Она не оглянулась, чтобы посмотреть, последовал ли Энтони ее совету. Следующая ее лошадь была полной противоположностью спокойному Бо. Конюхи называли ее не иначе как «этот чертов дьявол». Вороной скакун ненавидел все живое, за исключением Стефани, которую просто не любил.

— Вы с ума сошли, — услышала она взволнованный голос Энтони. — Эта лошадь убьет вас.

— Она еще не убила ни одного своего тренера.

— Вы сомневаетесь в такой возможности?

— Нет, не сомневаюсь.

— Ее следовало бы укротить.

— Вероятно. Вы не возражаете, если мы прервем беседу? Если я ее не оседлаю, она вырвется.

Энтони был вынужден замолчать, хотя ему страшно хотелось громко выругаться. Если Стефани выглядела хрупкой рядом с гнедым жеребцом, то с вороным она смотрелась и вовсе ребенком, и очень нежным вдобавок. Одним движением злобное животное могло убить ее.

Глаза скакуна уставились на Энтони, и в них появилась почти осязаемая ярость.

Энтони похолодел при мысли, что находится слишком далеко от Стефани и не сможет ей помочь, если что-либо случится. Он чувствовал себя беспомощным, а это ему совсем не нравилось. Ему не нравилось ничего из того, что он увидел и узнал, прибыв сюда пару часов назад. Сперва Паттерсон, потом внезапное падение и теперь эта дикая лошадь.

Энтони знал репутацию Джима Паттерсона. Его никогда не удавалось одурачить, если дело касалось людей. Хладнокровный бизнесмен, ненавидевший притворство, он говорил о Стефани с воодушевлением. И не только по поводу ее умения обращаться с лошадьми. Его явно мучило то, что она слишком много работает, не думая о еде, что всегда готова взять лошадей, от которых отказываются другие тренеры, что в ее глазах чувствуется постоянное напряжение.

Энтони слушал его с возрастающим замешательством. Он говорил себе, что Паттерсон мог обмануться в Стефани, но уверенности в этом у него не было. В конце концов, она была здесь, выполняя довольно-таки грязную работу, требовавшую физической силы, выдержки, значительного умения и бесконечного терпения. Едва ли подобная работа подходила для избалованного оранжерейного цветка, каким он считал ее. Особенно учитывая то, и Энтони это чертовски хорошо знал, что Джеймс никогда бы не разрешил ей заняться подобным делом.

Его представление о ней рушилось. Когда же Энтони вспомнил, как больно сжалось его сердце, когда она вылетела из седла, это чувство пришлось ему не по нутру. Облегчение после того, как выяснилось, что с ней все в порядке, было смешано с удивлением: она обвинила в падении саму себя и, не тратя времени на болтовню с Паттерсоном, снова села в седло.

Теперь же в нескольких шагах от него она удерживала смертельно опасное животное, которое девяносто девять из ста тренеров не взяли бы ни за какие деньги. А она действовала так успешно, что лошадь заметно расслабилась, успокоилась, стала управляемой.

Десять лет назад Энтони, обманутый и брошенный, считал, что полностью раскусил ее. Тогда, казалось, он был прав. Его убеждение было рождено не только болью и горечью, оно основывалось на фактах, как они виделись ему. Теперь… теперь он не был так уверен. И ему была ненавистна эта неуверенность.

Если он был не прав, значит, было что-то не известное ему, связанное с ней и мотивами, по которым она сбежала от него, чтобы выйти замуж за другого. И если это не жадность, то что тогда? Любовь? Она обнаружила, что любит Льюиса Харди? Брак продолжался недолго, и родственники Льюиса прозрачно намекали друзьям и знакомым, что он, как глупый мальчишка, неверно судил о Стефани, но им удалось уладить семейную проблему.

Ложь, чтобы спасти семейную честь? Не искала ли развода сама Стефани, торопясь выбраться из затруднительного положения и не прося ни о чем, кроме свободы?

Энтони не привык чувствовать себя неуверенным, это угнетало его. Желая узнать, насколько верно его суждение о ней, он обнаружил, что анализирует каждый нюанс ее голоса и каждое мимолетное выражение лица.

Он преднамеренно задевал ее, она оборонялась без язвительности или холодности. Ее глаза все еще были непроницаемы, но, как и Паттерсон, он заметил в них напряжение. Сегодня в ней вообще не было высокомерия, способного довести его до белого каления. Она была подавленной, но не угрюмой, безразличной, но не вызывающей. Он подумал, что, возможно, она проявляет осторожность по отношению к нему, хотя это и не сказывается внешне, и если ее беспокоит его обещание взять то, что ему принадлежит по праву, то ничто не указывало на это.

Наблюдая теперь за ней, Энтони признался себе, что сбит с толку, потому что она кажется не такой, какой он ее считал. Его мыслям и ощущениям не хватало ясности. Единственное, в чем он был абсолютно уверен, так это в том, что он хотел ее и намеревался овладеть ею.

Даже если она все-таки была жадной маленькой сукой.


Мужчина ничем не отличался от других владельцев лошадей, бывших в тот день на ферме. Он переходил от одной тренировочной дорожки к другой, внимательно наблюдая за лошадьми, с которыми работали. Каждый, увидевший его, предположил бы, что он из здешних.

Стефани, вероятно, тоже не заметила бы в нем ничего необычного, если бы даже и увидела его. Но все ее внимание было сконцентрировано на вороном жеребце и на попытках не замечать присутствия Энтони. Энтони слишком пристально смотрел на нее, чтобы заметить, что за ними обоими следят, иначе он бы насторожился. Десять лет погони за редкостями в труднодоступных районах мира развили у Энтони острое чувство потенциальной опасности.

На этот раз, однако, он не почувствовал угрозы.

Мужчина продолжал ненавязчиво следить за ними, двигаясь по всей территории, чтобы не оставаться слишком долго на одном месте. Он видел, как Стефани поскакала на черной лошади на тренировочное поле, и его взгляд скользнул по Энтони, который стоял у ограды. Уделив Энтони несколько минут, он затем посмотрел на часы и заторопился к стоянке машин.

Чтобы позвонить, он воспользовался телефоном в своей машине. Как только его соединили, он сказал:

— Может возникнуть проблема.

— Какая?

— У нее посетитель — не думаю, что он пришел, чтобы посмотреть на лошадей.

— Так что? С ее внешними данными было бы немного странным, если бы мужчины игнорировали ее.

Человек в автомобиле сделал легкую гримасу.

— Между этими двумя и речи не может быть о взаимных чувствах, поверьте мне. Смертельные враги и те более приветливы друг с другом.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ее посетитель — Энтони Стивенс.

Наступило долгое молчание, потом послышалось приглушенное ругательство.

Мужчина в автомобиле кивнул самому себе.

— Да. Из того, что я слышал, он не из тех, кто позволит женщине одурачить себя, но он отправится хоть к черту на кулички, а не только в Европу, чтобы раздобыть новую приятную безделушку для своей коллекции.

— Вы думаете, он знает о распятии?

— Я могу сказать только то, что видел сам. Вчера поздно вечером он пришел в дом Стерлингов, а когда вышел оттуда, я не хотел бы попасться ему на дороге. Он был вне себя. Здесь он уже несколько часов. Он и девушка много друг с другом не разговаривают, но он смотрит на нее, как ястреб. Что вы сами об этом думаете?

— Не знаю, но не считаю, что мы можем рисковать. Было бы гораздо легче и безопаснее для нас позволить ей разыскать распятие и привезти его сюда, но если Стивенс знает, куда она отправляется, это может все осложнить.

— Это преуменьшение, — пробормотал мужчина в автомобиле. — Вы, как и я, хорошо знаете его хватку. Если он доберется до бумаг Стерлинга, вам останется лишь послать распятию прощальный поцелуй. Еще хуже, если она не позволит ему ознакомиться с бумагами, и он решит следовать за ней. Тогда мы не сможем подобраться к распятию достаточно близко, чтобы захватить его.

— Это звучит немного пугающе, Фрэнк.

Насмешка не произвела на Фрэнка никакого впечатления, он просто сказал:

— Я рассчитывал сам вмешаться в борьбу, но вы заплатили мне недостаточно для того, чтобы я связывался со Стивенсом. Мне известно, что он умеет за себя постоять и становится слегка раздражительным, когда пытаешься у него что-либо увести из-под носа.

— Принимая это во внимание, он доберется до распятия раньше нас.

— Вы меняете план?

— Я не хочу рисковать. Нам нужны бумаги Стирлиига. Сможете забраться в дом и достать их?

— Пара пустяков, я говорил вам об этом раньше. Но даже если мы сможем вычислить, где находится распятие, его чертовски трудно будет вывезти из страны. У девушки есть разрешение, а у нас нет.

— Вы зря беспокоитесь, Фрэнк. Мы добудем распятие. Это потребует больше времени и усилий, но мы добудем его.

— А как с девушкой? Если бумаги пропадут, она будет знать, что кто-то еще интересуется распятием.

— Стефани Стирлинг, — сказал презрительно его наниматель, — не представляет для нас угрозы. И Стивенс также, если мы попадем на место раньше его. Только добудьте бумаги, Фрэнк. Сегодня ночью.

— Будет сделано, — ответил тот, затем добавил — Но думаю, что для большей безопасности я устрою все так, чтобы это выглядело, как обычное ограбление.

— Делайте, как считаете нужным. Можете вы еще понаблюдать за этими двумя?

Фрэнк нахмурился и посмотрел сквозь ветровое стекло.

— Как сказать. Если Стивенс будет продолжать глядеть на нее, как сейчас, сомневаюсь, что он меня заметит, но если он обернется, я буду как на ладони.

— Останьтесь там, если сможете. Если нет, возвращайтесь сюда. Она отправится прямо домой после окончания работы, не так ли?

— Да, как обычно. И по вечерам она не выходит из дома. Стыд и срам, если вы меня об этом спросите.

— Я вас не спрашиваю.

— Верно.

— Созвонимся позже.

— Верно, — повторил Фрэнк и положил трубку.

Он посидел в автомобиле еще несколько минут, морщась и ощущая растущее беспокойство. Ему не нравились лихие парни, а Энтони Стивенс был явно из таких. И хотя его босс был невысокого мнения о Стефани Стирлинг, Фрэнк видел, как леди управляется с лошадьми и людьми, и подумал, что под хрупкой внешностью скрываются сообразительность и стальная воля.

Он начал сожалеть, что взялся за эту работу.


— Уже два, — сказал Энтони, когда Стефани наконец поставила чёрного скакуна в конюшню. — У вас был второй завтрак?

Стефани автоматически взглянула на часы и направилась к другому стойлу.

— Я не голодна.

Энтони сделал два быстрых шага и, поймав ее за руку, повернул лицом к себе.

— По словам Паттерсона, вы здесь с семи утра, и я не видел, чтобы у вас был перерыв в течение последних пяти часов.

Остро ощущая прикосновение его руки к своей и свою собственную усталость, Стефани обнаружила, что ей трудно сохранить свой голос твердым и спокойным. Но она попыталась.

— У меня не было перерыва, потому что он мне не нужен.

— Вы лжете по привычке или просто хотите, чтобы я пожалел вас? — ядовито спросил он.

Она вырвалась от него, желая убежать, но осталась. Не обращая внимания на язвительность его тона, она сказала с достоинством:

— Мне надо выездить сегодня еще одну лошадь. Вы позволите мне продолжить работу?

— Ответьте на мой вопрос, — приказал он, с силой сжав ей плечи, чем снова вызвал прекратившуюся было боль после падения.

Она почувствовала, что теряет контроль над собой. В течение всего времени, пока он находился здесь, ее самообладание постепенно таяло, и сейчас от него остался лишь тонкий наружный слой. Он говорил очень мало, но она чувствовала на себе его взгляд, в ее уме звучали невысказанные насмешки, она ожидала, когда он начнет причинять ей боль своими словами.

Ожидание было хуже всего. Сегодня она не находила удовольствия в работе с лошадьми, не радовалась успехам, не ощущала триумфа от того, что справляется с трудной работой. Она чувствовала боль во всем теле, необычную усталость, и нервы ее были так напряжены, что она боялась, что может разразиться слезами в любой момент.

Но только не перед ним. Пожалуйста, Господи, только не перед ним!

Как можно тверже, она сказала:

— Я не лгу, Энтони. Я не голодна и не хочу делать перерыв. Сейчас я выведу из стойла Корсара и оседлаю его. Пожалуйста, уйдите, чтобы я могла выполнить свою работу.

Его брови нахмурились, а глаза с такой остротой впились в нее, что она почти ощутила, как они режут ее.

— Лошадь может подождать, — сказал он довольно грубо. — Возможно, вы не хотите в этом признаться, но вам сейчас будет трудно сесть в седло.

В его замечании Стефани услышала не заботу, а критику, и это с легкостью разрушило то, что еще оставалось от ее самоконтроля.