Дина Рид - Без боя не сдамся

«Привет! Извини, что не отвечала. (((Была занята. Потом телефон разрядился. И вообще надо было подумать. (((У нас всё случилось так резко. В голове просто бардак… И правда, не хотела тебе говорить, но скажу: всё время думаю, а вдруг ты опять заревнуешь или что-то не так поймёшь и… ну сам понимаешь. Вчера у тебя был такой взгляд… 0_0 будто ты убьёшь Юру. Я испугалась! (((А сможешь ты остановиться? Быть другим? Не хочу проверять. Хочу нормальной жизни! Не хочу оглядываться и бояться того, кто со мной рядом! (((Мне казалось, я тебя простила, но… Извини, я не МОГУ так! То, что ты сделал со мной, всегда будет стоять между нами! Жалость, страх и вина – не те чувства, на которых строят отношения. Давай просто будем жить, как раньше. Каждый своей жизнью. Пожалуйста, не ищи меня и не звони больше. Маша».

Текст перед глазами расплылся, и в голове Алёши загудело. Этого не может быть! Разве она испугалась? Память услужливо подсунула расширенные глаза Маши и побледневшее лицо. Кретин! А он решил, что она не хотела его отпускать…

Ноги не держали совсем. Алёша опёрся о ствол дерева и сполз по нему на землю. Отчаяние, пудовым камнем сдавившее диафрагму, не давало дышать. Алёша отложил телефон в траву и пустыми глазами посмотрел на дорогу. По ней неслись грузовики и легковушки, сигналили, шуршали шинами. Зачем? Куда…

Алёша сжал ладонями голову так, будто хотел уничтожить самого себя, ненавидя свои руки за то, что они сделали, что им больше не обнять Машу, не ощутить её тепла, ненавидя всего себя за то, что натворил. Он застыл, желая окаменеть здесь, стать неживым предметом.

Дерево качнулось под сильными порывами ветра. Что-то щёлкнуло по пальцам, по носу. Алёша поднял глаза – небо почернело, а с ветвей дождём сыпались светло-зелёные «самолётики» с белыми бутонами липового цвета. Они падали в волосы, скользили по лицу, сыпались за шиворот, словно пытаясь разбудить или похоронить под грудой цветков. Ноги свела судорога и отпустила, возвращая ступням и лодыжкам чувствительность. Обращаясь и к Богу, и к Маше, и к батюшке одновременно, будто они слились в единое целое, Алёша упрямо пробормотал: «Я докажу. Я могу быть другим. Я докажу. Ты увидишь. Ты ещё увидишь».

Алёша подумал о том, что кто-то начинает жизнь с чистого листа, у него такой роскоши нет – его лист был замаслен, забрызган кровью, сжамкан нетерпеливой рукой и надорван в нескольких местах. По фигу! И на таком писать можно! Свою жизнь. Новую. Он не для того выжил, чтобы пустить её под откос. «Да, Господь? – посмотрел Алёша в грозовые тучи, сквозь которые прозрачными полосами света солнце тянуло руки к земле. – Я ещё не умер! А значит, триста раз всё изменится. Пока умею ходить, буду идти. Пока хочу петь, надо петь».

Он запихнул в карман мобильник и медленно встал, перебирая руками по стволу липы.

Опираясь на палку одной рукой, другой пытаясь поймать попутку, Алёша ковылял вдоль трассы, и ему казалось, что все видели громадную дыру в груди, пробитую гаубицей последних событий. Никто не торопился подбирать взъерошенного парня с палкой в руке, в футболке с растёкшимися пятнами пота. Но Алёша хромал дальше, не опуская руку. Наконец, послышался шум тормозов. Алёша обернулся. Из старого белого фургона донёсся бунтарский голос вокалистки, перекрывающий запил гитар и грохот ударников. В окне появилась голова парня с длинными замусоленными дредами:

– Хай!

Алёша поинтересовался:

– Что играет?

– Парамор. Песня новая. Нравится?

– Прикольная.

– Ага, меня ваще прёт. А тебе куда, чувак?

Алёша пожал плечами:

– Да куда-нибудь… отсюда.

– Наш чел, – ухмыльнулся парень и махнул рукой: – Запрыгивай.

Перед Алёшей открылась задняя дверь, и он забрался в салон. Там уже сидело человек шесть приблизительно его возраста. Все яркие, необычные: кто с длинными волосами, кто с дредами и косичками, с серьгами и татуировками.

– Давай сюда, – подвинулась худенькая девчонка лет семнадцати с кричаще красными волосами и кольцом в носу.

– Спасибо, – пробормотал Алёша, пристраиваясь на край сиденья.

– Я – Дарт. А тебя как величать? – спросил парень с дредами, протягивая с переднего сиденья пятерню.

– Алекс, – неожиданно для себя ляпнул Алёша.

– А я Лиса, – подмигнула красноволосая.

– Кэт, Майк, – тянулись к Алёше руки.

Улыбающиеся лица принадлежали к какой-то совсем другой, неизвестной ему расе: счастливых и безбашенных людей.

– За рулем – Шаман, – кивнул в сторону водителя Дарт, и сидящий рядом с ним крупный парень в бейсболке, не оборачиваясь, приветственно помахал рукой.

– Очень приятно, – сказал Алёша.

– Слышь, а как из города выехать? Мы уже запарились кружить, – признался Дарт.

– Я не местный, но это не проблема, – сказал Алёша и достал смартфон: – Сейчас найдём. В какую сторону?

– К Чёрному морю.

Алёша вывел на экран карту «Гугл» и отдал телефон Дарту.

– О, супер, чувак! – обрадовался тот и ткнул экран под нос Шаману: – Вот, глянь. И навигатора не надо!

– Пить хочешь? – словно угадывая мысли Алёши, спросила Лиса, протягивая бутылку.

– Спасибо. – Алёша впился в горлышко, жадно глотая тёплую воду.

Рука Лисы с бутербродом уже замаячила перед его носом:

– На!

– Лисе главное, чтобы никого голодного рядом не было, – хмыкнул патлатый и носатый Майк.

Пока Алёша жадно поглощал бутерброд, а потом второй, никто на него не таращился, словно подбирать голодных бродяг на дороге было для этого народа нормальным явлением. Кто-то смотрел в окно, кто-то потягивал из жестяной банки коктейль, кто-то подпевал «Донт ворри, би хэппи» такому же тащённому Бобу Марли. И Алёша начал расслабляться. Он обернулся назад и обомлел: там стояли кофры с музыкальными инструментами, барабанная установка, завёрнутый в одеяло микшерный пульт.

– Вы музыканты? – спросил Алёша, не веря своим глазам.

– Ага, – кивнул Майк. – На море едем. Бабла срубить.

«Благодарю тебя, Господи!» – Алёша вознёс глаза к небу.

– Ты чё, молишься? – хмыкнул Дарт.

– Да, – кивнул Алёша. – Благодарю.

– Прикольно, – заметила длинноногая Кэт, с любопытством рассматривая попутчика. Она была красивой и явно знала это. Из-под цветастой банданы две каштановые косы спускались на грудь, выпирающую из чёрной маечки. Кэт была увешана множеством украшений и фенечек: на груди, на запястьях, на щиколотках. Потянувшись, Кэт спросила:

– А ты сам чем занимаешься, когда не ездишь автостопом?

– Пою, – просто ответил Алёша.

– Да ладно! – удивился Майк. – А сбацай чё-нить.

– А можно ещё воды? В горле пересохло, – смутился Алёша. Ему снова протянули пластиковую бутылку.

– Ну, давай, – развернулся с переднего кресла в салон Дарт, выключив музыку.

Алёша закусил губу, соображая, что лучше спеть такой компании. Что-нибудь ро́ковое, наверное. Он завернул пробку бутылки, и пальцами начал отстукивать ритм по пластику. Закрыв глаза, Алёша негромко начал:

There’s a flame, flame in my heart

And there’s no rain, can put it out

And there’s a flame, it’s burning in my heart

And there’s no rain, ooh can put it out

So just hold me, hold me, hold me…[13]

Когда Алёша закончил петь, он удивился, заметив, что машина не едет, а все без слов пялятся на него. Даже Шаман в круглых солнечных очках повернулся с кресла водителя. В наступившей тишине раздались хлопки его больших ладоней, и со всех сторон заговорили:

– Клёво! Супер! Во, чел! Масло! Будешь петь с нами?

И Шаман, приподняв очки, сказал:

– Только слышь, Алекс, больше такие рулады во всю глотку не выдавай, когда я машину веду. Мы чуть под «КамАЗ» не въехали…

Концерт начался позже, намного позже – то ли оттого, что были неполадки у техников, то ли потому, что кто-то из местных заправил попросил задержать начало.

Маша в причины не вникала. В гастрольной жизни и не такое случается. Конечно, не радовало то, что приходиться задерживаться, но Жанна ободряюще объявила, что от Краснодара до Ставрополя ехать чуть больше трёх часов, и обещала завтра всем дать выспаться. «Старики» для проформы побурчали немного, но на деле спокойно продолжали разминаться, разве что в гриме и полной боевой готовности. Хуже всего было местным малышам из танцевальной школы, которые томились у гримёрок, на лестнице и развлекали себя, как могли, телефонами, планшетами, попрыгушками через ступеньку и всяческой детской вознёй.

Концерт начался, и всё привычно завертелось, засверкало. Машу снова захлестнула волна безумной энергетики, сметая оставшуюся грусть. Когда же она снова увидит Алёшу? Да и что грустить?! Ведь он её любит! Любит! Любит! – хотелось Маше кричать радостно, и она лучезарно улыбалась, щедро дарила себя зрителям, влюблённая, летала над деревянными подмостками.

В перерывах между концертами и номерами Маша забегала в гримёрку и поглядывала в телефон, но Алёша пока не звонил. Маша не волновалась, чувствовала – он занят.

Один раз за сценой к ней подошла Ника. Она повернулась спиной к Маше и, подняв рукой беспощадно высветленные волосы, спросила:

– Посмотри, не расстегнулась молния сзади?

– Нет.

– Не пойму, похудела я, что ли… Платье болтается, – повела плечами Ника и вдруг спросила: – Слушай, Маш, а, правда, тот парень, что приезжал перед концертом, весь такой на христианстве подвинут? Типа даже в монастырь собирался?

– Да. – Маша поджала губы, уже собираясь жёстко пресечь праздное любопытство коллеги, но та лишь резюмировала:

– Облом. – И упорхнула к ребятам.

Маша удивилась и забыла об этом. Наверняка ей уже все косточки перемололи в труппе и ещё перемелют. Да и пусть! Машу переполняло счастье, и она готова была всем и всё прощать. Даже Юре его грубости и длинный язык. Вспомнив Катины слова о том, что он к ней неравнодушен, Маша в глубине души даже пожалела его.

А Юра как ни в чём не бывало громко шутил с ребятами, веселил публику уморительными интермедиями, и по возможности обходил Машу стороной. Лишь однажды, когда та выходила со сцены после очередного номера, он одарил её странной, победной улыбкой.

* * *

Если перед Юрой стояла цель – остальное было не важно. Все средства хороши в любви и на войне. И в жизни вообще, добавил бы Юра. Друзьям он всегда заявлял с самодовольной усмешкой: «Я – продажная сволочь» и считал это своим достоинством. Впрочем, умение вовремя «продаваться» уже многое принесло ему, простому парню с улицы. Кроме Маши. Юра был убеждён: женщина может считать, что влюбилась, чудачествовать, кричать о свободе и заявлять о своих правах, но на самом деле она стремится подчиняться более умному и сильному мужчине – тому, кто её выбрал. По-настоящему. Навсегда. А значит, надо было приучить её к себе и, в конце концов, заставить почувствовать, кто главный.

Он терпеливо дожидался, пока она «отойдёт» от своих взбрыков и игры в искупление грехов. И казалось, всё складывалось удачно – гастрольный тур станет прекрасным поводом переступить наконец затянувшуюся черту «дружбы», но внезапный соперник смешал карты. Теперь в Юре проснулся спортивный азарт – он получит Машу. И точка. Перед первым концертом Юра нежно подкатил к спортивной блондинке:

– Как настроение, звезда моя?

– Норм. Что, Юрка, прокатила тебя Александрова? – хмыкнула Ника, разогревая мышцы.

Юра прижал палец к губам:

– Тссс. Тут всё не так просто, – и широко осклабился, – никому не говори, но это игра.

– Какая ещё игра? – хрипловато поинтересовалась Ника. – По-моему, тебя откровенно послали.

Юра подошёл к Нике и приобнял её за талию:

– Детка, как тебе объяснить… У кого-то в голове мысли бродят извилистыми путями, у кого-то прямой дорогой. Шаг вправо, шаг влево – расстрел.

– Это у Машки, что ли? – захихикала Ника.

Юра с таинственным видом кивнул:

– Угу, у Машки. Так вот. Она мне проспорила и должна была за это охмурить фаната…

– А зачем фанатов охмурять? Они и так на всё готовы, – скривилась Ника.

– Угу. Но тут, понимаешь, я выбирал, кого. Чёрт знает почему, ткнул просто пальцем, и Машка кинулась завоевывать пацана. Как? Ты сама видела в Ростове.

– Да уж, с места в карьер. Все просто обалдели. Хотя он ничего такой, хорошенький, – оценила блондинка. – Я бы с ним тоже замутила.

– А зачем я буду уродов девочке подсовывать? – хмыкнул Юра. – Но Маша у нас актриса та ещё. Переборщила малёха. Короче, мы фэна этого разыграли, а он шизанутый оказался. Христианин и всё такое. Крыша вообще на паре гвоздей держится. В любой момент сорвётся.

– Да прям!

– Не веришь, сама спроси у Маши, христианин он или нет, – обиженно надул губы Юра. – Он, прикинь, даже в монастырь собирался. Крейзи не то слово! Только много с Машкой не болтай, ей типа стыдно. Мы с ней только что в гримёрке разговаривали. Она боится этого фэна и не знает, как от него отделаться. Прикинь, балда, дала ему телефон. Теперь хоть номер меняй.