Через несколько минут беседы он решил проявить инициативу, увильнул от любезно-пустых дам и предпринял дипломатический круг по залу, из последних сил обмениваясь приветствиями и улыбками, пока не наткнулся на Фэрренса. Но в это время всех попросили к столу.

Эдриэнн усадила Бритт между Элиотом и послом. Гостей было много, и кучка молодых людей, вившихся вокруг нее весь вечер, оказалась оттесненной в патио, где было накрыто еще несколько столов.

Фэрренс с приема смылся. До того как пройти к столу, Элиот видел, как тот что-то говорил Эдриэнн, но не расслышал, что именно. Однако, судя по тому, что Эдриэнн попрощалась с ним, он объяснял причину своего ухода и приносил извинения…

Юджин Вэлти, находившийся сегодня в особом ударе, увлеченно излагал Бритт самые лучшие истории о своей дипломатической карьере. Та была прелестна, естественна, держалась вполне уверенно. Вэлти на минутку отвлекся, это дало Бритт возможность обратиться к Элиоту, чем она и воспользовалась.

— Элиот, со мной все в порядке? — шепотом спросила она. — Может, я слишком развязна или еще что?..

Абсолютно покоренный ее доверительной естественностью, он сказал:

— Вы все делаете правильно, детка, так держать!

— Я боялась совершить какой-нибудь промах, а мне так не хотелось бы хоть в чем-то уронить достоинство Энтони.

— Уверен, он будет вами гордиться.

* * *

Благодарение Небу, прием подошел к концу. Элиоту оставалось только проводить Бритт. Они попрощались с гостями и вышли на улицу к ожидавшему ее автомобилю. Шофер выскочил из машины, открыл дверь, но Элиот жестом попросил его вернуться на водительское место. Может быть, она захочет прогуляться?

— Здесь всегда такие прекрасные вечера? — после недолгого молчания спросила Бритт. — Почти как у меня дома в сумерки. Воздух такой ароматный.

Ее лицо в лунном свете светилось какой-то неземной красотой. Он не мог оторвать от нее взгляд. Ее губы, скулы, глаза, даже четкая линия подбородка — все полно счастья и такой чистоты, что он даже пальцем не посмел бы к ней прикоснуться. В ее радости светилась сама душа. Это было нечто им доселе невиданное.

Потом выражение ее лица вдруг переменилось.

— Я искренне сочувствую вам, — сказала она.

— Почему?

— Просто вижу, что вы страдаете. Мне кажется, Моник… Вы ведь расстроились из-за того, что она не пришла?

— Моник вольна делать что хочет.

Бритт в нерешительности молчала, но наконец спросила:

— Я могу вам чем-то помочь?

Элиот удивился и ответил тоже не сразу:

— Здесь ничего уже не поделаешь…

— Я могу хотя бы выслушать вас, от этого вам наверняка станет легче… Если, конечно, вы захотите рассказывать.

Элиот с минуту подумал, затем огляделся вокруг.

— Хотите немного пройтись? В Дели нет более спокойного уголка, чем здесь, в окрестностях посольства.

— Да, с удовольствием.

Элиот сказал шоферу, что они скоро вернутся, закрыл дверцу, и они пошли по тротуару. Невдалеке медленно двигалась группа гостей с приема, тоже, видно, решившая прогуляться в этот восхитительно свежий вечер. На стоянке оставалось несколько авто, в том числе машина, которая отвезет Бритт в отель.

— Какая экзотика, какая волшебная страна! — Бритт застенчиво взглянула на него. — О, конечно, к Африке это относится тоже. Простите за пафос, вам-то тут все, наверное, привычно.

— Индия и в самом деле сказочна, — сказал Элиот. — Одна из колыбелей цивилизации. Источник, из которого мы все вышли. Материнское млеко, которым вскормлено современное умопомешательство.

Она удивленно улыбнулась.

— Почему такая суровая оценка?

— И сам не знаю. Такое уж настроение. Простите меня. Не слушайте, что я говорю.

— Но вы хотели рассказать о себе. Скажите, что заставляет вас так страдать?

— Страдать?

— Вас выдают глаза, Элиот.

— Хм… Вообще говоря, может, идея прогуляться не так уж хороша.

— Я не хотела вас задеть или расстроить.

— Не беспокойтесь, со мной все в порядке.

Он сопротивлялся желанию рассказать ей правду. Более всего препятствовала тому его гордость, но уже и прошедший прием стал для него как бы репетицией спектакля под названием «Жизнь в унижении». Наверное, следовало бы рассказать ей все. Без гнусных подробностей, конечно… И потом, Бритт и Энтони как члены семьи должны же хоть в общих чертах представлять себе ситуацию.

— Буду краток, Бритт, поскольку не хочу слишком перегружать вас и Энтони своими проблемами. Просто я осознаю, что своим поведением создал необходимость как-то объясниться с вами. Очевидно, вы уже достаточно хорошо поняли, что Моник и я находимся на грани разрыва.

— О, Элиот, как все это грустно.

— Не сегодня это началось, поверьте мне. Не подумайте, что это просто размолвка, случившаяся на днях. Просто то, что до поры до времени можно было утаить в потемках семейной жизни, именно сегодня вышло наружу. И теперь не только касается наших личных отношений, но и задевает меня в профессиональном плане, грозит поломать мне карьеру. Не буду входить в подробности, но должен поставить вас обоих в известность, что нахожусь в весьма неприятной и крайне щекотливой ситуации.

— Да, Элиот, самое время было свалиться на вашу голову еще и родственникам из-за океана.

— Время и впрямь не совсем подходящее, но если быть до конца честным, то я рад вашему появлению, оно как-то отвлекло меня, развеяло мрак. Это всегда помогает, когда ты можешь хоть ненадолго отдохнуть от своих собственных проблем.

— Определенно, вы храбритесь, говоря так.

— Нет, не храбрюсь. Так оно и есть, поверьте. Но хватит обо мне. Я бы с гораздо большим удовольствием поговорил о вас.

— Обо мне? Ну, эта тема едва ли кому интересна.

— Я ничего не знаю о вас, Бритт. Раз уж мы принадлежим к одному семейству, хотелось бы получше узнать о новой родственнице.

Она улыбнулась.

— Рассказывать-то особенно нечего. Пока, во всяком случае. Пройдет несколько лет, и тогда, возможно…

— Бритт, я узнал, что вы собираетесь поступать в школу правоведения, — сказал он, пытаясь ее разговорить.

— Да.

— Что вас заставило прийти к такому решению?

Она сложила ладони перед собой и стала смотреть на луну так, будто видела там свое будущее. Наконец сказала:

— Вы действительно хотите это знать?

— Ведь я же спросил, разве нет?

— Обещайте, что не будете смеяться?

— Бритт, вы не забыли, что я дипломат? Можете смело посвящать меня в самые важные государственные тайны, и я бровью не поведу.

— Ну, это я так, для собственного спокойствия. Только не смейтесь.

— Ни в коем случае, обещаю.

— Я подумываю, не стать ли мне президентом.

Элиот выслушал эту фразу и медленно несколько раз кивнул, будто обдумывая услышанное. Она смотрела на него, ожидая.

— Ну?

— Должен вам честно признаться, что подобное намерение не кажется мне слишком возвышенным.

Она шутя ударила его кулачком по плечу.

— Вы дразните меня, Элиот. Это нехорошо.

— Да нет же, я просто подавлен вашими амбициями. Но объясните мне, почему вы хотите стать президентом.

— Да не обязательно президентом, просто я так сказала… Я имела в виду, что сделаю что-нибудь замечательное, из ряда вон выходящее. Черт, ну не знаю… Ну стану, например, членом Верховного суда, как Энтони, — если, конечно, мне удастся получить высшее юридическое образование — или сенатором, как Харрисон, или членом Палаты представителей американского конгресса, или знаменитым сыщиком, если мне хватит на это способностей. Просто я чувствую, что способна на что-то выдающееся. И поймите, не сам по себе пост для меня имеет значение, а возможность, используя его, сделать что-то по-настоящему важное и нужное людям.

— Я восхищен. У меня нет слов.

Она улыбнулась.

— Спасибо, что не смеетесь. Я ведь прекрасно понимаю, все это звучит как похвальба пятнадцатилетнего, перехваленного родителями прыщавого вундеркинда. Но вы задали серьезный вопрос, вот я и пыталась серьезно вам на него ответить.

— Я вижу, замужество ввергло вас в весьма подходящее семейство. Харрисон вхож повсюду, вплоть до Овального кабинета [5]. Да и Энтони… Даже не представляю, что он для вас может сделать. Ведь у законников нет более высокой должности, чем та, которую занимает он.

— Ну, а вы наш семейный дипломат, — добавила она. — Мы приберем к рукам все ветви власти, если вы хорошенько все обмозгуете.

— Боюсь, что я слишком мелкая сошка.

— Но вы еще молоды. Тридцать… Сколько?

— Тридцать четыре.

— Так вы только на десять лет перегнали меня? — Бритт рассмеялась.

Элиот не мог не восхищаться ею. Ему нравилось ее стремление оставаться самой собой, говорить от чистого сердца. Ему нравилось в ней все. Она взяла его под руку.

— Итак, я посвятила вас в тайну своих амбиций. А каковы ваши? Вы хотите стать министром иностранных дел? Послом? Кем?

— В настоящее время я пытаюсь сообразить, как подостойнее завершить свою деятельность на нынешнем поприще.

— Это дипломатическая отговорка. Лучше скажите мне честно, как и я вам сказала, чего вы хотели бы в этой жизни добиться.

— Знаете, а ведь Моник никогда не спрашивала о том, какие замыслы таятся у меня в душе.

— Ну, я же не Моник.

Он усмехнулся. Нет, она определенно ему нравится.

— Хорошо, я скажу вам. Для начала неплохо бы стать министром иностранных дел. Вот я и выговорил это вслух.

Она улыбнулась.

— Это прекрасно! Но сказано как-то не очень уверенно, ведь так?

— Да, пожалуй…

— Как вы полагаете, когда это произойдет?

— То есть когда стану министром иностранных дел? Не думаю, что это будет следующим постом, на который меня назначат. Сначала, вероятно, придется перебраться в Белый дом, на какую-нибудь политическую работу. Это первый шаг.

— Не значит ли сказанное вами, что вы демократ?

— Тсс… Не так громко. На дипломатической службе не рекомендуется иметь политические пристрастия. — Он подмигнул ей. — Всегда найдется дерьмо, которое тебя заложит. Простите, как говорится, мой французский.

— Ничего, Элиот, я и сама иногда люблю пустить крепкое словцо. Правда, не в присутствии Энтони.

Элиот собрался было ответить, но решил промолчать. Не стоило комментировать, все и так понятно. Он сам, будучи подростком, следил при отчиме за своим языком. Энтони нетерпимо относился к грубым словам. Но, выходит, она не может свободно себя чувствовать рядом с мужем и пользоваться языком по собственному усмотрению. Хотя, может, это и неплохо, Бог его знает. У них с Моник в этом смысле слишком свободно.

— Знаете, я рада, что вы демократ, — сказала она. — Меня немного смущало, что я единственная демократка в семейном клане республиканцев. А как вышло, что вы демократ?

— Так я ведь условный член семейства, если вы помните. Вошел туда как приложение к мамочке. Она стала членом семьи Мэтленд, а я нет.

— Прекрасно, Элиот, теперь я хотя бы знаю, что вы не смотрите на меня только как сын Кэтрин. Я очень боялась этого до того, как нам встретиться.

— Да уж, прекрасно понимаю, почему такие вещи могут страшить. Но в нашем случае вам нечего бояться.

— Надеюсь, что так.

Прогулка продолжалась. Бритт была прекрасна в лунном свете. Он поглядывал на нее и думал, что Энтони вряд ли часто прогуливается с женой при луне, если вообще прогуливается. Она, улыбаясь, осматривала все вокруг, и хоть держала его под руку, присутствия его будто не помнила. Элиот ее присутствие ощущал весьма сильно. Ощущал как мужчина… Вдруг, будто очнувшись, он осознал, как все это ужасно глупо, и страшно разозлился, что сам себя подвергает такой пытке.

— Может, нам вернуться? — спросил он.

— Если хотите. Я с удовольствием прогулялась, но пора и домой.

Она повернулась, и они отправились в обратный путь. Некоторое время шли молча. Элиот кое-как привел себя в чувство и теперь испытывал неловкость, хотя знал, что Бритт ничего не заметила.

— Какие у вас планы насчет экскурсий?

— Когда Энтони встанет, мы хотели бы осмотреть Тадж-Махал, другие достопримечательности, дворец магараджи Джайпура в том числе.

— Надеюсь, Энтони сможет выдержать длительную автомобильную поездку? — спросил он.

— Думаю, что да. Только не завтра. Господин Вэлти сказал, что завтра хочет пригласить его в свой клуб. И Энтони, мне кажется, примет приглашение. Не помню, как этот клуб называется…