— Скажи мне, ты не возненавидел меня за то, что у меня теперь появился бэби?

Он повел головой туда и обратно, как бы говоря этим — нет.

— Ведь мы можем пожениться и быть вместе, втроем. После выборов. Ты обязательно победишь, дорогой, я знаю, ты победишь.

Харрисон все еще не вполне осознал случившееся, но испытывал удивительное чувство удовлетворения. А всего-то и дел: наклонившись к его уху, она прикоснулась к нему своей великолепной грудью. Он понимал, что Мэджин не должна быть здесь, но как приятно ощущать ее присутствие. Она привносила такой уют и такое тепло, что он просто таял от удовольствия. И он позволил себе плыть по течению, то есть не изгонять ее, а побыть рядом с нею. Он просто лежал и упивался запахом ее волос, наполняя им свои легкие. Он любил Мэджин. Действительно любил ее.


Утреннее солнце явилось как дар небесный. Несмотря на все уверения Марка Филдмэна, Харрисон все еще сомневался, что вновь увидит его. Солнечный свет приветствовал его. Великое дело жить на этом свете. В любое другое утро подобная банальность, если бы и пришла ему в голову, то здорово насмешила бы. Но только не в это утро.

Собравшись вызвать сестру, он заметил стоящий рядом с кроватью стул. И вспомнил. Его воспоминание, правда, было туманным, но он не сомневался, что все это происходило на самом деле. Здесь, в этой палате, появилась Мэджин и исчезла так же загадочно, как и вошла. Но если ее где-нибудь в больнице перехватили, он об этом скоро узнает.

Харрисон протянул руку к кнопке вызова медсестры и чуть уже было не нажал на нее, как вдруг нечто заставило ее остановиться. Внезапно его осенило: скоро он станет отцом! Он, Харрисон А. Мэтленд. Отцом!

Но в самый разгар эйфории, охватившей его, он вдруг так же внезапно протрезвел. Отцовство отцовством, но какой скандал может разразиться! Как в самом деле будет обстоять с его ответственностью и респектабельностью? Как он будет выглядеть в глазах избирателей? Как вписать Мэджин с младенцем в реалии жизни серьезного политика? Он откинулся на подушку и закрыл глаза.

— Мэджи… — пробормотал он. — Ох, Мэджи, что нам с тобой делать?

День, когда он сделал ей ребенка, весь прошел перед его мысленным взором, он его прекрасно помнил. Оглядываясь назад, он теперь удивлялся, почему же он сам не додумался о такой возможности, и, что еще удивительнее, ни Бог, ни Провидение, ни циничная ухмылка судьбы не предупредила его. Он и до того не мог надивиться, насколько возбуждающе действует на него Мэджин. Но в тот день ее магия, ее власть над ним превзошли все, сопротивляться ей было немыслимо.

Почему вообще он решил взять ее с собой на Восточное побережье? Раньше ему и в голову не пришло бы пригласить кого-то из своих многочисленных женщин в собственный семейный дом. Ему, правда, нравилось, что в этой поездке было нечто авантюрное, но это поверхностное, а там было и еще кое-что. Подспудно — и полностью он осознавал это лишь теперь — ему хотелось вызнать, как она будет чувствовать себя с ним в священных пределах родового поместья. Она, конечно, понятия не имела, что у него на уме, она принимала его любовь как должное.

А тогда, в тот день, сказав Эвелин, что отправляется порыбачить в Чесапик, он, подхватив по дороге Мэджин, сначала доехал до Балтимора, потом, над Чесапикским заливом, к графству Тэлбот и Тред Эйвону. Но все время их путешествия под жарким июльским солнцем Мэджин держала свою руку у него на колене.

— Я так счастлива, Харрисон, — говорила она ему.

Они проехали деревушку Киркхэм, затем съехали на дорогу, ведущую к реке и дому. При виде знакомой местности, где прошло его детство, Харрисон почувствовал легкую грусть. Все пространство, насколько хватало взора, принадлежало семейству Мэтлендов с незапамятных, можно сказать, времен, и Харрисон был очень привязан к этим местам. Когда бы он ни приехал сюда, стоило окинуть взглядом ровные поля, болота и перелески, у него всегда появлялось ощущение, что наконец-то он дома.

Он знал Тэлбот Каунти с детства, и если и родился в Балтиморе, то лишь потому, что беременность его матери проходила очень тяжело и старый доктор Науф из Истона настоял на том, чтобы ее переправили через залив в больницу Джонса Хопкинса [8]. Когда Энн Мэтленд перевозили, она была почти при смерти.

Еще ребенком Харрисон чувствовал, что его рождение резко переменило жизнь родителей. Каким-то образом он довольно рано догадался, что после его рождения родители больше не возобновили супружеских отношений, что привело к тому, что его отец вынужден был искать любовных радостей на стороне.

И чем больше разлаживались интимные отношения землевладельца и бизнесмена Чарльза Мэтленда с женой, тем продолжительнее становились его деловые поездки. А когда началась война, он сразу же взял в Министерстве обороны, а позже в Управлении по продовольствию военного времени подряды и весьма эффективно с этими подрядами управился. В те годы семейство его почти не видело, а позже Харрисон узнал, что его родитель распрекрасно проводил тяжелое военное время в Вашингтоне, в обществе некоей весьма привлекательной молодой особы.

Сразу же после войны Чарльза Мэтленда разбил паралич. Энтони и Харрисон лишились отца будучи еще подростками. Энтони оставался год до окончания колледжа.

Так и вышло, что Энн Мэтленд пришлось управляться с хозяйством единолично. Дочь сенатора США от штата Мэриленд, она внушала сыновьям моральные правила, необходимость дисциплины и предопределенность их политической карьеры. Энтони, любимец материнской ветви семейства, с его уравновешенным интеллектом, высоким ростом и прекрасным телосложением, всегда был маменькиным любимчиком. А поскольку Харрисону достался от отца сравнительно небольшой рост и горячий темперамент, это вряд ли способствовало тому, чтобы мать его особенно полюбила.

Внимание, в котором он так нуждался, Харрисон нашел среди сверстников. В школе он пользовался популярностью и быстро сообразил, что родительская любовь не так уж и важна для его будущего, для его пути в мир. Он посещал Джорджтаунский университет и в 1951 году окончил его. Затем, в чине младшего лейтенанта, его призвали в армию, где он два года активно исполнял свой воинский долг, включая четырехмесячное пребывание в Корее с участием в военных действиях. Спустя три года после его увольнения из армии, когда Энтони уже учился в Гарварде, Харрисон закончил свое обучение в школе правоведения при Нотр-Дам. В 1958 году, получив адвокатский сертификат, он вернулся в штат Мэриленд.

Как-то, еще учась на третьем курсе школы правоведения, во время праздничного визита в родительский дом на Восточном побережье, он познакомился с Эвелин Дейтон. Энтони пригласил на каникулы своего гарвардского приятеля, и Харрисон, угнетенный тем, что все свое внимание матушка уделяет Энтони и его дружку, послал все к черту и, в поисках иных развлечений, взял гребную лодку и переплыл Тред Эйвон. Стоял необычно жаркий день, и он неторопливо проплывал вдоль берега Дейтонов, как они его называли.

Дейтоны, протестанты и демократы, соперничали с Мэтлендами из поколения в поколение, хотя несколько последних десятилетий конкуренция значительно поугасла. Хэнли Дейтон, чудаковатый бакалавр, проживал в родовом поместье. Все другие члены семейства рассеялись кто куда, избавив братца от своего присутствия. Эллис Дейтон, конгрессмен, проживал в Коннектикуте и был во враждебных отношениях с их папашей, Чарльзом Мэтлендом, все те годы, что последний провел в Вашингтоне.

В тот день на берегу реки, неподалеку от дома Дейтонов, Харрисон увидел стройную девушку, прогуливающуюся в тени деревьев. Старый Хэнли был в некоторой степени затворником и не устраивал у себя никаких приемов. Так что девушка скорее всего просто его племянница, дочь конгрессмена. Она заинтересовала Харрисона, а почему бы и нет?

С раннего детства Харрисон был посвящен матерью не только в тонкости борьбы между Богом и сатаной, но также в тонкости войны политической, где противниками были, с одной стороны, республиканцы, такие люди, как его отец и дед по материнской линии, а с другой стороны — демократы, люди вроде этих Дейтонов. С младых ногтей Харрисон усвоил, что Тред Эйвон не просто речка, а демаркационная линия между воюющими сторонами.

Девушка Дейтонов — если она и действительно имела отношение к Дейтонам — производила приятное впечатление. И Харрисон в этот прелестный весенний день преисполнился безрассудства. Итак, умело маневрируя веслами, он по тихим водам устремил свою лодку к берегу и подплыл достаточно близко, чтобы разглядеть черты незнакомого девичьего лица.

Оказалось, что она гораздо симпатичнее, чем он себе представлял, видя ее лишь с расстояния.

— Эй, на берегу, — бросил он замысловатый клич, — нельзя ли здесь одолжить чашку сахара?

— А это смотря по тому, кто вы, враг или друг, — не менее замысловато отозвалась она.

— Я республиканец, студент-правовед, по прозванию Мэтленд.

— В таком случае должна предостеречь вас, воды здесь заминированы!

— Значит, мне на роду написано подорваться на чертовой мине, — весело проговорил он и добавил: — Полный вперед!

После чего Харрисон причалил к берегу, и они с Эвелин, усевшись на газоне, проговорили целый час. Затем, почувствовав вдохновение, молодой человек пригласил девушку в лодку и, перевезя ее через пресловутый Стикс местного значения, представил своей матушке. Энн Мэтленд была особой достаточно духовно развитой, чтобы принять девушку. Но когда молодые люди, сев в лодку, отплыли к другому берегу, потрясенная и совершенно вышибленная из колеи женщина оказалась на грани того, чтобы предать парочку вечному проклятию. После этого Харрисону, естественно, не оставалось ничего другого, как жениться на девушке.

А Эвелин, зная, что ее дядюшка никогда Харрисона и в глаза не видел, представила его как Дэвида Феррегута — реальное историческое лицо, в действительности некогда подорвавшееся на морской мине. Девушка приехала на Восточное побережье на все лето, так что свидания продолжались. Они встречались тайком, понимая, что их отношения слишком уж современны для родственников, почитающих старые обычаи. Их брак, оформленный в конце того же лета, практически свел на нет количество переездов через реку, а остатки феодальной вражды рухнули десять лет спустя, в 1968 году, вместе с кончиной Энн Мэтленд…

Приближаясь к «Роузмаунту», особняку, построенному еще его дедом, Харрисон замедлил ход машины, опустил стекло и выставил голову, вдыхая свежий полевой воздух.

— Ну вот мы и дома. Как тебе эти сельские ароматы?

Дом произвел на Мэджин неотразимое впечатление, и Харрисон подумал, что его пышногрудая красотка сразу же принялась воображать, как бы она в этом доме жила. Удивительно, но он и сам с удовольствием представил себе эту картину.

— Дом этот, — пустился он в объяснения, — принадлежит нам обоим, Энтони и мне, по сути, значит, ни тому ни другому. Если кто и владел им полностью, так это наша мамочка. Ее дух все еще витает в этом доме.

— Ну и как же вы пользуетесь им вдвоем?

— Мы с Энтони предупреждаем друг друга, если кто из нас собирается посетить родовое гнездышко, так что друг другу не мешаем.

— Надеюсь, ты не сказал ему, что собираешься провести здесь уик-энд со мной? — с ужасом спросила Мэджин.

— Нет, я подумал, что мы с тобой и без того живем в море опасностей. — Затем он со смехом продолжил: — Если уж девушку кто и застигнет в объятиях женатого человека, так пусть хотя бы это будет член Верховного суда Соединенных Штатов. Но не беспокойся, на весь этот уик-энд дом исключительно за мной. Владеем мы этим домом на равных правах, вот и приходится пользоваться им по очереди.

— Все лучше, чем если бы дом достался старшему сыну, как это обычно и делается.

— Ох, мамочка была женщиной весьма эксцентричной. Мы с братом разделяем это владение. А дальше оно достанется старшему внуку, то есть тому из наших с ним детей, который родится первым.

— Но у вас же нет детей, ни у того ни у другого.

— Вот именно! Это и не нравилось нашей матери.

Харрисон печально улыбнулся. Он взял Мэджин под руку, и они направились к веранде, нависающей над пологой лужайкой, спускающейся к кромке воды.

— А чей это там домина торчит? — спросила она, указывая на другой берег.

Харрисон бросил взгляд на огромный белый особняк, находящийся более чем в четверти мили отсюда.

— Это дворец Дейтонов. Там ютится один старый пердун лет под девяносто. Он приходится Эвелин дядей.

— Так ее дядя здесь? Он же может увидеть нас!

Харрисон ухмыльнулся.

— Ну, если старый демократ-маразматик что и увидит, то кто в нашем республиканском лагере поверит его клевете и злобным наветам? Я боюсь его чуть больше, чем приведений. — Он поднял ее лицо за подбородок и долгим поцелуем приник к губам, после чего сказал: — Пойдем, Мэджин, я покажу тебе твою спальню и свои авиамодели.