л'Эн Аликс де - Бестолковая святая

Малыш Адольфо, в мордашке которого не было ничего от лица «много повидавшего и пережившего ребенка», проскользнул у меня между ногами и отправился обследовать квартиру.

Жермена сияла.

— Как же я рада, милочка Полин, что они попали к тебе. Мне стало трудновато. Сама увидишь, этот мальчик очень… как бы это сказать?.. активный.

Я не слишком испугалась: помощница умирающих терпеть не могла детей. Малыш Адольфо мог пару раз — уронить на пол вилку — и она тут же записала бы его в число «вредоносных существ».

Я выдала найденную в сети приветственную фразу:

— Bienvenidos amigos, lo siento que no hablo español pero considera nuestra casa como su casa. (Добро пожаловать, дорогие друзья, жаль, что я не говорю по-испански, будьте как дома.)

Рамон долго жал мне обе руки, а его жена со слезами на глазах осматривала квартиру. Бедняжка потрясена, подумала я, и сердце у меня сжалось от того, с каким невероятным достоинством вели себя эти обездоленные люди. Мне вспомнились слова хита Мишеля Берже: «Я пою для тех, кто сейчас вдали от дома» — и я почувствовала безмерную благодарность за то, что судьба позволила мне по мере скромных возможностей помочь этим замечательным колумбийцам. Неужели моя жизнь начинает обретать смысл?

— Where is our bathroom? А где у вас ванная? — громко поинтересовалась Консуэло.

Боже мой, конечно. Нужно показать им их новое пристанище. Пока Афликао с молчаливым осуждением на лице (до чего же эгоистична молодежь!) помогала Рамону вносить в дом чемоданы (надо же, шесть штук, и все немалых размеров), я искренне радовалась за семью Перес Агилар: им удалось перед бегством из Колумбии запастись невероятным количеством вещей. Я проводила детей Консуэло в свой кабинет, а их родителей — в гостиную. Моя жертва — ничто по сравнению с тем, что пришлось пережить этим несчастным. Чтобы не травмировать Пьера, я решила оставить нашу спальню зоной, свободной от посещений. Увидев фотографию архиепископа Десмонда Туту[32], Адольфо издал гортанный вопль и принялся скакать по комнате как горилла. Его старшая сестра что-то тихо пробормотала — я разобрала только слово «hiperactivo». Бедный мальчик и впрямь совершенно неуправляем — есть от чего! — но я надеялась пустить в ход всю имеющуюся в моем арсенале нежность и незаметно его «перепрограммировать».

После обеда — семейство Перес Агилар в мгновение ока умяло три кило парного мяса (Господь милосердный, как ужасно они, должно быть, голодали!) — я решила сходить в магазин, чтобы кое-что докупить, и захватила с собой Жермену. Консуэло была права: набитые губчатой резиной матрасы и складные чехлы для одежды, принесенные нами из подвала, оказались «маловати» (она произнесла «плоховато», но я-то поняла правильно). Нужно сразу предоставить гостям все необходимое. Меня совершенно не раздражали повелительные нотки в голосе беженки: она в изгнании, на ней семья, вот и приходится показывать зубы. Жизненная стойкость Консуэло делала ей честь.

В машине, на обратном пути, я спросила у Жермены, что ей известно о причинах, заставивших Пересов бежать из Колумбии.

— Ты ведь знаешь, дорогая, что я не говорю ни по-английски, ни по-испански. И вообще не считаю возможным задавать слишком много вопросов. Если изгнанники сами захотят рассказать — хорошо, но мы не дознаватели. Я полностью доверяю руководителям moi-drug-bezhenets.com, они когда-то работали в «Католическом содействии». Они лучшие из лучших. — Жермена издала довольный смешок, но тут же чуть разочарованно вздохнула. — Думаю, эту семью, как и многих других колумбийцев, преследовал ВРФК[33], ну, те крестьяне, что взялись за оружие и двадцать лет пытаются захватить власть. Берут заложников, устраивают публичные казни. От них чего угодно можно ожидать.

Меня передернуло от ужаса.

Дома меня ждало множество сюрпризов. Рамон с женой передвинули всю мебель в гостиной — чтобы спать головой в сторону родины, объяснили они по-английски, растрогав меня до слез. Куда менее трогательным выглядело отношение Консуэло к черно-белым снимкам Сэмюэла Беккета — она завесила их пестрыми платками, пояснив: «Они ужасные, дети очень пугаться». Я смолчала. А вдруг одухотворенное лицо великого человека напомнило им кого-нибудь из мучителей?

Пес Прут был обмотан скотчем — идея малыша Адольфо, во все горло хохотавшего над своей удачной шуткой. Я освободила таксу, благодаря небеса за то, что Поль задержался в колледже.

Из моего кабинета неслись странные звуки — то ли кто-то неумело дул в трубу, то ли кого-то истязали. Я в ужасе повернулась к Рамону, но он успокаивающе поднял руку и произнес одно слово:

— Саквебута.

Саквебута? Что бы это могло быть? Ритуал американских индейцев? Я подумала о шаманизме. О жертвоприношениях. О ритуальных надрезах на коже. И ринулась в кабинет.

Красавица Жозефина никак не отреагировала на мое появление. Во рту у нее был мундштук неопознанного духового инструмента из помятой латуни. На пюпитре стояли ноты.

— Это и есть саквебута, Полин, — негромко произнесла у меня за спиной Жермена. — Средневековый инструмент, род волынки. Вернее, примитивный тромбон. Я посмотрела в энциклопедии, когда впервые услышала, как девочка играет. У нее очень хорошо получается. Туго приходится, если инструмент попадает в руки к ее брату.

Не успела я перевести дух, как в дверь позвонили. Наверное, доставка из магазина, быстро они. На всякий случай я посмотрела в глазок: вооруженные до зубов бандиты могли выследить семейство Перес Агилар.

Передо мной маячило знакомое лицо.

От удивления я чуть на пол не села.

Мари-Анник Орман.

Моя мать.

Встречаться в бистро у собственного дома в половине восьмого утра — вовсе не наша семейная традиция, но сегодня после бессонной ночи, когда Пьер предложил мне смыться и «подбить бабки в «Бальто»», я по глухой ярости в его голосе поняла, что лучше не возражать.

Сон не нарушил мой биоритм, я пребывала в боевой готовности и была вполне живенькой, как в десять вечера. Трое помятых типов у стойки успели заказать выпивку, я подумывала о бутылке белого, но Пьер, не интересуясь моим мнением, попросил у официанта два двойных кофе со сливками. Мы сели за круглый столик. Рекламный проспект под стеклом призывал «звонить чаще благодаря 10-Телеком», но ни один из нас не испытывал желания первым брать слово и вспоминать вчерашний вечер. Я макала разбухший круассан в пиалу, прокручивая в голове давешние события.

Появление мамы.

Свалиться как снег на голову — совершенно в ее духе. Выглядела она отлично: свежая, румяная, стройная, как девочка, в стильных джинсах и «конверсах» на босу ногу. Ее шестидесяти ей никто не давал, максимум сорок. Я подозревала, что прохожие на улице принимали меня за ее старшую сестру. При этом Мари-Анник ничем не напоминала жалостных старушонок с лицами, готовыми треснуть от ботокса. Секрет ее молодости заключался в одном слове: вдовство.

После того как мой отец погиб в автомобильной аварии, возвращаясь 1 апреля на служебной машине с прощального ужина по случаю выхода на пенсию, мы с матерью полгода пребывали в полной прострации и только потом оценили последнюю шуточку папы, имевшего репутацию эксцентричного хохмача. Я вышла из депрессии, подарив Полю младшую сестричку, мама же двинулась в противоположном направлении: она выключилась из семейной жизни, как другие выключаются из общественной после тяжелого удара судьбы, чтобы потом начать все с чистого листа.

Мама испытала шок, осознав, что у нее впереди еще как минимум лет двадцать пять жизни, ведь главным для нее всегда были муж и единственная дочь… ну, и ученики, которых она с завидным упорством пыталась научить основам греческого и латыни. Я выросла, была хорошо «пристроена» и вполне могла без нее обойтись. Мама же не успела вкусить прелестей свободной жизни, поскольку вышла замуж в двадцать два и глубоко беременной. Говорят, чем счастливее люди в браке, тем скорее они вступают в новый союз, потеряв свою половину. Мари-Анник Орман повела себя совсем иначе: у нее был счастливый тридцатилетний брак, жили они с папой весело и в полном согласии, так что рисковать вслепую она не собиралась. Образцовая супруга Мари-Анник Орман решила отомстить судьбе и оттянуться по полной программе.

Мы с Пьером стали свидетелями маминого преображения. Для начала она добилась от Министерства образования права на досрочную пенсию. Похудела, стала одеваться по последнему писку моды, снова начала курить и бегать по вечеринкам с танцами для состоятельных холостяков. Она имела большой успех, но вежливо отклонила все предложения о замужестве: «Доченька, судьба отняла у меня твоего отца, но избавила от проблем, связанных с его простатой, и я не имею ни малейшего желания до конца дней менять мочеприемники едва знакомому человеку». Непринужденная, кокетливая, она порхала по жизни пять лет, а потом заявила, что ей «осточертело общество людей, которые только тем и занимаются, что играют в бридж и сравнивают размер и форму зубных протезов. Да и вообще, бридж в принципе неинтересен». Проблему решил ее обожаемый внук: он отправил бабушку в Интернет, на сайт знакомств.

Приобщая Мари-Анник к сети, Поль не представлял, какие немыслимые горизонты открывает своей бабушке. Она стала фанаткой популярной игры, которую в Штатах называют «той-бой-мания», и на смену Мишелю, Роберу и Жан-Клоду, с которыми она имела дело на танцульках, пришли Филиппы, стефаны, жеромы, а вслед за ними грэги и бены. Мама ни с кем нас не знакомила, но всякий раз, пускаясь в новую авантюру, громогласно заявляла: «Понимаешь, мне не нужны ни муж, ни дети, ни драгоценности. Я просто хочу проделать с ними то, чего они в жизни не видывали, а потом — чао: я идеальная женщина».

Мамины дружки молодели, а она эмансипировалась. Благословенные времена, когда она приходила к внукам помогать им делать уроки или куда-нибудь выводила во время школьных каникул, канули в Лету. Теперь она могла пропасть на несколько недель, не сообщая, куда отправляется, «чтобы не висеть на вас веригами, дети». Та еще постановка вопроса. Пьер, которого теща всегда раздражала, называл ее «куколкой». Она в ответ с ангельской улыбкой советовала ему «подкачаться — лучшее средство от полноты, милый мой».

Думаю, мой муж, человек левых убеждений, открытый и терпимый либерал, не мог смириться с подобным преображением благородной вдовы. Сравнивая Мари-Анник со своей матерью (та в шестьдесят восемь выглядела на все восемьдесят шесть и была чинно-бесцветной, хотя все в Лиможе знали, что муж-военный изменял ей последние сорок лет с парикмахершей), Пьер ощущал неосознанное возмущение и неловкость.

Кроме того, мой муж не мог не проводить аналогий — гены-то у нас с мамочкой одни!

А я восхищалась мамой. Мари-Анник была непредсказуемой, взбалмошной, вела себя далеко не безупречно, но оставалась веселой, легкой, неунывающей, а главное — счастливой.

Вчера вечером, войдя в квартиру, она на несколько секунд застыла от изумления. Что же ее так удивило? Колумбийские беженцы в гостиной? Жермена, поедающая конфеты ее внучки перед телевизором? Пес Прут, которому скотчем сделали эпиляцию половины туловища? Вовсе нет.

— Дорогая, почему ты в спортивном костюме? И что у тебя за прическа? Не успела сходить в парикмахерскую? Ты не заболела?

— Нет, мама. Откуда такой калифорнийский загар?

— С Гренадинских островов. Я собиралась недельку поплавать с Максом на яхте — это мой приятель, помнишь?

— Нет. Криса и Боба ты упоминала, а о Максе слышу впервые.

— Да ну? Как странно… Впрочем, неважно, мы разбежались. Боже, до чего сентиментальны тридцатилетние мужики! Настоящие прилипалы. Ну ладно, погода была изумительная, мы сошлись с арматором — красивое слово, правда? — он предложил заменить сбежавший экипаж зафрахтованной в рейс шхуны, и мы согласились. Твоя мама три месяца плавала в тропических широтах, а теперь свободна как ветер и стала богаче на несколько сотен долларов! Ну разве жизнь не прекрасна?!

— Мамусик, как же я рада тебя видеть! Мы уже беспокоились.

— С чего это? Не изображай дочку-наседку, Полин! Позвонить я не могла, оттуда ни один звонок не проходит. А у вас что нового?

— Да так, по мелочи… Ты не торопишься?

В разговоре с мамой я была более чем дипломатична: преуменьшила серьезность несчастного случая и ни словом не обмолвилась о встрече с Карлом. Мари-Анник — убежденный агностик, известие о том, что жизнь после смерти все-таки есть, стало бы для нее слишком сильным потрясением. Интересно, что скажет ей при встрече папа, учитывая, сколько лет она забрасывала вдовьи покрывала на мельничные крылья вебсайтов? Маму нужно было уберечь от шока, и я сказала, что встреча с Жерменой Крике открыла мне глаза на суетность моей жизни. Я решила придать смысл своему существованию, для чего и поселила у себя этих достойных во всех отношениях колумбийцев. Похоже, информации оказалось многовато. Сначала Мари-Анник могла говорить только о происшествии в «Колетт».