– Катька! Что за шоу вы устроили? – возмутилась Маша. – Я переживаю!

– Он тебе ничего не сказал?

– Не сказал. Молчит, как пень. Только: «Скажу позже, надо подумать»… Секретный агент, блин.

– Надо же…

– Так. – Маша подбоченилась, будто Катя могла это видеть. – И ты туда же? Рассказывай, что вы не поделили! А то дождётесь, что я коньки отброшу от любопытства. Трындец какой-то!

Мама заглянула в гостиную:

– Маша, как ты разговариваешь? Где ты такого набралась?

– Мам, – сердито ответила Маша, отвлекаясь от разговора: – Я и не так умею, с трудом сдерживаюсь. Представь, Алёша с Катей разругались в хлам, и ни один не признаётся, что случилось. Обалдели!

Мама покачала головой и ничего не ответила. Маша вернулась к разговору с Катей:

– Ты тут?

– Тут, – всхлипывая, ответила Катя.

– Ты что, ревёшь?

– Реву.

– Катюнь, ну не знаю, что он мог тебе такого сказать. Не обращай внимания! Он добрый на самом деле, даже если и сморозил чего… Не плачь, тебе нельзя нервничать. А ему я устрою! Довёл беременную! Сейчас позвоню и отчитаю!

– Не надо.

– Почему?

Катя высморкалась и сказала:

– Он ушёл уже? Я зайду.

– Погоди, я не дома. Он, как сумасшедший, собрал мои манатки и под белы рученьки отвёз к маме. Бормотал что-то о безопасности. Какая безопасность? При чём тут безопасность? Хотя мне понравилось, как он командовал…

Катя вздохнула:

– Тогда я приеду. Можно?

– Нужно.

* * *

Не прошло и получаса, как Катя вошла в гостиную, где восседала на диване Маша, заботливо окружённая подушками и укрытая кашемировым пледом. Катя была на себя не похожа: вся всклокоченная, с опухшими красными глазами. При виде её синюшной бледности, мама и бабушка встревожились:

– Катенька, у тебя ничего не болит? Как ты себя чувствуешь? Ты кушала? У врача давно была?

– Спасибо, нормально, – только и выдавила Катя, даже не улыбнувшись. – Мне бы с Машей поговорить. Наедине.

– Хорошо, уже ухожу, – кивнула мама и добавила: – Сейчас чаю поставлю.

– Не надо чаю, – резко ответила Катя.

На мамином лице отобразилось неприятное изумление, и дверь закрылась. Катя проверила, плотно ли.

Маша смотрела на неё во все глаза:

– Ну, Катька, ты объяснишь мне наконец?

Та присела на край кресла, встала, подошла к окну, провела пальцем по глянцевым листьям шикарной монстеры и замерла.

– Я не пойму, ты издеваешься? – спросила Маша. – Ты приехала помолчать? Мы сегодня день молчуна отмечаем, что ли?

Катя положила руки на живот и сдавленно произнесла:

– Думаю, меня посадят в тюрьму. Так что я… попрощаться пришла.

– Почему? – оторопела Маша. – Ты бредишь?

Катя прокашлялась, залпом выпила остатки сока из Машинного стакана и села, наконец, напротив подруги:

– Я не брежу. Твой Алексей меня узнал. Он собрался в полицию. – Её голос был сухим, как будто горло раздирала простуда.

– Зачем в полицию?!

Катя сглотнула ком, потянулась к стакану, но тот был уже пуст, нервно, со стуком отставила его на место, и призналась:

– Это я его столкнула. С обрыва. В Залесской.

Маша уставилась на Катю, широко раскрыв глаза, и не нашлась, что сказать. Стало тихо, только слышно было, как на кухне переговариваются домашние и льётся из крана вода. Наконец Маша вымолвила растерянно:

– Этого не может быть, Катька! Ты же хорошая. Ты не могла так человека… убить…

Катя не ответила, бесцветно глядя куда-то под стол.

– Нет, я не верю! – выкрикнула Маша. – Ты обманываешь! Не понимаю, зачем… Я же помню, когда я прибежала домой, ты с ребятами уже была там. Вы вроде с прогулки вернулись… Ты бы не успела…

– И ты сразу отправилась домой?

– Нет, я заблудилась, в какой-то овраг забрела, потом речку обходить пришлось. Я долго дорогу искала.

– А куда мы гуляли, знаешь?

– Нет.

– Мы ходили к водопаду: посмотреть, как ты снимаешься. Никита повёл нас через лес – так быстрее. Вике не терпелось поближе подобраться к Далану. Мы пришли как раз в тот момент, когда ты вопила на них с режиссёром. Далан психовал – пинал всё подряд. Не лучший момент для знакомства. Поэтому Вика, Антон и Никита свернули к ущелью: какой-то там камень посмотреть, раз уж в лес выбрались. А я побежала за тобой. – Катя перевела дух и схватилась обеими руками за живот: – Ой! Больно как бьётся!

Маша сказала холодно:

– Терпи. Что было дальше?

– Я тебя потеряла в этих долбаных кустах. Потом ты как закричишь… Я решила, что на тебя какой-то зверь напал, и схватила первую попавшуюся палку. А потом уже пошли твои причитания: «Алёша, Алёша», но слов толком не разобрать было – музыка орала с поляны. Слышу, ты кричишь: «Отпусти!» Я бегом. И вдруг вижу, как он тебя отвязывает… от дерева того. Извини, у тебя юбка была задрана и ты… так выглядела. Я подумала, что он тебя изнасиловал. У него лицо было сумасшедшее совсем…

– Он не насиловал…

Катя испытующе посмотрела на Машу и вдруг начала зло, отчётливо выговаривать слова:

– Ну да! Конечно, он пришёл в себя… Слава богу! А если бы не пришёл? Ты же могла сгореть! Заживо! Моя лучшая подруга могла тупо сгореть! Потому что у какого-то придурка крышу сорвало… Как это тебе, а?

Маша отвела глаза, сжимая в пальцах телефон так, словно это был лимон, который она хотела выдавить в чай. Катя продолжила:

– Да, я пошла за ним. С этой палкой. Алексей шатался, как пьяный, остановился только у обрыва. Он, похоже, сам собирался спрыгнуть. – Она пожала плечами. – Я помогла.

– Зачем?

– Потому что так, как он, поступают только отморозки. Таких надо уничтожать, – ответила Катя ледяным тоном. – И я не жалею, что сделала это. Ни секунды. Я защищала тебя. И поступила бы так снова. Потому что, когда мне было тринадцать, за меня никто не заступился. В нашем шахтёрском городке агрессивного быдла – хоть отбавляй. Один укуренный отморозок затащил меня за гаражи, когда я шла из школы, и так измывался надо мной, что… – Она махнула рукой. – Тебе лучше не знать… Жаль, я отключилась только потом, когда уже выползла оттуда. Кто-то вызвал «Скорую». А потом в больнице сказали, что вряд ли у меня будут дети после всех внутренних гематом и прочего. Спокойно так сказали. Следователь уговорил мать не поднимать шума – типа мне же хуже будет: зачем сор из избы выносить. Сволочь поганая. И мать у меня… тряпка просто. Она меня даже защитить не пыталась. Стыдно ей было, видите ли… Что люди скажут. – Катя сглотнула и показала на себя пальцем: – Так что вот этот живот – просто чудо! И я не могла позволить, чтобы тому, кто сделал подобное с моей подругой, всё сошло с рук. Я – не моя мать.

Катя отвернулась. Маша пробормотала:

– Ты никогда не говорила…

– Зачем о таком говорить?

– А Лёня знает? Про обрыв?

– Да. Он видел меня в лесу. С палкой. Я почему-то её не выбросила – хотела догнать тебя или ребят. Лёня тоже тебя искал. Мы столкнулись. Потом он догадался.

– Хороший, однако, друг… – поджала губы Маша.

– Я ему всё рассказала, и Лёня был согласен со мной, что монах… Алексей заслужил наказание. – Катя снова сделала паузу и хрипло произнесла: – Что ж, возможно, рожать мне придётся в тюрьме. Но, знаешь, за тех, кого я люблю, могу и убить. Тебя я люблю. Наверное, даже больше, чем Лёню. А ты? Ты теперь меня ненавидишь?

Машу раздирало непонимание и возмущение. Ком подкатывал к горлу, перекрывая дыхание. Чувствуя, что вот-вот разрыдается, Маша замотала головой:

– Нет-нет. Не ненавижу. Но Катя! Катька! Я люблю тебя, я люблю его! Я не могу выбирать! Не хочу! – Машу затрясло: – Катя, уходи, прошу тебя! Это всё должно как-то уложиться у меня в голове. Мне придётся это пережить… И пока не понимаю, как! Я не хочу на тебя злиться. Но, извини, я зла. Я очень зла на тебя. Лучше иди! Мы поговорим… Потом… как-нибудь…

– Маша… – Катя коснулась её кисти, но та вырвала руку и сказала:

– Иди. Просто иди. Я не могу сейчас!

Тяжело переваливаясь и поддерживая рукой большой живот, Катя поторопилась к выходу. Она распахнула дверь и, обернувшись, пробормотала:

– Прости…

* * *

Маша закрыла лицо руками и долго сидела не шевелясь. Господи, Катя… Как она могла выслушивать откровения, жить рядом, вытирать слёзы и думать только об одном: чтобы Алёша сгинул, исчез, испарился. Неужели его кровь не жгла ей руки? Неужели ей настолько наплевать на человеческую боль? Разве можно всё это назвать любовью? Очень странное понимание любви. Вдруг стало ясно: Катя не её защищала, она мстила за себя. И что самое страшное – было видно: она не раскаивается. Ведь так нельзя, как бы ни был Алёша виноват! Даже государство смертную казнь отменило…

Маша почувствовала капли холодного пота на спине. Катя ласковая, домашняя и Катя, представшая перед ней сейчас, – два разных человека – как близнецы: добрый и злой.

А если быть честной, Алёша тоже был разным: мрачным и весёлым, осуждающим и нежным, заботливым и грубым. Любящим и, наконец, страшным, безумным. Никто не знает, повторится ли с ним это… Но отчего-то Маша не боялась, не могла его бояться. Может, оттого, что отчасти стала ему как мать, когда нянчила его, немощного, не спала ночами у кровати, учила заново двигаться, или оттого, что они обменялись не только клетками, но частицами души, когда были любовниками?

Затрезвонил в руке телефон, Маша вздрогнула и, не глядя на номер, поднесла к уху.

– Мария? – произнёс до боли знакомый баритон. – Доброго дня!

– Здравствуйте, батюшка! – оживилась она. – Как вы?

– Спасибо, твоими молитвами. – Отец Георгий помялся, словно ему было неловко, и продолжил: – Я спросить тебя хотел, ты с Алексеем нашим связь не поддерживаешь?

– Поддерживаю.

– Хотел узнать, как он. На сердце неспокойно, хоть и не до́лжно мне. Давно его видела?

– Сегодня. Мы… вместе, батюшка.

– Не венчаны живёте? – недовольно буркнул отец Георгий и прикусил язык: – Ох, да как же вам быть венчанными, Алексей-то…

– Мы не живём вместе. Встречаемся. Он в музыкальном конкурсе участвует здесь, в Москве. Вы же знаете, как он поёт.

– Ну, добро. Значит, зря волновался. Здоров он?

– В общем, да. Более-менее. А почему мы не можем быть венчаны с Алёшей? – не удержалась Маша. – Потому что я не воцерковлена? Так он пока не настаивал.

– Ты ни при чём, Мария, хотя… и без тебя не обошлось.

– Батюшка, вы договаривайте, пожалуйста.

Иначе я с ума сойду. Столько секретов вокруг! Прошу вас!

– Алексей от церкви отлучен епархиальным судом. На три года. За грехи свои, что на тебя кидался… И за блуд…

– Какой блуд? – ахнула Маша.

– Да с тобой, наверное. Глупый он, спорить принялся с протоиреем: мол, не блуд, а любовь. Так бы епитимьями обошлось, хоть и строгими.

– Боже мой! А когда это было?

– В июне. Ходатайство сам подал. Будто наказать себя решил.

– Это ради вас батюшка, – вздохнула Маша. – Только ради вас. Алёша так скучал!

– Ох, Мария, не трави душу! Я же по закону нашему сообщаться с ним не должен. Но сердце кровью обливается.

– А вы лучше по сердцу, батюшка, поступайте, а не по закону.

Священник замолчал, и Маша поторопилась добавить:

– Я не учу вас, отец Георгий, и умничать не пытаюсь, просто, правда – так лучше. Когда Иисус жил, он ведь тоже не по писаным законам поступал. Сами знаете…

– Кхм, Мария, может, ты и права, – пробормотал священник, и Маша расслышала в баритоне нотки радости, обычной, человеческой, плохо скрытой. Он попросил: – Алёше передай, что я звонил. И, если захочет, дай ему мой телефон.

– Обязательно, батюшка! Думаю, он обрадуется.

– Благослови вас Господь.

Сердце Маши горячо забилось: «Алёшенька, Алёша» и, как прозрение, ворвалась мысль: он стал другим, потому что любит по-настоящему. Ведь всё есть в людях: и чёрт, и ангел. В каждом из нас живёт зверь, в каждом горит свет. И только от самого человека зависит, что он выберет в данный момент. Алёша сделал один выбор, Катя – другой. И это совсем не значит, что однажды Катя не решит иначе. Человек хорош тем, что не высечен из камня – он может меняться.

Маша набрала воздуха: она тоже выбрала своё, и «Маша прежняя» – та, кому было наплевать на чужие чувства, вокруг которой мир был обязан вращаться, больше не существует – она растворилась в дыме так и не зажжённого костра. Странный парень в подряснике изменил всё. Её окружали друзья, которые уже никогда не будут друзьями, её ожидала блестящая карьера, а теперь даже неясно, сохранит ли она работу – Юра наверняка сделает всё, чтобы этого не случилось. Ей хотелось известности и больших денег, а сейчас – одного: просыпаться и чувствовать тепло, болтать о пустяках, держаться за руку и видеть светлые лучики в Алёшиных глазах. Просто жить рядом с ним. Потому что Алёша помогает ей каждый день выбирать в пользу любви вместо ненависти. А она, возможно, помогает ему.