Встав со скамьи, я побрёл прочь от этого места. Оно заставило меня слишком сильно расчувствоваться. Любовь, смерть. Я не знал, сталкивался ли с этими чувствами в последние годы. Письмо казалось очень далёким от моей жизни, но крепко засело в голове. Выходя с кладбища, я увидел идущую навстречу девушку, молодую и красивую, и всю дорогу до дома думал: а вдруг это была она, бесконечно далёкая? И если это была она, то найденное письмо – это знак свыше? И зачем и почему именно я обнаружил его?

Почему я?

Этот вопрос стал вторым, неразрешимой загадкой повисшим в моей голове.



Она велела мне подождать, пока разогреет ужин, сварила мне какао, и, сунув кружку в руку, отправила в зал на диван. Это было бы мило и очень приятно, если бы не было такой рутиной. Работа теряет интерес, ответственность становится пунктом в повестке жизни. Уют становится нормой жизни. Любовь становится приятным времяпрепровождением. Дом, не лишённый тепла, только жара, в виде убирающейся и готовящей жены, сытная еда от которой тянет в дремоту. И если повернуться, лёжа на кровати, то будет за что обнять. И если развернуться в другую сторону, найдётся тот, кто обнимет тебя. Вот только, лёжа на набитом животе, невероятно тяжело уснуть. Порой, до тошноты гадко слышать, как всё будет хорошо, из обветренных губ.

Вечер того дня я провёл в прострации. Воткнув пальцы ног в ворс ковра, а в руку – кружку с какао, я провёл в кресле больше часа, даже не включив телевизор. Кожей я чувствовал уют, носом – приятный дым из кружки, ушами – негромкое пение жены из ванной. Я никак не мог выбросить из головы то письмо. Четыре года. Он ждал четыре года, чтобы просто ощутить её тепло! Чтобы просто дотронуться рукой, показать, насколько он живой, показать, как сильно он её желает, окунуться в неё, как в водоём. Что мне тогда помешало пойти в ванную и окунуться в одежде в мыльную воду, и зацеловать хохочущую жену, и, расплескав воду на полу, не вспоминать, забыть о ней на много-много часов, потерянных по крупицам наших сухих жизней?

Это вопрос был третьим, начавший тогда терзать мой разум.

Заглотив в минуту кружку какао, и в пятнадцать минут ужин, я лёг спать с набитым животом и так проворочался с бока на бок до утра, так и не узнав, что такого страшного было в этой мыльной воде.



– А я говорю, что не стоит лезть целоваться с девушкой на первых свиданиях, – нависал над столом парень с белой рубашкой в линейку, и его галстук качался над кружкой с кофе секретарши, – его намерения итак понятны. Никто не станет девушку танцевать, если она просто интересна, как личность.

– Ты абсолютно не понимаешь женский характер, – отзывалась секретарша, метая грозные от кофе взгляды. – Думаешь, у женщин не бывает друзей? Да, ты знаешь, сколько я видела геев на той неделе? А женатых мужчин? А родственников?

– Нет, нет, нет, ты переводишь тему, – оборонялся парень, – мы начали говорить о моём брате, который клеится к очередной девчонке. Я-то знаю своего брата, и что ему нужно!

– А вдруг у него ранимая романтическая душа, которую он тебе никогда не показывал? – сцепила руки в замок, и повернула голову на бок секретарша.

– Ага, в тайне от меня коллекционирует бабочек и занимается балетом. Я уже помочь хочу. Говорю, пока девчонка тебя оценивает, пока она не влюбилась, не лезь с поцелуями. Тонкая ниточка слюней между зубов, запах волнения изо рта, желтизна зубов перестают замечаться, когда она наденет розовые очки.