Однако между решением и самим признанием оказалась огромная разница. Каких только мук не претерпела Мелисса, прежде чем заставила себя завести этот разговор. Она боялась, что все испортит. С другой стороны, надеялась, что нужные слова сами собой завертятся на языке — любовь должна подсказать их. Мелиссе только и оставалось надеяться на это. Или безмолвно лежать в постели и следить за завораживающе быстрым бегом часовых стрелок. Утром вошла Колетт, застала ее спящей на кушетке, как бы случайно осторожно разбудила и сочувственно осведомилась, не желает ли госпожа поспать в постели. И Мелисса перешла в спальню, в свою собственную спальню, на цыпочках, словно взломщик, и заползла в одну из просторных двуспальных кроватей. Прежде ни она, ни Мередит не пользовались второй кроватью. Теперь же она впервые легла отдельно от него.

Мелисса забылась сном и проснулась только после полудня, когда Колетт принесла в спальню чашку ароматного дымящегося кофе — смеси двух ее любимых сортов. Мелисса выпила полчашечки и, поблагодарив Колетт, велела передать мистеру Хаусману, что госпоже все еще не здоровится и она хочет поспать еще немного. Мелисса понимала, что это всего лишь отсрочка, но чтобы подумать, она крайне нуждалась в отсрочке.

И вот, пролежав в постели еще час и тщательно все взвесив (у нее даже голова разболелась от этих мыслей), Мелисса приняла единственное решение — только так она никому не причинит боли — ни Мередиту, ни Мерри, ни даже себе самой. Итак, она скажет Мерри всю правду. Как есть на самом деле. Она позвала Колетт, которая принесла еще чашечку кофе, и спросила, здесь ли еще мистер Хаусман.

— Нет, мадам. Он уже уехал. И не сказал куда.

— А Мерри?

— Она здесь.

Возможно, так торопиться и не следовало, но другого столь удобного случая могло уже и не подвернуться. А чем больше думать об этом, тем труднее показалась бы задача.

— Пожалуйста, попроси ее зайти ко мне.

— Да, мадам.

Колетт отправилась за Мерри.

— Тебе уже лучше? — спросила Мерри прямо с порога, даже не успев зайти в комнату.

— Да, — сказала Мелисса. — Или даже нет. Не лучше, а прекрасно. Совершенно замечательно. На самом деле у меня вчера ровным счетом ничего не болело.

— Как же так? А мне показалось…

— Чувствовала я себя совершенно нормально. Просто я не могла… Как бы тебе это объяснить? Словом, я не могла должным образом встретиться с твоим отцом в твоем присутствии. Пока ты здесь. Я хочу сказать, что когда ты здесь, то со мной только ты. Больше ни о ком я и думать не могу. Поэтому я притворилась, что заболела. Но это, конечно же, нечестно. По отношению к твоему отцу или к тебе. К тому же…

— Я понимаю.

— Правда? Какая ты умница!

— Ты хочешь, чтобы я уехала?

— Да. Но я хочу, чтобы ты и в самом деле все поняла. Я вовсе не хочу, чтобы ты уезжала, но ты должна уехать, и вынуждена на этом настаивать, потому что я люблю тебя.

— Я знаю.

— А ты меня любишь?

— Думаю, что да. Наверно. Конечно. Я… Его я тоже люблю. Ведь он мой отец.

— Конечно.

— Так что я поеду.

— Будут и другие уик-энды… — начала Мелисса, но Мерри не дала ей договорить.

— Таких, как тот, уже не будет.

— Ну, что ты? Непременно будут. Твой отец много разъезжает. Да и я могу навещать тебя.

— Нет, пожалуйста, не надо. Прошу тебя.

— О, Мерри, Мерри, — простонала Мелисса.

Позже она уже не могла вспомнить, как все это случилось: она ли протянула руки к Мерри или Мерри потянулась к ней первая. Или же они обе сразу упали друг к другу в объятия. Она просто не помнила. А ведь если бы она не протянула руки к Мерри или если бы Мерри не наклонилась к ней, все было бы в порядке и ничего бы не случилось. Ровным счетом ничего!

Тогда же они сами не заметили, как объятия переросли в поцелуи, и они долгое время лежали и целовались. Страстно и нежно. Так что Мелисса потеряла ощущение времени. И потом это случилось. То ли Мерри не закрыла дверь, то ли закрыла, а он отворил — как бы то ни было, но когда Мелисса открыла глаза, в проеме двери стоял Мередит и смотрел на них.

— Мы прощались, — сказала Мелисса, как только заметила, что они уже не одни.

— Вот как?

— Мерри решила вернуться в школу. Она хочет провести воскресенье в школе.

— Да?

— Верно, Мерри?

— Да.

— Хорошо, тогда собирайся.

— Я вспомнила, что в понедельник у нас контрольная, а я не захватила с собой учебники. Так что я должна вернуться.

— Хорошо.

Мерри выпорхнула из спальни и пошла собираться. Мередит вошел, притворив за собой дверь, и спросил:

— Что здесь происходит, черт побери?

— Ничего, милый. А в чем дело?

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Что вы вытворяли тут с Мерри?

— Она возвращается в школу. Только и всего.

— Возвращается в школу? Так внезапно?

— У нее контрольная…

— Какая, к чертям, контрольная? — Послушай, на что ты намекаешь?

— Ты прекрасно понимаешь, на что я намекаю. Меня мутит от этого. И куда сильнее, чем тебя вчера вечером. Хотя ты, наверное, притворялась. Господи, и где только мои глаза были! Я же должен был это заметить или хотя бы заподозрить! Просто немыслимо! Такое никому бы даже в голову не пришло. Какая мерзость!

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Мелисса поняла, что скандала не избежать. Она уже осознала, что выхода у нее нет, — она должна во всем чистосердечно признаться. Покаяться, признать свою ошибку и поплакать. Она только не знала, что будет потом. Выскочит ли Мередит вон из спальни и из ее жизни? Или изобьет ее? А вдруг, хотя это почти невероятно, простит? Или поймет? Или даже поймет и простит? Мередит молчал, и в душе Мелиссы затеплилась надежда. Но в следующий миг она заметила — и глазам своим не поверила, — что Мередит снимает рубашку. А за ней туфли. И брюки. И тут вдруг она осознала, что ее ждет, и, уже совершенно не надеясь, что ей удастся хоть что-то изменить, залопотала: «Нет, нет, нет, нет, нет…» Мередит снял трусы и надвинулся на нее. Мелисса продолжала испуганно лепетать, и Мередит хлестко ударил ее по щеке. Перепугавшись, Мелисса соскочила с кровати, но Мередит ухватил ее за руку, заломил за спину и начал выворачивать. Мелисса упала на кровать, и Мередит тут же навалился па нее сверху и еще раз ударил.

— Не надо, Мередит! Не смей! Как ты можешь…

— Ты этого заслуживаешь.

От этих слов Мелисса прикусила язык. И перестала сопротивляться. Она вспомнила — так в отдаленном будущем вспоминаются самые яркие жизненные уроки школьного периода, — как много лет назад ее кузен выпалил, словно плюнул: «Поделом тебе», — и как она тогда перестала сопротивляться, чтобы он не причинил ей боли. Но боль все-таки пришла — мучительная, пронизывающая боль, которая навсегда запечатлелась в ее памяти как самая звериная, жестокая и чудовищная боль, которую она когда-либо испытывала. И вот теперь повторилось то же самое. Конечно, боль, которую причинил ей Мередит, не шла ни в какое сравнение с тем истязанием, которому подверг ее кузен, но тем не менее Мелисса захныкала от боли, к которой странным образом стало примешиваться приятное ощущение. И вдруг — невероятно, непостижимо — боль сменилась наслаждением, наслаждением, не смешанным уже ни с чем, наслаждением, о котором Мелисса не могла даже мечтать, и она, не выдержав, застонала, потом надрывно закричала, а в следующий миг, уже полностью потеряв ощущение времени, громко, во всю мочь, по-звериному завыла, завопила от радости. Никогда прежде ей не приходилось испытывать ничего подобного — настолько ошеломляюще приятного, такого острого, пронизывающего наслаждения, туго переплетенного с болью, но более всепоглощающего, глубокого, несравнимого, и…

И в этот миг Мередит отпустил ее. Просто оставил ее, слез с кровати и принялся молча одеваться.

А за стеной Мерри, которая уже собрала свои вещи в дорожную сумку, услышав, что крики прекратились, расплакалась. Она плакала из-за боли, которую причинил этой женщине ее отец, и вся в слезах, зареванная, выскочила из апартаментов и из гостиницы. Она продолжала плакать, даже приехав на вокзал Гранд-Сентрал. И успокоилась только тогда, когда поезд миновал Поукипси.


Иначе как гримасой судьбы нельзя было назвать то, что ближайшие выходные назывались отцовским уик-эндом. Отец Мерри не приехал. Он находился в Испании, на съемках очередного фильма. Впрочем, Мерри даже обрадовалась, что он не приехал. Ее участие в постановке, самоотверженная работа на репетициях, полная самоотдача при заучивании роли по ночам — все это с ее стороны было попыткой забыть отца, избавиться даже от мыслей о нем. Хотя способ для этого Мерри избрала довольно необычный. Даже она сама была вынуждена признать это. С одной стороны, театр был самым неподходящим местом для того, чтобы попытаться скрыть свое родство с Мередитом Хаусманом, знаменитым актером. С другой стороны, театр подходил просто идеально, поскольку в нем можно легко отрешиться от собственных мыслей и научиться не замечать ничего вокруг. Зрители, конечно, могут подмечать сходные жесты, мимику или выражения, чтобы высказать очевидное — да, мол, она похожа на своего отца. Сама же она на сцене уже вовсе не дочь своего отца и даже не она сама, а Розалинда, разыскивающая своего отца в Арденнском лесу. Изгнанного старого герцога в спектакле «Как вам это понравится» играла Хелен Фарнэм, которая отличалась высоким ростом и звучным низким голосом.

А вот Джаггерс, как и следовало ожидать, приехал. Несмотря на то что он был агентом ее отца, Мерри он нравился. А может быть, как раз поэтому. Иногда, поздними ночами, Мерри начинало казаться, что у нее два отца или — отец, который мог раздваиваться и представать попеременно то доктором Джекиллом, то мистером Хайдом. Сейчас Джекиллом был Джаггерс. Хайдом — ее отец. Мерри была рада, что он не приехал.

В клуб сценического искусства Мерри записалась главным образом из-за Хелен, которая уже некоторое время занималась в нем.

— Должна же я заниматься хоть чем-то помимо уроков, — провозгласила однажды Хелен и записалась в клуб сценического искусства, полагая, что особо утруждаться в нем не придется. Оказалось, что она жестоко заблуждается — работать в клубе приходилось до седьмого пота. Именно это, кстати говоря, и привлекло Мерри. Она была готова работать до изнеможения, чтобы избавиться от назойливых мыслей, чтобы не нужно было думать, чем занять себя в свободное от учебы время.

Несмотря на то что осенний семестр был уже в самом разгаре, ее приняли — главным образом благодаря тому, что она была дочерью Мередита Хаусмана.

А незадолго до этого Мерри получила письмо от Мелиссы. Любовное письмо. Во всяком случае, Мелисса достаточно откровенно написала, что любит Мерри. Вместе с тем письмо было прощальным. Больше им не суждено увидеть друг друга. Мередит неприкрыто пригрозил, что не остановится ни перед чем, если узнает о том, что Мелисса ищет новой встречи с Мерри. Вплоть до того, что постарается засадить жену в «дом отдыха». Кроме всего этого, в письме содержались кое-какие новости. Мелисса была беременна. Подробности Мерри не помнила, поскольку сожгла письмо по прочтении, а потом горько об этом сожалела. Впрочем, ее отрывистые воспоминания вполне соответствовали содержанию письма. Это был сбивчивый выплеск чувств, нагромождение обиды и досады, любви и отчаяния.

В течение всего осеннего семестра Мерри изучала основы сценического мастерства, а после рождественских каникул попросила, чтобы ее включили в спектакль. Для начала она была согласна на любую роль. Рождество она провела «дома», если можно назвать домом «Хэмпширхаус». Мередит пригласил ее провести с ним и с Мелиссой каникулы. Кроме того, он хотел попрощаться, поскольку отправлялся в Испанию на съемки эпического фильма про Нерона, а Мелисса собиралась лететь к семье, в Париж, где и должны были состояться роды. Главная же цель приглашения Мерри состояла для Мередита в том, чтобы показать ей, что стало с Мелиссой. Мелисса плохо перенесла первый период беременности. По утрам ее рвало, днем и вечером после приема пищи ее тоже тошнило. Как будто организм пытался отвергнуть ребенка. Так что рождественская неделя получилась довольно мрачная и унылая. Двадцать шестого декабря Мередит улетел в Мадрид, а Мелисса — в Париж. Мерри же поехала к Фарнэмам, у которых и пробыла до третьего января.

Неделю спустя она записалась на просмотр. И получила роль. Главную! Роль Розалинды! Девочки, которая ищет своего изгнанника отца и при этом переодевается мальчиком. Учитывая то, что случилось с Мерри, это можно было бы расценить как дурную шутку, но у Мерри не было никого, с кем она могла бы поделиться этой шуткой. А вдруг это вовсе не шутка, наоборот — тайное благословение? Как бы то ни было, Мерри не представило труда вжиться в образ Розалинды. И она сыграла ее. Благодаря пережитому, Мерри удалось привнести новые нотки в безудержно веселую и лихо закрученную пьесу, расцветить ее новыми красками. Успех превзошел все ожидания. Миссис Бернанрд, клубный режиссер, на генеральной репетиции во весь голос расхваливала Мерри и даже спросила, не думает ли Мерри о том, чтобы перейти на большую сцену. С одной стороны, в ее устах это звучало как комплимент, который мог вдохнуть в Мерри уверенность перед премьерой, но с другой — миссис Бернард была настроена серьезно. Во всяком случае, она явно ждала ответа на поставленный вопрос.