и передала драгоценный спеленутый сверток.

— Постарайся не выдать своего восторга от того, что получаешь Самого Красивого Младенца, рожденного на этой земле, — смело произнесла она.

Он выглядел таким беззащитным, что ей пришлось прикусить пальцы, чтобы не дать себе снова схватить его на руки. Она так сильно сжала зубы, что потекла кровь.

— Дорогая, — произнесла Джиллиан в редком порыве заботы, — посмотри на это с приятной стороны. В женской тюрьме хотя бы всегда будут опущены туалетные сиденья.

— Позаботься о нем, — умоляла Мэдди, когда они встали со своих мест.

Ручки объемной сумки Джиллиан сомкнулись над своим необычным содержимым.

— Когда ты увидишь его в следующий раз, он будет уже отзываться на свое имя.

* * *

Из-за недостатка персонала Мэдди вернулась обратно в камеру, не пройдя обычного досмотра. Она легла на узкую кровать. Унылым звоном часы известили ее, что с момента исчезновения Джека прошло несколько часов. Давящая атмосфера тюрьмы начала ее угнетать. Мэдди оставила у себя одну маленькую деталь одежды Джека, и это стало единственным напоминанием о ее драгоценном ангеле. Испытывая телесные и душевные муки, она прижалась лицом к крохотной хлопковой распашонке, вдыхая нежный запах, и заплакала, беспомощная, как новорожденный.

Утренние небеса налились едким желтушным светом, заставшим Мэдди возле раковины, прикладывающей к груди горячие тряпичные компрессы. До этого дня Мэдди воспринимала слова «выжимать из себя все до последней капли» как оборот речи. Оказывается, такое случается на самом деле. В раковину текли не просто реки, а настоящие водопады молока. Любой звук провоцировал новый поток: далекий гудок машины, звучание радио, часов, чайников, плач чужих детей. Она легко могла открыть собственный молочный магазин, будь он неладен.

В таком виде, в самовольной отлучке от ребенка, ее и нашел тюремный охранник. Раз ребенка нет, значит, он считается умершим. Вызвали сержанта Слайна, и гармоничный скрип дверных петель возвестил о его появлении в камере.

— Судя по всему, — он театрально откашлялся, — ты потеряла своего ребенка.

— Не может быть! — подыграла ему Мэдди. — Ну что ж, значит, он там, где мои ключи от машины.

— Ты его убила? — Его настороженные крысиные глазки шарили по лицу Мэдди в поисках малейшего признака сожаления.

— В камере ничего нет, сэр, — доложил охранник.

— Расчленила и съела?

Мэдди с показной беззаботностью рассматривала того, кто вел допрос. В дополнение к жестокости и бесцеремонности, он был еще и тщеславным. Его улыбка голодной гиены намекала на то, что он не понаслышке был знаком с периодонтологией. Да и линия волос была подозрительно ровной. Более тщательный осмотр обнаружил за его правым ухом пятно от «Гресиан-2000».

Слайн ударил кулаком по стене.

— Что ты за мать? — Он вцепился в ее руку хваткой молотобойца. — Неужели тебя совсем не беспокоит судьба собственного ребенка?

— Почему же, она меня очень волновала, — возразила Мэдди, вырвав у него руку. — Но потом мне в голову пришла мысль: зачем мне мучить саму себя, если ты можешь это сделать вместо меня?

— Убийство ребенка — очень серьезное преступление.

Мэдди почувствовала, как ее желудок провалился сквозь пол. Этот полицейский не оставит ее в покое.

— Что за вздор? — эти слова принадлежали Двине.

Она стояла в дверях, переводя дыхание. Пройдя Первый и Второй уровни Базового Обучения Драпированию Шарфиком, она перешла к стажировке по Завязыванию Шарфа Узлом Назад. Она встряхнула плащ и подошла к чайнику.

— Это проявления известного психологического синдрома послеродовой травмы. Я совсем недавно вела занятия по этой теме. Эта женщина восстанавливается от гормональной зависимости.

Тюрьма, как потом выяснила Мэдди, была полна восстанавливающимися людьми. Они восстанавливались от зависимости от героина, барбитуратов, растворителей и неудачных браков. Заключенные гордились членством в таких обществах, как Анонимные Нимфоманки, Анонимные Кондитероманы, Анонимные Любительницы Мужчин, Анонимные Любительницы Анонимности.

Двина собственнически положила руку на спинку стула Мэдди.

— Если бы вы посещали мои занятия, сержант, то не были бы так несведущи о женских эндорфинах.

Она снисходительно потрепала Мэдди по голове, будто бы та была ребенком. Мэдди увернулась. Эдвина Хелпс была первой кандидаткой на членство в обществе Анонимных Любоманов.

— Ну уж нет, детка! — Слайн вскочил на свои кривые ножки. — Не будет тебе больше никакого отделения «Мать и дитя». Посмотрим, как ее эндорфины поведут себя с другими заключенными.

Рука Эдвины Хелпс замерла в воздухе возле головы Мэдди.

— С другими заключенными?

— Педофилами и извращенцами, — уточнил голос откуда-то из-за сигареты. — Самыми отвратительными людьми во всей тюрьме. Мы держим их отдельно, чтобы остальные заключенные их не передавили.

Двина в негодовании налила себе чашку кофе и стала громко стучать ложкой, размешивая его в потрескавшейся фарфоровой чашке.

— Только через мой труп.

Мэдди подумала, что, наверное, пока не будет торопиться с определением Двины в общество Анонимных Любоманов.

— Что поделаешь, — отозвался Слайн. — У всего есть своя цена.

— Нет тела — нет преступления. Ребенок просто пропал. — Двина вернула ложку в сахарницу, покрытую коричневыми гранулами. — Кто сказал, что он мертв?

— Да, — как-то слишком легко согласился Слайн. — Вы правы. Лучше я отправлю ее в простую тюрьму, где ее изобьют как беспредельщицу.

— Как такое может произойти, если о пропавшем ребенке знают только люди, находящиеся в этой комнате?

— Ты же знаешь, как новости быстро расходятся по тюрьме. — Слайн кивком указал на тюремного охранника. Тот ответил сержанту злобной, понимающей улыбкой. — Особенно если речь идет о женщине, убившей собственного ребенка.

Двина, решив не растрачивать свою образованность на тупого сержанта, сняла одну из сережек и стала тереть мочку. (Мэдди решила, что этому ее тоже учили на специальных курсах «Использование сережек в сложных ситуациях: Психодинамический подход».)