— А что вы думаете на этот счет, мисс Хаусман? — полюбопытствовала Джослин.

— Я во всем согласна с мистером Кляйнзингером, — ответила Мерри. — Он наш режиссер.

— Вот видите? — просиял Кляйнзингер. — С ней вам придется держать ухо востро. В отличие от большинства ваших жертв, эта — умница. Но беседовать вы будете потом. Устраивает?

— Ну, разумеется, — согласилась Джослин. Кляйнзингер склонил голову и жестом пригласил Мерри занять место на заднем сиденье машины.

По счастью для Мерри, освещение было настолько ярким, что ей не составило труда вжиться в образ. В слепящем свете юпитеров автомобиль выглядел как настоящий. Когда же звукооператор включил магнитофон с записью рева автомобильного двигателя, а подручные начали плавно раскачивать машину, ощущение реальности еще более усилилось.

Фуллер, ассистент режиссера, выкрикнул:

— Тихо, пожалуйста! Все затихли! Мотор! Помощник подержал перед камерой нумератор с хлопушкой и сказал:

— Сцена 174-В, дубль первый.

— Начали! — скомандовал Кляйнзингер.

Гарднер, вцепившись в рулевое колесо, на мгновение оторвал глаза от дороги, кинул взгляд в зеркальце заднего вида, потом присмотрелся повнимательнее и спросил:

— Уж не Роджерс ли там приклеился к нам?

— Откуда он мог взяться?

— Понятия не имею. Да, похоже, это он!

Мерри обернулась, посмотрела в заднее стекло и удивленно вскинула брови.

— Трудно сказать. Кажется, это и впрямь Роджерс, но я не уверена.

— Проклятье! — процедил Гарднер.

Погоня началась. Гарднер отчаянно крутил руль, нажимал на газ, Мерри то и дело взволнованно оглядывалась. Наконец, она сказала, что должна переодеться.

— Пожалуйста, но только следи за Роджерсом, — сказал Гарднер.

Мерри начала стаскивать блузку, но голова ее чуть застряла в узком вороте, зацепившись за что-то…

— Стоп! — выкрикнул Кляйнзингер. — Все сначала, пожалуйста.

Они начали заново. На этот раз Мерри удачно избавилась от блузки, но замешкалась, снимая брюки.

— Стоп! — снова оборвал Кляйнзингер. — Я понимаю, что раздеваться в машине неудобно — это и должно казаться неудобным, но не настолько же! Должен быть предел… Попробуйте не раздвигать колени.

Мерри пообещала попробовать.

На третий раз она сумела правильно раздеться, но Кляйнзингер придрался к последней реплике.

— Стоп! Вы словно радуетесь, что он вас настигает. А вы должны казаться встревоженной, даже напуганной. Когда он разобьется, вам станет его жаль, но старайтесь не думать об этом наперед.

— Сцена 174-В, дубль четвертый.

— Начали!

Дубль пошел насмарку, поскольку Мерри неправильно согнула ноги. Пятый дубль поначалу вроде бы шел неплохо, но потом Кляйнзингер прервал съемку, поскольку ему показалось, что Гарднер выглядит излишне озабоченным.

— Я понимаю, вам надоело. Мисс Хаусман надоело. Всем надоело. Но давайте не будем это показывать — в противном случае зрителям тоже надоест.

Шестой дубль удался, и Мерри с облегчением сняла лифчик. Опустив стекло, она выбросила лифчик из машины. Подхваченный струей воздуха от ветродуйного аппарата, лифчик отлетел назад и вон из кадра.

— Стоп! Снято! — кивнул Кляйнзингер. Костюмерша подала Мерри халатик, который та набросила.

— Ну как? — обратился Кляйнзингер к оператору.

— Трудно сказать, — ответил тот. — Проявим, потом увидим.

— Вам было видно, что грудь накладная?

— Пожалуй, да.

Мерри подошла к ним и остановилась рядом. Кляйнзингер повернулся к ней.

— Послушайте, милая, что вы скажете, если я попрошу вас примерить муляжи меньшего размера?

— Вообще-то мне в них довольно неудобно, — сказала Мерри. Накануне вечером она примеряла их дома и до сих пор помнила, насколько неприятно было намазывать клеем соски. И отдирать эти чертовы муляжи было довольно больно. Мерри чуть замялась, но потом, внезапно решившись, выпалила:

— А я обязана сниматься в них?

— Честно говоря, если бы могли обойтись вообще без них, я был бы только рад, — ответил Кляйнзингер.

— Я тоже не возражаю, — сказала Мерри.

— Прекрасно! Тогда попробуем еще раз, уже без этих накладок.

— Я пойду сниму их, — сказала Мерри.

Она вернулась в гримерную, содрала муляжи, соскоблила с сосков остатки клея и надела бюстгальтер, блузку и брюки.

Недавнее секундное замешательство показалось ей уже нелепым. Она вовсе не стеснялась обнажать грудь перед Кляйнзингером, однако испытывала неловкость, не будучи уверена, что вправе предложить это сама. Не предложить — значило выставить себя перед всеми допотопной ханжой. Осмелившись же на столь решительный шаг, Мерри опасалась, что прослывет развязной бесстыдницей. Помогла же ей решиться реплика Гарднера, который сказал перед съемкой, что, волнуясь, Мерри будет лучше смотреться на экране. Что ж, обнажив грудь, она, возможно, и впрямь будет выглядеть лучше, во всяком случае — искренне. Впрочем, пора уже выбросить эти мысли из головы, решила Мерри.

Она вернулась в машину и сыграла сцену еще раз. Судя по всему, она приняла правильное решение, потому что по окончании седьмого дубля Кляйнзингер выкрикнул:

— Стоп! Снято! Замечательно!

Подобные комментарии слетали с его уст крайне редко.

— Если вы не возражаете, мы продолжим, не сходя с места, — предложил он. — Давайте теперь снимать через заднее стекло.

Минут пятнадцать, пока переставляли камеру и готовили свет, Мерри сидела в халатике. Место на заднем сиденье тем временем заняла ее дублерша — оператор направлял на нее камеру, выбирая лучшее расстояние и ракурс через видоискатель. Внешне Алиса Бисли совершенно не походила на Мерри — единственное сходство заключалось в оттенке кожи и цвете волос. Рассеянно наблюдая за Алисой, сидевшей в одном бикини, Мерри пришла к выводу, что бюст Алисы попышнее, чем у нее. Впрочем, имеет ли это значение?

Для женщин, конечно, имеет. Мужчинам же, по мнению Мерри, должна нравиться любая грудь, вне зависимости от размеров. Женщины же более привередливы. Собственные груди, например, казались Мерри недостаточно развитыми и слишком близко поставленными. Большую часть времени, во всяком случае за неделю до месячных, они увеличивались и тогда казались Мерри вполне сносными. Даже привлекательными. Но все-таки чересчур близко поставленными. Вот у Мелиссы груди такие четко очерченные, припомнила Мерри, друг от друга отделены плоской ложбинкой, а у Алисы груди хотя и полные, но без лифчика, должно быть, отвисают…

— Все хорошо, — послышался голос Кляйнзингера. — Мерри, прошу вас.

Она заняла свое место на заднем сиденье.

— Всех остальных прошу отойти за линию, — сказал Кляйнзингер.

Очень тактично с его стороны, подумала Мерри. Теперь ей не придется думать о том, что кто-то будет таращиться на ее голые груди. Кляйнзингер же не в счет. Как врач, например. Нет, он слишком тактичен и куда более заботится о ее чувствах, чем любые врачи. Скорее он как ее отец, такой же…

— Камера готова? — крикнул Кляйнзингер, прерывая ее бессвязные мысли.

— Сцена 175. Дубль первый, — возвестил помощник.

— Начали!

Мерри, опираясь коленями о сиденье, приподнялась, чтобы сыщик ее увидел, потом пригнулась и снова выпрямилась. Какая ерунда! Она припомнила вечеринку, когда они все фотографировались голышом, и невольно улыбнулась. Ведь теперь повторялось почти то же самое, только уже на профессиональном уровне. Как на приеме у врача. Нет, не то. Ведь она это делала ради Искусства. Ради Кляйнзингера и ради Искусства. Она игриво улыбнулась сыщику и нырнула за спинку сиденья.

— Стоп! Снято! Большое спасибо, — сказал Кляйнзингер.

Накинув на плечи халатик, Мерри поспешила в гримерную. На площадке приступали к съемкам крупного плана лица Гарднера, наблюдавшего за выходкой Мерри в зеркальце заднего вида. Мерри пока была не нужна.

Странное дело — ей понравилось сниматься обнаженной. Мерри даже стало немного не по себе, настолько ей это понравилось.


В дверь ее гримерной постучали.

— Мисс Хаусман? — окликнул женский голос.

— Да, — отозвалась она.

— Это Джослин Стронг. Можно мне войти?

Мерри открыла дверь.

— Да, пожалуйста, — пригласила она.

— Что вы думаете, насколько удалась съемка? — спросила Джослин.

— Не знаю. Увидим на просмотре. Все ведь зависит от монтажа, верно? — любезно сказала Мерри.

— Да, наверное. Но что вы испытывали во время съемки?

— Пожалуй, я немного волновалась.

— Вы сняли накладные груди. Могу я спросить — почему?

— Они мне мешали и еще — они слишком бросались в глаза. Хотя была, пожалуй, и еще одна причина. Связанная с моим волнением. Без них я ощущала себя естественнее, ближе к своему персонажу.

— Некоторые наши читатели наверняка не одобрят ваш поступок и то, что сделал мистер Кляйнзингер. Я имею в виду вариант фильма — для Европы.

Джослин сидела на софе, стоявшей вдоль стены крохотной гримерной. Мерри, сидевшая перед трюмо, на мгновение задумалась, потом ответила:

— Вы же слышали, что сказал мистер Кляйнзингер. Вы можете согласиться с одним из его утверждений и раскритировать другое.

— А что думает об этом ваш отец?

— О чем? О том, что я играю в кино, или о том, что я снялась в такой сцене?

— И о том и о другом, — сказала Джослин. — Я бы хотела это знать.

— Я не обсуждала с ним эту сцену. Я уже достаточно взрослая. Слушайте, куда вы меня подталкиваете?

— Нет, нет, вовсе никуда не подталкиваю, а хочу только узнать, что вы по этому поводу думаете.

— Я скажу вам. Мне эта сцена вовсе не кажется чем-то из ряда вон выходящим. Сделана она с выдумкой. Вполне драматична. Да вы сами все видели. Ничего сенсационного в ней нет. Самое сенсационное здесь то, что вы приехали сюда готовить статью о том, как я снимаю лифчик. И то, что журнал собирается эту статью поместить.

Джослин попыталась объяснить, что ее интересует не только это, что есть кое-что еще.

— Кино, — сказала она, — величайшее искусство нашего времени, которое имеет наиболее массовую аудиторию. Вы согласны с утверждением, что по фильмам можно судить о здоровье общества?

— Я согласна с мистером Кляйнзингером, — ответила Мерри. — На самом деле — мы куда извращеннее европейцев.

— Вы считаете, что в Ассоциации американских кинематографистов, в Лиге борьбы за нравственность и в комитетах по цензуре сидят одни извращенцы?

— Нет. Но я против всякой цензуры.

— А как вы относитесь к кодексу ААК? — спросила Джослин.

— Я думаю, что это просто набор глупостей.

Джослин расспросила Мерри про ее биографию, учебу, а также про то, что побудило ее пойти по стопам отца. Мерри отвечала на поставленные вопросы, но ничего не добавляла от себя. Как Джослин ни старалась, ничего из ее ухищрений не выходило: ей никак не удавалось разговорить Мерри настолько, чтобы слова полились потоком, так что журналистке оставалось бы потом только надергать из их беседы любые цитаты. Джослин меняла тактику — на какое-то время она вдруг умолкла, надеясь, что воспитание возьмет верх и Мерри сама попытается заполнить возникшие в разговоре пустоты, но Мерри просто сидела и терпеливо ждала, пока Джослин возобновит беседу. Наконец, Джослин сдалась и принялась задавать самые банальные вопросы; на откровенность Мерри упорно не шла. Она еще не решила, предпочитает ли Голливуд театру — ведь ее первый фильм еще не завершен. Нет, никаких романтических увлечений у нее нет. Да, ей, конечно, помогло то, что ее отец знаменитый киноактер, — но только поначалу. Добьется же она успеха или провалится — зависит только от того, есть ли у нее талант или нет. И так далее. Даже уцепиться не за что. Джослин даже обрадовалась, когда Мерри вызвали на съемки.

Она поблагодарила Мерри за интервью, закрыла блокнот и вернулась к своей машине. Интервью не получилось. Да, такое порой случается. Есть люди, которые легко находят контакт с одним журналистом, но замыкаются в разговоре с другим. Между ней и Мерри сразу возникла безусловная отчужденность, причину которой Джослин понять не могла. Джослин еще долго гадала, в чем дело. Быть может, Мерри не понравилось, что Джослин присутствовала во время ее съемки в обнаженном виде? Может быть, Мерри просто застеснялась? Нет, вряд ли. Слишком уж она хорошо держится, слишком спокойна и рассудительна. Неужели дело в ней самой, подумала Джослин. Но ломать голову из-за этого не стала. Ей было просто некогда. Дел было по горло.

Еще во время интервью ей вдруг подумалось, что вдохнуть искру жизни в материал можно вовсе не с помощью Мерри, а — через Мередита. Любое отношение Мередита Хаусмана к тому, что его дочь снимается в голом виде, пойдет Джослин на руку. Если он будет шокирован, она позабавит читателя; если же он только посмеется, в глазах читателей это будет выглядеть шокирующе. К тому же с Мередитом ей проще общаться.