л'Эн Аликс де - Бестолковая святая

— Иррационально? Безусловно. Но иррациональное повсюду вокруг нас, Полин. Вы что, правда думаете, что мир, в котором мы живем, разумен? Вот я, например, никогда не читаю журналы для женщин… («Оно и видно», — язвительно подумала я, глядя на ее синтетический жакет с золотыми пуговицами.) Тем не менее я могу смело утверждать, что масса женщин искренне верят: потрать они триста евро на сумочку от Hermes — и жизнь станет счастливее и радостнее. («Триста евро? Несчастная, да она не была в дорогом магазине со времен первого нефтяного кризиса», — умилилась я про себя.) Это совершенно иррационально, но я никого не осуждаю.

Жермена выдержала паузу и спросила с некоторым колебанием в голосе:

— Вы замужем?

— О да! И очень удачно! У меня прекрасный муж и двое чудесных детей… Хотите посмотреть?

Уже два дня при мысли о Пьере и детях у меня на глаза неизменно наворачивались слезы, и я опустила голову — якобы в поисках сумки. Но Жермена остановила меня, подняв вверх указательный палец с остреньким ноготком:

— Понимаете, я не замужем. И, раз уж мы заговорили об иррациональных вещах, скажу, что считаю совершенно нелепым размягчение мозга у заведомо умных женщин от одного только факта рождения ребенка. Ни одному млекопитающему не пришло бы в голову так умиляться и восхищаться своими репродуктивными функциями.

Я потрясенно взглянула в сиявшее улыбкой лицо Жермены.

— Скажите, Полин, «человек», которого вы встретили в том мире, действительно сказал, что кто-то поможет вам найти смысл жизни?

— Да.

— Я должна кое в чем признаться. Помните рассказ про автомеханика, с которым я встретилась, когда начинала работать? Бог предстал перед ним в виде Алена Проста[8] и тоже пообещал помощь. Представьте себе, первым человеком, которого бедолага увидел, когда очнулся, была я. И мне пришлось трудиться вместе с ним. Боюсь, Полин Орман-Перрен, в ближайшие дни мы будем почти неразлучны.

Даже не дав мне времени на ответ, Жермена Крике свернула свое рукоделие и бодрым шагом направилась к выходу. В дверях она остановилась и проронила, не оборачиваясь:

— Напомните мне, как вы получили травму? На вас свалились бутылки с минеральной водой? Неужели это вам ни о чем не говорит? Вам что-нибудь известно о Великом потопе? Во всех монотеистических религиях говорится о том, как Бог затопил водами грешников, чтобы они искупили свои грехи. Обычно на это уходит сорок дней. Здесь все уладилось довольно быстро. А несчастный Моисей сорок лет скитался по пустыне, так что вы легко отделались. И я тоже, если следовать этой логике, — вздохнула она и скрылась за дверью.

Когда она ушла, я решила все хорошенько обдумать.

Что ж, все просто. Единственным человеком, поверившим в мой рассказ, оказалась старая дева, католичка, добровольная помощница умирающих, у нее острая аллергия на мою работу и на мое семейное положение, а послал ее Бог, в которого я никогда не верила, чтобы наполнить смыслом мою жизнь. Вот и все. Вечером, когда пришел Пьер, лицо у меня было белым как мел, вернее, как раствор антибиотиков в капельнице.

Я вытянула из огромной бледно-зеленой коробки еще одно миндально-земляничное пирожное.

Матильда не верила своим глазам.

— Я принесла их, потому что эта новинка украсит жалкую палату, но не думала, что ты на них польстишься. Знаешь, сколько там калорий?

— Ну и пусть. Я хочу есть.

— Что?! Но мы же договорились восемь лет назад, что больше не будем хотеть есть?

И лучшая подруга, сделав свирепое лицо, вырвала у меня из рук коробку.

— Ты не для того вышла из комы, чтобы набрать лишний вес. Валяешься здесь три дня, пропустила два занятия «Плоский живот», питаешься одним шоколадом. Посмотри, у тебя щеки стали как две половинки задницы, что за дела!

Я почувствовала, как тает комок отчаяния у меня в горле, и горько разрыдалась.

— Эй, птичка, я пошутила, ты совсем не растолстела.

— Знаю, знаю, я не толстая. Как можно растолстеть за один день? Так не бывает. В твоем высокомерии столько доброты, столько любви. Твоя напускная строгость меня не обманет, Матильда… О-о, как же я тебя люблю, дорогая!

— Боже, успокойся! Мой высокомерный тон и напускная строгость? Откуда такая патетика? Ты же не героиня сериалов. Никто особенно за тебя не переживал, не из-за чего было. Да я чуть от смеха не лопнула, когда узнала, что с тобой случилось, подумала: «Минералка Полин не убьет. Она — королева Кот-дю-Рон[9]!»

Она блефовала, и я это знала. Пьер рассказал, что, когда все ей сообщил, она целых две минуты кричала, а потом примчалась в больницу и всю первую ночь провела в коридоре, сидя на дрянном пластиковом стуле и разгадывая японский кроссворд из газеты, которую выудила из мусорной корзины. Это она-то, моя красавица, моя шикарная Матильда! Когда я очнулась, она взяла на себя всю организацию, распределила, кому и когда ко мне приходить, помогала Пьеру по дому. Передавала в редакцию сводки о моем самочувствии, собрала деньги на новую ночную рубашку на тот случай, если дело обернется совсем плохо, чтобы я покинула этот мир в достойном прикиде. Да что там, настоящая сестра, — сестра, которой у меня никогда не было.

В дверь постучали: три коротких стука, потом еще один. Жермена Крике. Сначала появилась ее сияющая физиономия, потом раздалось «Я не помешаю» — скорее утвердительное, чем вопросительное. Я их познакомила, и мне показалось, что веселое любопытство Матильды при виде бордового стеганого пиджака с велюровым воротником Жермены было ничуть не меньше ужаса помощницы умирающих, глядевшей на майку моей лучшей подруги с надписью «Fuck me Tom».

— Знакомьтесь, Жермена, это Матильда Бургуа, она мне почти сестра, друг и коллега по перу. А это мадемуазель Крике. Она очень добра к будущим покойникам, но не обходит вниманием и оставшихся в живых. С тех пор как я пришла в себя, Жермена навещает меня ПОСТОЯННО.

Проигнорировав мою иронию, Жермена скромно улыбнулась и пожала руку Матильде:

— Когда люди попадают в больницу, у них появляется возможность переоценить свою жизнь. Если я сумею помочь вашей подруге отделить зерна от плевел в ее столь безнадежно запутанной жизни, то буду считать, что справилась со своей задачей.

Матильда ледяным тоном отпарировала, что жизнь моя протекает самым что ни на есть благополучным образом и меня окружают любящие люди с ней во главе.

Жермена на мгновение прикрыла глаза и спросила:

— Значит, вы и есть тот самый человек, что поможет ей справиться с посткоматозным синдромом?

Моя лучшая подруга вытаращила глаза. Я ей ничего не рассказывала. Пыталась, но не могла найти нужных слов и внятно объяснить, что со мной произошло. Как будто где-то глубоко внутри сознавала, что никто, кроме Жермены, не должен идти со мной по этому пути. Незаметно для помощницы умирающих я покрутила пальцем у виска, показывая Матильде, что дама слегка не в себе. Мадемуазель Крике засыпала мою подругу вопросами о личной жизни, бурно огорчаясь по поводу того, что Матильда мать-одиночка. «Что вы хотите, мужчины боятся современных женщин!» Удручающий комментарий подтвердил Матильде правильность поставленного мной диагноза: крыша у помощницы умирающих съехала основательно. В пять часов вечера подруга взглянула на часы, ойкнула и, раскачиваясь на высоченных каблуках, вышла из палаты, оставив поле битвы за Жерменой Крике. Та просияла и протянула мне какой-то сверток:

— Вот прекрасная книга, Полин. «Как устроить по-христиански нашу женскую жизнь». Не торопитесь, читайте спокойно, завтра вечером обсудим.

Я поморщилась.

Жермена прошептала:

— Прошло уже три дня… А в чем вы преуспели? Вспомните о вашем друге с хвостиком на затылке, это придаст вам сил!

Удар ногой в дверь прервал ее речь. Таща в руках необъятных размеров подарочную коробку, Пьер прокладывал путь к моей кровати. Я познакомила его с Жерменой. Мой муж онемел, узнав, чем именно она занимается, потом натужно улыбнулся и произнес:

— Я никогда не мог понять, что за удовольствие получают некоторые люди от вида совершенно чужих людей на смертном одре.

— А мне всегда было интересно, что скрывается за священным ужасом, который некоторые ощущают перед лицом смерти.

Не глядя на каменное лицо Жермен, я изловчилась перевести разговор на другую тему:

— Что ты мне принес, дорогой?

— Это автомат для завивки, сегодня утром его показывали по Первому каналу в передаче «Магазин на диване». Он довольно громоздкий, но они сказали, что туда можно просто засунуть голову — и станешь как Фара Фоссетт. Я подумал, тебе понравится, ты обычно не вылезаешь из парикмахерской, так начинай наводить красоту прямо здесь. Я взял его со склада, чтобы тебе не пришлось долго ждать.

Я рассыпалась в благодарностях за огромный, как пятитонка, совершенно никчемный и наверняка дорогущий подарок.

— Ну что за человек, просто святой, правда, Жермена?

Дуэнья сухо рассмеялась:

— Да уж, действительно. Автомат для завивки, надо же… Вот образец мужчины, который заботится о духовном росте своей жены. Полин, дорогая, все это не то. — Она, как английская королева, махнула пухленькой ручкой: — Ну, я побежала, мне нужно зайти к одному больному с тяжелейшим панкреатитом, потрясающий человек, глубокий, с чистой душой. Это я о том больном, — добавила она с вызовом, обернувшись к моему мужу.

Пиррус фон Зиттенштайн цу Уберхофф, в просторечии — «пес Прут», храпел брюхом вверх на моей кровати. Поль лежал поперек матраса, а его младшая сестра блаженствовала на подушках. Она расслабилась, и Поль, тут же завладев пультом, переключил телевизор с «Теледевочек» на «Спорт-инфо». Раздались дикие вопли, из которых следовало, что Поль — нацистский дебил, а Адель — гнусная тварь. Я читала, уютно устроившись в кресле в дальнем конце комнаты. Оторвавшись от книги, я с нежностью посмотрела на детей. После возвращения их перебранки звучали для меня как музыка: они милые, полные жизни, изобретательные даже в оскорблениях. Я рассмеялась:

— Будет вам, крошки, вы ведь обожаете друг друга, поцелуйтесь и не ссорьтесь.

Они замерли и в ужасе уставились на меня.

— Мам, с тобой все в порядке?

Я утвердительно покивала и в полном счастье вернулась к чтению. Дети снова принялись скандалить, и Поль попытался вырвать у сестры клок волос.

— Осторожно, дорогой, ты можешь причинить Адель боль, — ласково пожурила его я.

Моя дочь свирепо запыхтела и двинула острым локтем брату между ног. Тот взвыл от боли. Я с улыбкой покачала головой:

— Ой-ой-ой, как вас возбуждает телевизор. Может, лучше пойдем и испечем пирог? Я видела в холодильнике сбитое масло, ваш папа очень удачно отоварился.

Дети снова переглянулись. Адель осторожно поинтересовалась:

— Суперпирог, мамочка? У тебя разве есть время?

— С каких это пор ты одобряешь папины покупки? — подхватил ее брат и выпалил: — Раньше ты всегда говорила, что, если за ним не проследить, станем есть один хлеб и сыр бри и в восемь лет будем иметь холестерин, как у шестидесятилетних, и что хорошо, что ты можешь позаботиться о нашем питании, потому что в вопросах диеты мужчины вообще, а в нашей семье в частности, пустое место.

— Неужели я так говорила? Странно. Это несправедливо. Папа, который ходит в магазин, редкая удача. Так мы будем печь пирог? Что? Уроки? Да плевать нам на математику, главное, проведем время вместе, правда же? Нет? Ну и ладно, делайте что хотите, сладкие мои.

Ошеломленные Поль и Адель молча смотрели на меня. На какое-то мгновение мне вспомнилось, как я сама накануне несчастного случая изрыгала проклятия: «Позор, стыд какой, ничего из вас путного не выйдет», ставя подпись в дневниках под жалкими оценками по физике, и мне задним числом стало невыносимо больно оттого, что я так жестоко бранила свою плоть и кровь. В голову пришло слово «милосердие». Я вздрогнула. «Черт, что со мной происходит?» В дверь позвонили, и Адель радостно бросилась к глазку.

— Там какая-то старуха, мама, вроде нищенки. Не открывать?

— Разумеется, нет, дай я посмотрю. А, это Жермена, подруга по больнице. Открывай, Адель, — шепнула я.

— Твоя подруга, в таком прикиде? Прямо как Ширакова жена.

— Жена Ширака, дорогая, да и что нам за дело до тряпок. Она потрясающая, сама увидишь.