Мэри Бэлоу - Бессердечный

– Поверь мне, детка, – говорила леди Стерн своей крестнице, – пришло время подумать и о себе. Ты всегда целиком отдавалась семье. Сперва заботилась о матери, упокой, Господи, ее душу, затем – об отце, светлая ему память, а теперь – о брате и девочках. Но Виктор уже стал совершеннолетним и вступил в права наследования, Шарлотта вышла замуж, Агнес расцвела, как весенний лужок, и, похоже, выйдет замуж, как только мы познакомим ее с каким-нибудь подходящим джентльменом, а Эмили... Ну ты же не можешь посвятить всю свою жизнь младшей сестре.

Леди Анна Марлоу улыбнулась, взглянув на Агнес, с которой снимали мерки в другом конце комнаты, чтобы сшить платья по последней лондонской моде. Столы были завалены рулонами тканей – в основном шелком и сверкающим атласом, – которые самым волшебным образом должны были вскоре превратиться в прекрасные платья.

– Агнес – восемнадцать, тетя Маджори, – ответила Анна. – А мне – двадцать пять. Я – вне игры, как сказали бы некоторые.

– Мне кажется, ты хочешь там и остаться, – резко сказала леди Стерн. – Жизнь проходит быстро, детка, с каждым годом все быстрее. И вот уже приходят сожаления о том, что могло бы произойти, но так и не произошло. У тебя еще есть шанс найти мужа, но через год или два уже может быть поздно. Мужчина не станет искать женщину, которая должна рожать ему детей, среди тех, у кого на лице написано, что им тридцать, – а выбирая супругу, он ищет именно такую женщину. Ты полна любви, которой можешь одарить любого, Анна. И тебе следовало бы отдать ее мужу и получить взамен его любовь, а кроме того, обрести уверенность и положение в обществе.

Этими словами леди Стерн попала прямо в точку. Виктору, единственному брату Анны, недавно исполнился двадцать один год. Он только что закончил университет, и его титул был ему еще в новинку – Виктор был графом Ройскнм чуть больше года, со дня смерти отца. Он вскоре собирался вернуться, чтобы вступить в права наследования. К тому же он недавно обвенчался, и Анна не знала, как скажется это на их судьбе – ее, Агнес и Эмили. Неожиданно их дом перестал принадлежать им. Конечно, Виктор и Констанция не выгонят их. Но кому захочется вторгаться в жизнь только что поженившейся молодой пары, особенно если ты старшая сестра, старая дева.

Она была старой девой.

– Я привезла в Лондон Агнес, как вы и настаивали, тетя, – сказала она. – Похоже, здесь она скорее найдет подходящего мужа, нежели в Эльм-Корте. Если Агнес будет устроена, я наконец успокоюсь.

– Чушь, девочка, – ответила ей крестная, – я настаивала, чтобы ты сама отвезла сестру в Лондон, а не посылала ее одну, потому что собираюсь выдать замуж вас обеих. Тебя, Анна, в первую очередь. Ты моя единственная крестница. Агнес для меня не более чем дочь моей дорогой Люси. Хотя вы все достаточно милы, чтобы называть меня тетей, но ты ведь знаешь, что я не являюсь таковой. Ну, я вижу, мадам Делакруа закончила снимать мерку, – продолжала, вставая, леди Стерн. – Я возьму тебя с собой. Оденься, чтобы выйти в город, дорогая. Прости мне мою прямоту, но у тебя вид провинциалки. По крайней мере, обручи твоего кринолина должны быть раза в два шире.

– Но широкие обручи нелепо выглядят, – сказала Анна. Нелепо, но очень женственно и привлекательно, – мучила ее предательская мысль. Крестная снова напомнила ей, что ее с Агнес ничего не связывает. Было бы просто невежливо ждать, что леди Стерн возьмет на себя заботы вывести Агнес в свет, где – как надеялись сестры – она могла бы найти себе мужа. Разве не это было именно ее обязанностью? Ведь она старшая сестра Агнес. И разве не чудесно было бы побаловать себя, сшив несколько модных платьев, и выйти в свет хотя бы пару раз?

– Я ВЕРНУСЬ. И КОНЕЧНО, ТЫ БУДЕШЬ ЗДЕСЬ, КОГДА Я ВЕРНУСЬ. ТЫ БУДЕШЬ ПОМНИТЬ, АННА, ЧТО ТЫ ПРИНАДЛЕЖИШЬ МНЕ? ДУШОЙ И ТЕЛОМ?

Она слышала этот голос так отчетливо, как будто мужчина, произносивший эти слова, стоял у нее за плечом. Но это было сказано год назад в Эльм-Корте – давным-давно. Он не вернется. Но если даже и вернется, то не произойдет ничего страшного, если она чуть-чуть повеселится. Ведь ей только двадцать пять, и у нее в жизни было так мало радостей. Совсем мало. В конце концов, она не собиралась искать себе мужа. Она прекрасно знала, что никогда не сможет выйти замуж.

– Пожалуй, – начала Анна, вставая и подходя к тете, – я могла бы сшить себе несколько новых платьев, чтобы вы не стыдились меня, если я решусь пару раз появиться в обществе.

– Стыдиться тебя? Ерунда, детка, с твоей-то красотой. Но как бы там ни было, модные платья – это очень важно. Пойдем. – Крестная взяла Анну под руку. – Займемся делом, пока ты не передумала.

У Агнес сияли глаза и пылали щеки. Она утверждала, что вряд ли сможет когда-нибудь воспользоваться всей этой одеждой, которую мадам Делакруа считала насущной необходимостью для юной леди, впервые выходящей в свет. Сердце Анны рвалось к сестре. Агнес было восемнадцать лет, и уже два года она носила траур – сперва по маме, затем – по отцу. И даже больше, потому что мама болела чахоткой, а папа... Папа болел тоже. И они жили в нужде. У Агнес было так мало возможностей хоть немного развлечься.

– Чушь, детка, – сказала леди Стерн, обращаясь к Агнес, – ты ведь знаешь, что тебе не следует показываться два раза в одном и том же платье. Мадам знает свое дело. К тому же она получила от меня четкие инструкции. А теперь очередь Анны.

Леди Стерн с самого начала настояла на том, что возьмет на себя все расходы двух месяцев их пребывания в Лондоне. Это будет ее сбывшимся сном, уверяла она, представить обществу двух юных леди. У нее самой никогда не было детей. Анна привезла с собою кое-какие деньги – Виктор уговорил ее взять их, хотя ему понадобятся годы, чтобы поместье вновь стало процветающим. А возможно, он никогда этого и не добьется, если... Анна отказывалась продолжать эту мысль. Эти два месяца она вообще не собиралась ни о чем думать. Она хотела чуть-чуть развеяться, но сказала крестной, что будет вести строгий учет потраченного на нее и Агнес, чтобы при первой возможности вернуть долг.

Таким образом, Анна, в конце концов, оказалась в умелых руках мадам Делакруа. С нее снимали мерки, вертели, кололи булавками, заворачивали в куски шелка. Оказалось, что стоять часами неподвижно, обсуждая с двумя старшими женщинами ткани и отделки, фасоны нижних юбок, открытых платьев, закрытых платьев, – так упоительно. Ее затянули в корсет гораздо туже, чем она привыкла, и в некотором замешательстве Анна зачарованно смотрела, как он приподымает ее груди, заставляя их казаться полнее и привлекательнее. А кринолин был таким широким, что она сомневалась, сможет ли пройти в дверь. Анна наслаждалась каждой минутой. Как это чудесно быть юной и свободной, думала она. Она никогда не чувствовала себя такой в реальной жизни. Юность прошла мимо. А что касается свободы... Ей стало не по себе, когда она вспомнила, насколько она не свободна. Если он вернется из Америки, как обещал, он... Но она и не пыталась завоевать свободу навсегда, всего только на несколько месяцев. Конечно, он не будет сердиться на нее за это, даже если узнает.

Как заманчиво почувствовать себя молодой и свободной на целых два месяца.

– Клянусь, детка, – сказала леди Стерн, когда примерка наконец закончилась, – ты помолодела на несколько лет. У тебя были сложные времена, но ты осталась верна своей семье, несмотря ни на что. Пришло время подумать и о себе. Еще не поздно. Пока я жива, я найду тебе необыкновенного мужа.

Анна засмеялась.

– Будет достаточно посетить несколько балов и концертов, тетушка, – сказала она. – Я запомню это на всю жизнь. Но муж мне не нужен.

– Чушь, – фыркнула крестная.

* * *

– Ей-богу, мальчик, сегодня ты выставил нас всех неотесанными чурбанами, – сказал лорд Теодор Куинн, восхищенно хлопая себя по бедрам и усаживаясь в глубокое кресло в библиотеке своего племянника. Перед тем как отослать слугу, он взял у него бокал бренди. – Твой веер сразил их наповал. – Лорд Теодор заразительно рассмеялся.

Лукас Кендрик, герцог Гарндонский, не пил и не садился. Он стоял, элегантно прислонившись к мраморному камину. Достав веер, о котором только что говорил его дядюшка – изящную вещицу из золота и слоновой кости, он раскрыл его и стал лениво обмахивать им лицо.

– Помогает освежиться, – сказал Лукас. – Служит исключительно практическим целям, мой дорогой.

Его дядя был в веселом настроении. Он снова рассмеялся.

– Ох, оставь, Люк! Твой веер – такое же кокетство, как мушки, пудра и румяна.

Его племянник удивленно поднял брови.

– А ты предпочел бы видеть меня в обществе полуобнаженным, Тео? – спросил он.

– Только не я, малыш, – ответил лорд Куинн. Он сделал внушительный глоток из своего бокала, пару мгновений подержал бренди на языке, а затем проглотил. – Я бывал в Париже и знаю, как там ведут себя и одеваются. Но даже там, помнится, у тебя была репутация человека, создающего моду, а не следующего ей. Может и хорошо, что у тебя к тому же репутация отличного стрелка и фехтовальщика, хотя...

– Я слушаю тебя. – Ясные серые глаза Люка чуть сузились, а веер застыл в его руках. – Что «хотя»?

Однако его дядюшка только рассмеялся и лениво оглядел племянника с ног до головы. Его веселые глаза пробежали по припудренным волосам, аккуратными валиками уложенным на висках и схваченным на затылке черным шелковым бантом, – это были его собственные волосы, а не парик, по приятному мужественному лицу, чуть припудренному и нарумяненному, с единственной черной мушкой; по темно-голубому камзолу с широкими полами, серебристой подкладкой и щедрым серебряным шитьем; по серебряному жилету с голубым узором, узким серым бриджам и белым шелковым чулкам; по башмакам с серебряными пряжками и высокими красными каблуками. Герцог Гарндонский был зеркалом парижской моды. И конечно, на его бедре висела в ножнах шпага с эфесом, украшенным сапфирами, – оружие, которым он владел столь изящно, что его по праву называли мастером фехтования.

– Я отказываюсь отвечать, – сказал наконец лорд Куннн, – потому что не хочу быть заколотым этой шпагой. Но было очень мило с твоей стороны уйти сегодня из Уайт-клуба пораньше. Ты будешь там темой для обсуждения на всю оставшуюся ночь, это точно. – Он опять усмехнулся. – И твой веер. Черт побери, клянусь, Джессоп чуть не проглотил бокал вместе с портвейном, когда ты впервые раскрыл его.

– Если помнишь, Тео, – сказал Люк, лениво обмахиваясь веером и не отвечая на дядюшкину ухмылку, – я оставил Париж с большой неохотой. Ты уговорил меня. Но будь я проклят, если ты уговоришь меня стать типичным английским джентльменом. Бродить по окрестностям в жалком сюртуке и с тростью под мышкой? Взбираться на горы с английским элем в животе и английскими проклятиями на языке? От меня этого не жди.

– Послушай-ка, Люк, – неожиданно серьезно ответил ему дядюшка. – Если я и настоял на том, чтобы ты вернулся домой, то только потому, что без тебя Баденское аббатство придет к полному разорению.

– Возможно, – холодно ответил герцог Гарндонский. – Но я и пальцем не пошевельнул бы ради Баденского аббатства и всех, кто там живет, Тео. Последние десять лет мне и без них было хорошо.

– Нет, мальчик, – сказал лорд Теодор, – я знаю тебя лучше других. Ты можешь быть холодным как лед, когда не очаровываешь барышень и не затаскиваешь самых хорошеньких в свою постель, и ты имеешь на это право после того, как с тобою так несправедливо обошлись. Но я знаю, что Люк, каким он был десять лет назад, все еще большая часть Люка сегодняшнего. На самом деле, тебе не безразлично то, что происходит. К тому же существует такая вещь, как долг. Ты три года уже герцог Гарндонский.

– Я никогда не хотел им быть, – ответил Люк. – Джордж был старше меня и десять лет назад женился. – В его голосе проскользнуло что-то, похожее на усмешку. – Можно было ждать, что за это время у него появится наследник.

– Верно, – сказал дядя. – Но у него был только один сын. Он родился мертвым, Люк. Хочешь ты того или нет, но глава семьи теперь ты. Ты нужен им.

– Однако они демонстрируют это странным образом. Если бы не ты, Тео, я и не знал бы даже, живы они все или нет. А если им нужна моя помощь, боюсь, они сильно разочаруются, когда получат ее.

– Пришло время залечить твои старые раны и прекратить это нелепое обоюдное молчание. Эшли и Дорис были слишком малы, чтобы отвечать за то, что произошло, а твоя мать, моя сестра... Она такая же гордая, как и ты, мальчик. А Генриетта... – Дядюшка запнулся, не в силах продолжить.

– А Генриетта – вдова Джорджа, – спокойно закончил Люк. Веер в его руках замер.

– Да, – вздохнул лорд Куинн. – Ты плохо начал, малыш, сняв этот дом, вместо того чтобы жить в резиденции Гарндоннов. Тебя могут не правильно понять – ты живешь здесь, а твоя мать, брат и сестра – там.