Мнения разошлись. Впрочем, так и должно было быть. Даже Сара Бернар не удостоилась бы единодушного признания и одобрения в этой аудитории. Мерри даже получила удовольствие от того, что восприняли ее настолько по-разному.

— Чересчур стервозна.

— Слишком кокетлива.

— Настроения меняются слишком резко…

— Я думать, — вмешался Колодин, — она выбирать правильный тон, но неправильный класс. Может ли женщина из мелкой буржуазии грызть ногти?

Все набросились на эту мысль, словно гиены на падаль.

— В сфере чувств любые классовые различия стираются.

— Нет, только так-то и можно выяснить подлинное социальное происхождение!

— Американцы не кусают ногти!

— А Мольнар был венгр!

Наконец, Тони Бассото пришел к Мерри на выручку:

— А можем ли мы вообще судить о социальном происхождении героини? Да, сейчас она вроде бы относится к мелкой буржуазии. А кем она была раньше, до брака с врачом? Такой жест позволяет нам обо многом догадываться. Это саморазоблачение. Он поразительно красноречив.

— Прекрасно! Прекрасно! Скажи мне, Мерри, — обратился Колодин, — как тебе прийти в голова такой решение? Почему ты решить кусать ноготь?

— Я вовсе не принимала такого решения. Просто вдруг моя рука сама поднялась… и мне показалось, что так будет правильно. К тому же я рассердилась. Вот почему для меня было так естественно укусить себя.

— Прекрасно! Прекрасно!

Трудно было даже припомнить, когда Колодин так хвалил кого-то в последний раз. Мерри была настолько счастлива, что почти не следила за сценой из Бекетта, которую разыгрывали два других студента.

Три часа спустя, покидая школу, Тони Бассото догнал Мерри и осведомился, не хочет ли она выпить с ним пива.

Мерри вспомнила, как вступился Тони за ее интерпретацию образа Клары (тем более что он был прав), и, возможно, отчасти поэтому с улыбкой ответила:

— Спасибо, с удовольствием.

Приглянулись ей и вьющиеся черные волосы Тони и голубые глаза — мать Тони, как он рассказал позднее, была ирландка, — сильное и гибкое тело. Мерри, конечно, и прежде обращала на него внимание. Ей была по душе и пылкость юноши, и звучавшая в его словах убежденная искренность. При этом одет он был неизменно в черный под горло свитер и выцветшие широкие джинсы. И ходил в одних и тех же черных туфлях с парусиновым верхом. Все это Мерри давно приметила и не раз гадала — мальчишеская ли это показуха или Тони и впрямь настолько беден. В глубине души она даже мечтала, чтобы Тони и в самом деле испытывал нужду. Ей еще прежде не приходилось близко сталкиваться с людьми, которые бы остро нуждались в деньгах. Поэтому сама мысль о том, что этот юноша посещает драматическую школу только из любви к искусству, подгоняемый неукротимым честолюбием и горькой нуждой, приятно волновала ее.

Тони привел ее в старомодный пивной бар, обставленный по классическим канонам: огромные резные столы темного дерева, широченные скамьи со спинками — и все пропитано старым добрым пивом. Тони чувствовал себя в этой обстановке как рыба в воде. В нем удивительно сочетались животная грация с мужской элегантностью, создавая необыкновенно естественную смесь, как в тонком коктейле.

Тони заказал им по кружке пива, а потом повернулся к Мерри и сказал:

— Сегодня в студии было здорово. — Он произнес эту фразу так, словно обдумывал и взвешивал ее всю дорогу. И добавил: — Ты меня просто поразила.

— Да что ты?

— Должен признаться: я поначалу был к тебе несправедлив. Я был уверен, что своим именем и происхождением… Словом, что ты просто выскочка. И на самом деле тебе ничего здесь не нужно. Ты и так способна сделать любую карьеру. Я рад, что ошибся.

— Это правда?

— Хотелось бы надеяться. И не только ради тебя, но и ради самого себя.

— Себя?

— Конечно. Разве тебе есть дело до того, что думают другие? Сейчас, по-моему, почти всем на все наплевать. А вот для меня главное — не свихнуться. Если же я позволю себе задуматься о всех ничтожных выскочках, которые делают себе головокружительные карьеры с помощью своих миллионов, у меня за неделю крыша поедет.

— А ты бы сам хотел этого? Я имею в виду миллионы.

— Да, когда-то я мечтал стать миллионером. В далеком детстве. Для этого есть много простых способов. Главное — знать свое дело. И быть в нем самым лучшим. Придет время, когда мне сделают очень выгодное предложение, но мне придется его отвергнуть. Я его отвергну. Есть у меня старый приятель, который разбогател, поставляя скатерти и полотенца в бары и рестораны. Мошенник, каких свет не видывал, зато денег — куры не клюют. Так вот, мне ничего не стоило нажить колоссальное состояние, работая с ним на пару.

— Но ты же сам говоришь, что он мошенник.

Тони немного помолчал, задумчиво переставляя кружку с места на место, отчего на поверхности стола оставались влажные круги. Потом он произнес:

— А вот ты совсем другая. Причем тебе, должно быть, даже хуже. Тебе бы ничего не стоило выгодно запродаться. Хоть сию минуту. Но тебе есть что терять Ты — настоящая актриса. Прирожденная.

— Спасибо, — сказала Мерри.

— Не за что. Я тут ни при чем.

— Я просто рада, что ты так считаешь. Что я могу стать актрисой.

— Да, причем первоклассной. Ты ведь уже и так без двух минут знаменитость. Крутишься по кабакам с драматургами, так что газеты об этом пишут.

— Это просто реклама. Так специально затеяли.

— Я так и думал. Но у тебя есть кто-то, кто о тебе заботится.

Тони неожиданно хихикнул, а Мерри потупила взор, Но в следующую секунду сама рассмеялась.

Природа влечения трудно постижима и даже абсурдна, так что попытайся кто-то расчленить ее на составляющие и представить в виде пластиковой молекулярной модели, она предстала бы перед взорами публики чем-то вроде изощренных механических игрушек Руби Гольдберга. Случайное высказывание, даже не таившее в себе двойного смысла, но вдруг понятное и одинаково воспринятое Мерри и Тони, вдруг породило целый каскад последующих событий. Так, у Руби за выпавшим из трубочки орешком в бег по колесу мигом устремляется белка, приводящая в движение рычаг, который приподнимает отточенную бритву, которая перерезает бечевку, на которой подвешена гирька, которая срывается и…

Тони заказал еще пива, и они продолжали отвлеченно беседовать, странным образом почти не слушая друг друга. Мерри заметила, что одно ухо у Тони расположено чуть выше другого, что почему-то показалось ей страшно милым и привлекательным. Тони, в свою очередь, залюбовался ее точеной шеей, изящными руками, прекрасным Лицом, в котором столь удивительно сочетались знаменитые черты отцовского облика с мягкими и нежными девичьими линиями, что придавало Мерри какую-то поразительную трогательность и хрупкость. Не желая признаваться ни себе, ни друг другу в столь откровенном интересе, оба собеседника и разговор-то продолжали поддерживать лишь для того, чтобы получить предлог незаметно пожирать друг друга глазами.

Как-то, слово за слово, вышло так, что Тони пригласил Мерри пойти с ним куда-нибудь поужинать, и она согласилась. Совершенно незаметно для себя Мерри переместилась с деревянной скамьи на обтянутый кожей диванчик в китайском ресторанчике, но при этом едва ли могла вспомнить, как они перешли улицу, миновали какие-то витрины, урны, почтовые ящики…

Лишь когда Тони, на минуту оставив ее, отлучился в туалет, Мерри сообразила, что забыла связаться со своей телефонной службой. Она решила, что не станет звонить, чтобы не портить себе лучший вечер со времени приезда в Нью-Йорк. Но потом ей стало не по себе. А все этот Джаггерс со своими строгими условиями. Она встала и подошла к телефонной будке возле стойки. Какой смысл сидеть и беспокоиться, когда проще позвонить и отделаться. Оказалось, что ей звонили. Мистер Уотерс оставил свой номер телефона и просил, чтобы Мерри перезвонила ему.

Мерри набрала его номер. В эту минуту вернулся Тони и, не застав ее на месте, принялся оглядываться по сторонам. Мерри распахнула дверь будки и помахала ему. Тони помахал ей в ответ. И тут как раз Джим Уотерс снял трубку.

— Алло!

— Здравствуйте, — сказала она. — Это Мерри Хаусман. Вы звонили?

— Да. Звонил, конечно. Естественно. Мне тут всучили пару билетов на сегодняшнюю премьеру. Пьеса, конечно, дрянная, но я должен присутствовать. Вот я и подумал, не согласитесь ли вы составить мне компанию. Если хотите, конечно.

— Ну… почему бы и нет. С удовольствием.

— Удовольствия вы не получите. Пьеса препаршивая.

— Ничего, — сказала Мерри. — Я никогда еще не была на премьере.

— Да, я так и думал. Поэтому и решил, что вам будет интересно.

— Очень мило с вашей стороны, — сказала она. Ей казалось странным разговаривать по телефону с Джимом Уотерсом и в то же время наблюдать через стекло телефонной будки за Тони.

— Значит, в четверть восьмого возле «Алгонкина», — повторила она. — Хорошо, я буду. Еще раз спасибо.

— Не за что, — сказал Уотерс.

Повесив трубку, Мерри поспешила к Тони, чтобы известить его о том, что ей пора идти. Ей оставалось меньше часа на то, чтобы добраться до своей квартиры, принять душ, переодеться и поспеть к месту встречи с Уотерсом.

— Да, конечно, — сказал Тони. — Я понимаю.

— Может быть, встретимся завтра вечером? — предложила Мерри.

— Хорошо, — сказал Тони. И улыбнулся так, что Мерри стало ясно: он и в самом деле все понимает и не обижается. И все же она бы предпочла, чтобы их свидание закончилось иначе. Всю дорогу в такси она пыталась представить, как Тони сидит за столиком в китайском ресторанчике, глядя на чайник с так и не разлитым по чашкам чаем. И чувствовала себя настоящим чудовищем, что бросила Тони там, одного. Что оказалась способной поступить так.

Догадайся Мерри справиться в телефонной службе, ей бы ответили что Уотерс позвонил ей почти в четыре часа — меньше чем за четыре часа до премьеры! Причем она была не первой, а последней из тех, кому он звонил. Даже получив согласие Мерри, Уотерс подумал, что она может обидеться на столь несуразное приглашение.

Однако она не стала уточнять, когда поступил звонок. Мерри такое даже не пришло в голову, тем более что она беспрерывно размышляла об Уотерсе, его новой пьесе и роли, которую ей предстояло в этой пьесе сыграть и которую, конечно же, помог получить ей сам Уотерс. На самом деле Мерри заблуждалась — Уотерс даже об этом не подозревал. Джаггерс не посвящал ее в свои профессиональные секреты. Мерри пришла бы в крайнее изумление, узнав, что появлению сценария в своей квартире она обязана едва ли не одному словечку, замолвленному Джаггерсом продюсеру Уотерса в турецкой бане.

Поскольку Мерри была уверена, что за приглашением на премьеру кроется нечто большее, она была крайне разочарована, когда после спектакля — а он и впрямь оказался довольно неважным, как и предупреждал Уотерс, — выяснилось, что никакого продолжения не последует. Джим предложил завезти ее домой!

— Но вы заглянете на чашечку кофе? — пригласила Мерри. — На сей раз у меня уже настоящий кофе — не растворимый.

— Нет, благодарю, — отказался он. — Я слишком устал. К тому же, будь я такой девушкой, как вы, я бы придумал тысячу способов, как провести этот вечер в гораздо более приятном обществе, нежели со мной.

— Это совсем не так.

— Не надо лгать. Если не уверены на все сто, что вам это сойдет с рук.

— Но я вовсе не… — начала было она, но осеклась. — Это же строчка из пьесы!

— Какой пьесы?

— Вашей пьесы. Это произносит врач.

— А вы откуда знаете? Это и впрямь из моей пьесы, но где вы могли ее видеть?

— Как, вы разве не знали? — пришел черед Мерри удивляться. — И сейчас не знаете?

— Нет. О чем вы?

— Что мне предложили играть Клару. А я-то думала, что это ваших рук дело.

— Вам? Клару? Нет, я впервые об этом слышу.

— Честно?

— Конечно, честно! — отрезал он. — Что за дурацкая мысль?

— Спасибо.

— Я имел в виду не то, что вам предложили роль Клары, а ваше предположение о том, что «моих рук дело». Это ведь не детские игрушки и не чайные посиделки!

— Я знаю.

— Господи, да знай я наперед, что вы будете играть в моей пьесе, я бы ни за какие коврижки не пригласил вас с собой на премьеру. Это слишком усложняет жизнь. А что, если вы окажетесь совершенно бездарной? Я скажу вам это, а вы решите, что вас предали. Разозлитесь. И в чем-то будете даже правы. Если, конечно, не поверите, что я не имею к вашему приглашению на роль Клары ни малейшего отношения.

— Я вам верю, — тихо произнесла Мерри. — И я хочу, чтобы вы отвезли меня домой.

— Ну вот, вы уже обиделись, верно? Почему бы вам не заехать ко мне и не выпить со мной по рюмочке бренди? Такая восхитительная идиллия!