Мужичок с проседью в форме охранника пристроился с кружкой кофе на первом ряду и цокал языком при каждом пируэте. Маше он был безразличен. Не обратила она внимание и на вяло стекающихся в концертный зал ребят из труппы. Они таращили глаза на неожиданно ранние занятия коллеги, но не стремились присоединиться. Пока Жанна не пришла, жаждущие танцоры выстраивались к диспенсеру с водой, а потом с пластиковыми стаканчиками растекались по залу, пытаясь хоть на несколько минут растянуть безделье похмельного утра. Делая очередное па, Маша заметила Юру среди не слишком румяных «после вчерашнего» лиц. Тот, засияв улыбкой, выбрался на сцену.

– Привет! А я всё думал, куда ты исчезла… – Он ткнул пальцем в планшет, чтобы отключить музыку.

Маша остановилась и убрала со лба прилипшие волосы:

– Трек верни. Я занимаюсь.

– Да ладно, Марусь. – Юра попытался обнять её: – Скоро придёт Жанна и будет нас гонять так, что пар из ушей попрёт. Пойдём лучше кофейку попьём. Тут дармовой.

Маша убрала Юрину руку с талии:

– Не хочу. Пей сам.

Юра посмотрел на неё с недоумением:

– Ты не в духе? А вчера вроде…

– То, что было вчера, ничего не меняет.

– В смысле?

– Забыл? Я же люблю благотворительный секс, – недобро ухмыльнулась Маша. – Сплю с теми, кто меня убивает, и с теми, кто меня бесит. С тобой, например.

Улыбка на Юрином лице потухла, глаза стали жестокими, ледяными. Такого взгляда у бывшего друга Маша не видела никогда, но вдруг нутром ощутила, что он способен на всё с теми, кого посчитает врагом. Юра бросил небрежно, как плевок в лицо:

– Ты ещё пожалеешь.

Глядя, как он уходит со сцены, Маша подумала: «Можно меня поздравить. Мы стали врагами». Змейка пота скользнула по спине, а уголки глаз увлажнились от едкой обиды на всех вокруг, включая саму себя. Хотелось сделать что-то хуже: запустить Юре в спину планшетом, ударить его, завопить на весь концертный зал так, чтобы тучи взорвались дождём. Но её лицо лишь передёрнула гримаса, и Маша снова разбежалась по сцене и пролетела над ней в десятке высоких прыжков.

* * *

Долго ждать «ответного подарка» от Юры не пришлось. После обеда Жанна отозвала Машу в гримёрку и сказала:

– Александрова, разговор есть.

– Я слушаю, – напряглась Маша.

– Думаю, тебе не надо объяснять, что «Годдесс» – это коллектив. У нас, конечно, есть условные солисты, но их легко заменить, а если в коллективе раздрай и конфликты – зритель не получит то, за что платит деньги, – за ощущение счастья и праздника.

– Что вы хотите этим сказать?

– Сегодня ко мне подошёл Юра Григорян и заявил, что не будет работать с тобой в одной труппе. Никаким макаром. Готов уволиться, перейти из основного состава и прочее… А без его юмористических вставок весь концерт развалится, сама понимаешь.

– Не понимаю, – упрямо ответила Маша.

– Либо ты наладишь отношения с Григоряном, либо после этих гастролей остаёшься в Москве. Так сказала Анна Валерьевна. – Жанна не шутила. – Поняла?

– Да.

Маша зашагала по коридору, чувствуя, что пол вот-вот уйдёт из-под ног. Навстречу шли незнакомые люди. Она обернулась. Жанна пальцами растянула уголки губ, напоминая об обязательной улыбке. Маша закрыла глаза, проклиная судьбу, Юру и условия договора. Внутри её всё дрожало, но, снова распахнув веки, Маша улыбалась. Почти натурально. Излучая счастье.

* * *

Остаток дня Маше казалось, что спиной, боковым зрением, всеми фибрами она чувствует пристально следящий, злой, выжидающий взгляд Юры.

«Не дождёшься!» – кипело в ней, и Маша хохотала с девчонками, кокетничала с ребятами из труппы, играя на публику на грани фола. Затаённый протест, как второе дыхание, придавал силы: на вечерних выступлениях Маша гнулась больше, прыгала выше и улыбалась так, будто только что выиграла миллион долларов. И наверное, поэтому зрители завалили её цветами как никогда и дольше других аплодировали Марии Александровой, отбивая ладони.

Только оставшись одна в номере поздно ночью, Маша стёрла вместе с макияжем фальшивую улыбку с лица. В окружении всевозможных букетов Маша сидела на пуфе у туалетного столика, не в силах пошевелиться. Её усталое, горящее от перенапряжения тело могло разлететься на части, если бы к нему кто-то сейчас прикоснулся. В дверь постучали. Мысленно взмолившись о том, чтобы это был не Юра, Маша открыла. Перед ней стояла Ника. Она протянула телефон и сказала:

– Тут тебе Катя звонит. На твой почему-то дозвониться не может…

– Я его потеряла, – промямлила Маша и взяла трубку. – Спасибо, потом занесу в твой номер. Ты же в двадцать первом?

Получив кивок в ответ, Маша захлопнула дверь и снова оказалась в душном, пропитанным запахом цветов номере. Стремясь вернуться к себе настоящей, нажаловаться, возмутиться, выругаться, Маша схватилась за трубку, как за соломинку, что вытащит её из болота.

– Маруся, привет! – Родной низкий голос Кати прозвучал, как спасение. – Что с твоим телефоном?

– Утонул. Катюш! Как же я рада тебя слышать! – выдохнула Маша.

– Ого! Ты даёшь! Ты не занята? Я прям дождаться не могла, когда концерт закончится, – взволнованно бормотала та. – Представь, сидела и на часы смотрела. Смотрела-смотрела, как дурочка…

– Что-то случилось? – обеспокоилась Маша.

– Марусь! Я… Я в больнице… Я беременна.

Маша ахнула:

– Ничего себе! А почему в больнице?

– На репетиции в обморок грохнулась, – продолжала Катя. – Меня на «Скорой» в больницу отвезли… Сама Анка со мной поехала, прикинь? А теперь вот, лежу одна в палате. Я ничего не ела, думала – толстею, а оказалось, бебику уже третий месяц.

– Ого! И что ты думаешь делать? Это Лёнин?

– Лёнин, – подтвердила Катя и, не скрывая радости, выпалила: – Маруся! Ура! Мы женимся! Сегодня вечером он сделал мне предложение!

– Класс.

– Ты не рада?

– Рада, рада, конечно. – Маша попыталась придать голосу более восторженный тон. – Очень рада, Катька! Я просто измотана. Устала ужасно…

– Ну, тогда отдыхай. Я тебе завтра ещё позвоню, хорошо? – Катя счастливо сопела в трубку, как бурундук. – У вас же ещё завтра концерт, и домой – в Москву? А потом отпуск?

– Ага.

– Ура-ура, – пропела Катя. – Жду тебя, как соловей лета, любимая! Пока!

– Целую.

Маша положила трубку и посмотрела на себя в зеркало. Собственное лицо без грима показалось ей маской, унылой резиновой маской. Маша подумала, что её грустная романтическая история всё же имеет счастливый конец – в том разветвлении, где Катя поселилась одна в пустующей квартире напротив Лёни. Может, всё ради этого и было? Её страдания и жертвы? И этот сбивающий с ног водоворот событий нужен был лишь для того, чтобы на свете появился новый человечек – Катин с Лёней малыш.

Жизнь продолжается, и просто надо идти дальше, не оглядываясь.

– Что, Сивка-Бурка? Осталось день простоять да ночь продержаться? – сказала Маша своему отражению и, подмигнув, привычно растянула губы в театральную улыбку: – Они – алле-гоп, а мы – вуаля! Излучаем счастье!

Глава 2

Понаехали

Утром, когда пожитки были собраны, пульт, заботливо завёрнутый в плед, и инструменты в кофрах заняли почётные места в фургоне, Алёше позвонил отец. Как обычно, сухо, для галочки, осведомился:

– Как дела?

– Нормально.

– Спина, ноги?

– Лучше.

– Домой собираешься?

– Пока нет. – Алёша помолчал, но всё же с неохотой сообщил: – Я в Москву еду. Сегодня.

– Зачем?

– На конкурс «V-персона». Буду петь.

– Что ещё за бредни? – В голосе отца послышалось раздражение.

– Меня пригласили…

– Не выдумывай! – оборвал его отец. – Терпеть не могу, когда ты врёшь!

– Даже не собирался.

– Алексей! Не ёрничай! – Голос на том конце наливался напряжением, как клещ кровью на коже.

Похоже, отец слышал только себя. Как в старые «добрые» времена. Застыл в прыжке на воображаемую жертву, как саблезубый тигр в глыбе вечного льда. Такие не меняются.

Алёша промолчал. Ему было противно.

Отец продолжал давить:

– Всё лето болтаешься на море, я тебе хоть слово сказал?! За ум не пора взяться? Не пацан уже! Через неделю первое сентября.

– Что ты от меня хочешь? – терпеливо спросил Алёша.

– Как что? Я тебе говорю, а ты, как глухой, честное слово. Как с тобой можно разговаривать?! Я договорился с ректором – тебя восстановят. Сдавать вступительные экзамены не надо. Сразу учиться пойдёшь.

– Куда учиться?

– В Академию Госслужбы, конечно. Куда ещё?

Алёша вздохнул и присел на прохладный с ночи песок. Переложив смартфон в другую руку, он сказал:

– Спасибо за заботу. Не стоило. Чиновника из меня не выйдет.

– А кто выйдет? Бомж? Поп? С ним как с человеком говоришь, а он…

– Оте-ец! – пытаясь достучаться, чуть повысил голос Алёша. – Остановись! На секунду. Я хочу, чтобы ты меня услышал.

– И что? Хорошо, я тебя слушаю – что ты хочешь сказать? – Отец балансировал на грани скандального взрыва.

– Я буду заниматься музыкой. Я, правда, этого хочу. У меня получается.

– Да когда же эта хрень из твоей головы вылетит?! – вскипел тот.

Ожидаемое разочарование прокатилось по всему телу Алёши – этот разговор был слишком предсказуем и оттого бессмыслен. Алёша отвел на секунду телефон от уха, потом прижал к себе и хотел было бросить его, как гальку в море, но сдержавшись ответил:

– Никогда.

– Ты, похоже, забыл, на чьи деньги живёшь, – угрожающе начал отец.

– Почти всё лето я прожил на то, что заработал сам. Пением.

– В кабаках?! Ты?! Мой сын?!

– Знаешь, надоело. Я сейчас положу трубку, возьму рюкзак и поеду на конкурс, – спокойно произнёс Алёша. – А ты просто вспомни, почему я ушёл из дома в шестнадцать лет. Пока, папа.

Услышав, как отец рявкнул: «Ах ты, мерзота…», Алёша с ледяным отчуждением отбил звонок и выбрал на экране смартфона «режим полёта».

– Праведник, эй! Все собрались, – подбежал Майк. – Ты чего застыл?

Не отводя глаз от покрытого барашками моря, Алёша проговорил:

– Теперь осталось только побеждать.

– Чего побеждать? – не понял Майк.

– Да ничего. Поехали, – поднялся с песка Алёша и пошёл к фургону.

* * *

После почти двух тысяч километров дороги, подозрительных пирожков в Россоши, драки с пьяными гопниками в придорожной забегаловке в каком-то Бурбусятинске и доброй сотни спетых песен рокеры прибыли, наконец, в Белокаменную. Столица впечатляла размерами, шумом, вывесками, пробками – не то, чтобы этого не было в Ростове или Краснодаре, но здесь всего было без меры – растянуто и помножено.

– Ну шо, компания «понаехалов», – пробасил Шаман, – ищем хату под съём и гулям!

Кэт и Шаман в столице уже бывали, и потому с видом знатоков то и дело показывали пальцами в окно: «А там Москва-Сити, а это искусственная гора, чтоб на лыжах кататься, а вон…» и так бесконечно. Алёша не успевал читать объявления о съёме квартир на сайтах и выглядывать в окно. Майк то и дело кричал прямо в ухо: «Ваще цены тут! Обалдеть… О! Вот сюда. Сюда надо позвонить! Тут дешевле». Звонки поручили Кэт. Она разговаривала томным, взрослым голосом с теми, кто сдавал недвижимость посуточно.

Договорившись, наконец, о квартире, Кэт отправилась туда вдвоём с Шаманом. Они разыгрывали пару, согласно кивая на все условия суетливой хозяйки. Подозрительно осматривая приезжих, ведь у неё снимают жильё только «люди приличные», тётка всё же вручила ключи Кэт и отправилась восвояси.

Выждав, когда та скроется из виду, взмыленная с дороги ватага ворвалась в обшарпанную однушку на первом этаже «в десяти минутах ходьбы от Речного вокзала». Девчонки устроили бой за душ и под конец влезли в страшную ванну вдвоём – победила дружба. Мужской части компании осталось спокойно отдыхать в «по-домашнему уютной», утлой комнатёнке на диване и креслах, пропахших табаком и кошачьими проделками. Алёша и вовсе прилёг на пол между сумками и барабанной установкой. В голове не укладывалось: через три дня кастинг, он будет петь здесь, в этом громадном городе, перед профессионалами и, может, так же, как приехал, в скрипучем фургоне Шамана отправится домой… Хотя нет – не может.

Дарт почесал в затылке, шевеля замусоленными дредами, и повернулся к Алёше:

– Я тут чё подумал… А если и мне в кастинге поучаствовать? Там вроде все могут прослушиваться.

– А что? Ты же классный вокалист, Дарт! – сказал Алёша. – Супер!

– Мы тоже спеть могём. Чего ты нас не зовёшь, Праведник? – с шутливой обидой проворчал Майк.

– И ты давай. Всем вместе круче.

Майк затянулся и, выпуская кольца дыма в потрескавшийся потолок с фигурно висящей паутиной, мечтательно произнёс:

– И все мы станем звёздами… А там клубы, лимузины, куча тёлок – сортируй не хочу: беленьких, рыженьких, чёрненьких. Чур мне – блондинок с четвёртым размером!