– Мама была очень красива. Вы все это унаследовали. Если бы не золотистые волосы, Чарити была бы просто ее копией. И Фейт, и Хоуп, и ты, Грейс, вы все на нее похожи. Вы пошли в мамину родню – в красавцев Эйнзли. – Пруденс сделала кислую мину. – Одной мне не повезло, и мне достался ужасный нос Мерридью и их противные глаза. А мне бы хотелось иметь их рост и стройность.

– Твой нос совсем не ужасный, просто он... просто он немного длинный, – сказала Фейт.

– Очень милый нос, – горячо вступилась за самую старшую сестру Грейс. – И глаза у тебя добрые, красивые, серые...

– Ну хватит. – Пруденс собрала сестер вокруг себя на кровати. – Мы говорили о маме, а не моем глупом носе.

Когда она начала рассказывать часто повторяемую любимую историю, ее голос стал певучим.

– Мама была настоящая красавица. И хотя ее семья занималась торговлей, папа влюбился в нее с первого взгляда.

Несмотря на то что у мамы было множество поклонников, а папа не был самым красивым, самым богатым, самым титулованным из них, мама тоже влюбилась в него, едва увидев.

Все пять девочек восхищенно вздохнули.

– Обе семьи, и Эйнзли, и Мерридью, были против этого брака, – напомнила Грейс, – поэтому мама и папа убежали в Италию, там они поженились и родились мы.

– Продолжай, Пруденс. Расскажи про мамины волосы.

Пруденс откинулась на подушки. Сестры подвинулись ближе, Грейс, как котенок, свернулась клубочком у нее под боком.

– Мама была золотая, вся золотая, – сказала она. – У нее были рыжие волосы, будто, только что из кузнечного горна, одновременно и рыжие, и золотые, полные жизни, как у тебя, Грейс. И папа любил мамины волосы – я хочу, чтобы ты помнила об этом, малышка, если вдруг тебе придет в голову, что твои волосы безобразны! Папа всегда играл с мамиными волосами, ласкал их, любил ее кудри. Он привык шутить, что мама обвела его вокруг своего маленького пальчика, как ее локон обвивается вокруг его пальца. И в один прекрасный день ты встретишь человека, который полюбит тебя и твои волосы так, как папа любил маму.

– Так, как Филипп любит тебя? – вздохнула Грейс.

Пруденс улыбнулась и откинула от личика сестренки буйные кудряшки.

– Возможно, – согласилась она и продолжила: – Мама не только внешне была красавицей, природа одарила ее замечательным, нежным голосом, сладким как мед. У тебя такой же голос, Фейт. Мама часами нам пела. А когда она смеялась, казалось, это музыка солнечного света, что солнце смеется вместе с ней...

– Я помню ее смех, – вдруг сказала Чарити. – Такой счастливый. Мне всегда хотелось смеяться вместе с ней.

– Ты так и делала, – согласилась Пруденс. – Мы все так делали. Мама и папа обожали друг друга. Они всегда держались за руки, обнимались, целовались, смеялись...

Сестры хором вздохнули. Давно канувшие в прошлое светлые годы так отличались от безрадостного существования, которое они влачили теперь в Дерем-Корте, где не было места любви.

– И они очень любили нас, – продолжила Пруденс. – Папа всегда хватал нас в объятия и целовал, не обращая внимания на липкие пальцы и чумазые лица. Мама всегда брала малютку – тебя, Грейс, – с собой, когда мы гуляли по берегу моря или по деревне, даже если Кончетта, твоя няня, твердила, что младенцу лучше остаться дома. Мама говорила, что хочет, чтобы ее маленькое солнышко было рядом с ней...

Она смотрела на сестер, прижавшихся друг к другу на большой старой кровати. В холодном сером свете они совсем не походили на маленькие солнышки: на бледных лицах синяки, прекрасные глаза покраснели от слез. Они были рождены для любви. Мама им это обещала. Пруденс нужно заставить их поверить в это, и она это сделает!

– Никогда не забывайте, что мы не принадлежим мрачному миру дедушки, лишенному любви, – сказала она. – Мы родились в Италии, в доме, полном солнечного света, смеха, любви, счастья, и я обещаю, как бы нам ни было тяжело сейчас, однажды мы вновь вернемся к счастливой жизни. С солнцем и смехом. С любовью и счастьем. Я обещаю.

Снаружи, словно насмехаясь над ее словами, резкий холодный ветер громыхал кровельным железом. Пруденс не обращала на это внимания. У нее возник план.

Доктор Гибсон положил сумку на край стола и сел.

– У лорда Дерема тяжелое сотрясение мозга и в нескольких местах сломана лодыжка.

Пруденс налила доктору чаю.

– Он поправится? – Она хоть и презирала своего деда, но не желала быть причиной его смерти.

Доктор Гибсон осторожно отхлебнул горячий чай, потом сказал:

– Его травмы весьма серьезные, но думаю, его организм с ними справится. Он определенно поправится, хотя и не слишком быстро.

– Сколько это займет времени? – Пруденс подвинула доктору тарелку со сдобным печеньем.

У нее была веская причина, чтобы задать этот вопрос. Это был смелый план. Отчаянный. Рискованный. Но он должен сработать.

Это единственный выход из их положения.

Доктор откусил кусочек печенья.

– Рана на голове затянется через несколько дней, возможно, через неделю. – Он снова отхлебнул чай и добавил: – Лодыжка будет заживать дольше. Она сломана в нескольких местах. Ему придется полежать недель шесть-семь.

Шесть или семь недель!

Радость наполняла душу Пруденс. Шесть недель более чем достаточно, чтобы воплотить ее план в жизнь. Но ей нужна помощь доктора. Она отставила чашку в сторону, набрала в грудь воздуха и сказала:

– Доктор Гибсон, вы знаете, как случилось, что дедушка упал?

Он хмыкнул и потянулся за очередным печеньем.

– Кучер, который приехал за мной, рассказал какую-то дикую историю. Но вы же знаете, слуги всегда склонны преувеличивать.

– Сомневаюсь, что он преувеличил. Разве вы не слышали, как страшен в гневе мой дед...

– Ба! – махнул рукой доктор. – У меня есть дела поважнее, чем слушать деревенские сплетни.

– Это чистая правда, – горячо возразила Пруденс. – Это больше не может так продолжаться. Разве вы сами не видите, что дедушка впал в крайность?

– Он никогда розог не жалел, но мужчина должен быть строгим...

– Строгим! Уверяю вас, это нечто большее. Бедная Хоуп большую часть времени проводите привязанной за спину левой рукой. Это делается, чтобы отучить девочку пользоваться ею. Дедушка говорит, что это рука дьявола. Фейт живет в постоянном страхе, что случайно напоет какой-нибудь мотив, а этого достаточно для порки. Посмотрите, что он сделал с моей младшей сестренкой Грейс. Он уверен, что на ней печать библейской нечестивицы Иезавели, а все потому, что у нее рыжие волосы.

Доктор перевел взгляд на огненные локоны Пруденс, и она кивнула:

– Да, и на мне тоже. С тех пор как мне исполнилось одиннадцать, он пытается выбить из меня дьявола. – Голос Пруденс дрогнул от горя и гнева. – Но во мне его нет. Не стоит избивать мою маленькую сестру так же, как меня.

– Хоуп – левша, это нужно исправить. Хотя, как я вижу, вас эта необходимость огорчает. Но Фейт и Грейс кроткие милые создания. – Доктор неловко шевельнулся в кресле.

– Грейс сделала это. – Пруденс подвинула к доктору сумочку в египетском стиле.

Доктор озадаченно посмотрел на нее.

– Вся эта египетская чепуха несколько лет назад была в Лондоне предметом увлечения. Уж я-то знаю, моя жена с ума сходила по подобным штучкам.

– Ваша жена – мерзкая язычница? – резко спросила Пруденс. – Идолопоклонница? Богохульница? Бесстыдница?

Доктор оторопел:

– С чего вы взяли?

– Потому что именно так дедушка назвал Грейс за изготовление этой сумочки – мерзкая маленькая язычница. Он немилосердно сек ее хлыстом, пока я его не остановила. Вот как произошло несчастье. Дедушка погнался за мной по лестнице. С хлыстом. К счастью для меня, он споткнулся.

Доктор положил сумочку на стол, выдержка изменила ему.

– Он избил девочку за это?

– Жестоко. Он бил нас за любую провинность. Я хочу, чтобы вы помогли нам уехать отсюда.

Доктор тяжело вздохнул.

– Пруденс, вы же знаете, что я не могу это сделать. Признаю, он нелегкий человек, но я его доктор, девочка! Вы думаете, что я буду смотреть ему в глаза и лгать? Вводить его в заблуждение...

– Маленькое тельце Грейс покрыто багровыми рубцами только из-за того, что она сделала эту сумочку, – выразительно сказала Пруденс. Она была полна решимости заставить доктора взглянуть правде в глаза и начать действовать. Грейс всегда была любимицей доктора.

– Он не в первый раз жестоко избивает ее из-за пустяков. Он всех нас бьет. Нам никогда не разрешали вызывать вас, когда он кого-нибудь из нас ранил. Но я хочу, чтобы вы поднялись к Грейс в спальню и сами все увидели.

Доктор с тяжелым вздохом отставил чашку.

– Хорошо, я посмотрю, но не даю вам никаких обещаний.

Доктор в угрюмом молчании осмотрел Грейс. Он заметил рану на нежном лице Чарити, такую же как у Пруденс. Спустившись вниз, он тяжело опустился в кресло, явно потрясенный.

– Простите. Я понятия не имел. Вы говорите, что это не в первый раз?

Пруденс коротко кивнула. Не было смысла задерживаться на прошлом.

– Через два месяца мне исполнится двадцать один год, и я, согласно воле отца, стану законным опекуном своих сестер.

– Значит, тогда...

– Но мы сможем получить деньги, которые оставила нам мать, только когда выйдем замуж. У нас почти нет денег. Совсем немного, этого хватит на несколько месяцев. Когда они кончатся, мы просто умрем с голоду, если дедушка не отдаст нам наше наследство. – Пруденс не спускала с доктора взгляда. – Он не даст нам денег. Дедушка говорит, что не позволит ни одной из нас выйти замуж. Он сделал это своей целью.

Мы никуда не ходим, даже в церковь. Мы никого не видим. И нас никто не видит. Как мы можем выйти замуж? А вы знаете, как красивы мои сестры, это преступление – держать их взаперти. – Пруденс вглядывалась в лицо доктора, пытаясь оценить, какое впечатление произвели на него ее слова. Взяв его за руку, она сказала:

– Доктор Гибсон, мы должны бежать. У нас есть немного времени, пока он вынужден не покидать своей спальни. Но если дедушка не сразу узнает о своем временном заключении, вы должны нам помочь.

Доктор протяжно вздохнул.

– Что я должен сделать?

Это была капитуляция.


Пруденс, нахмурившись, критически рассматривала написанное. Каллиграфический почерк весьма похож. Пожалуй, нужно слабее нажимать на перо и следить за точками над i. Дедушка никогда их не пропускает.

– Доктор ушел? Что он сказал? – Сестры Пруденс вбежали в комнату.

– Кому ты пишешь? – заглянула через плечо сестры Чарити. – Опять Филиппу?

– Нет, не Фи...

– Да кому это интересно, – перебила ее Хоуп. – Ты только Филиппу и пишешь. Что доктор Гибсон сказал о дедушке?

– Письмо не Филиппу, – Пруденс осторожно промокнула чернила, – а дяде Освальду.

– Дяде Освальду? – изумленно воскликнула Хоуп. – Дедушкиному нехорошему брату. – Она нахмурилась. – Дедушка умрет?

– Нет, через шесть-семь недель он поправится.

– Тогда зачем ты пишешь дяде Освальду? – спросила Чарити. – Он не пожелает утешить дедушку в болезни. Между ними совсем нет братской любви.

– Я на это и рассчитываю, – сказала Пруденс. – Поэтому я ему и пишу, то есть не я. Это письмо от дедушки.

– Что-о? – хором воскликнули сестры.

Пруденс прочитала:

– «Дорогой Освальд, я знаю, что мы не всегда относились друг к другу по-братски, но хочу, чтобы ради девочек это осталось в прошлом».

Ошеломленные сестры молчали. Пруденс, зажав письмо двумя пальцами, помахала им, чтобы чернила окончательно просохли.

– Коротко говоря, дедушка просит брата приютить нас на светский сезон в Лондоне. И найти нам мужей. – Она осторожно положила письмо. – Мы уедем. И никогда не вернемся в Дерем-Корт.

– Пруденс! – воскликнула Чарити. – Это письмо хуже, чем вранье. Это подделка!

– Да, – пожала плечами Пруденс. – Но разве у нас есть выбор? Я решила, что дедушка больше пальцем никого из нас не тронет.

– Это грех, Пруденс, – прошептала Фейт.

– Дедушка всегда говорил, что я грешница, – вскинула голову Пруденс, – и я наконец оправдаю его мнение. Мы отправляемся в Лондон! И заберем с собой Лили и Джеймса. Дедушка вдовец, и горничная ему ни к чему, а Джеймсу он никогда не простит его помощь нам.

Сестры переглянулись, ошеломленные дерзким планом. Пруденс старательно вывела лондонский адрес дяди Освальда.

– Дедушка нас никогда не отпустит, – сказала Хоуп.

– Он ничего не узнает. Он решит, что мы переехали в дом, оставленный нам в приданое.

– Но это ужасное место, там все покрыто плесенью. И почему...

– Потому что когда дедушке станет лучше, ему сообщат, что Грейс заболела скарлатиной, и у нас карантин. Доктор Гибсон нам поможет. Ты же знаешь, что инфекции приводят дедушку в ужас. Он не захочет к нам приехать. Миссис Бертон, экономка, сказала, что ручается за слуг, они нас поддержат. Вместе с доктором она будет регулярно давать дедушке отчеты, правда, фальшивые, о нашем состоянии.