Эстер Росмэн - Без покаяния. Книга первая

Забрав из машины ее багаж и пару бутылок шампанского, которые сразу отнес в холодильник, он повел ее в экскурсию по дому.

— Здесь все так чисто, — заметила она, оглядываясь по сторонам.

— Да, у нас тут имеется экономка, она приходит раз в неделю.

Харрисон указал ей на старинную фарфоровую вазу, стоящую на каминной полке, и пояснил, что ею владел еще его дед по материнской линии и только после его смерти сама Энн Мэтленд.

— Эта штуковина стала у нас фамильной реликвией, — сказал он. — Она как бы символизирует несгибаемый и неукротимый дух Мэтлендов.

— А это кто такая? — спросила Мэджин, глядя на огромный портрет, висящий над камином.

— А это, радость моя, и есть наша несравненная мамочка.

— Вижу, не очень-то ты любил свою мать.

— Да уж.

— А она любила Эвелин?

Он отрицательно покачал головой. Мэджин повернулась к нему.

— А меня… Как ты думаешь, она могла бы полюбить меня?

Обдумывая ее вопрос, он рассмотрел ее всю, будто прикидывая на глаз, как бы отнеслась его мать к Мэджин.

— Знаешь, я никогда не задумывался об этом. Ты сильна в политике, но не слишком религиозна… К тому же моя мать принадлежала к поколению людей, которые просто не способны смириться с такими отношениями, как у нас с тобой. Но говоря по правде, если отбросить все условности, думаю, ты ей понравилась бы, твоя сущность и все такое.

— Это было бы хорошо, ведь правда?

— Хорошо, но маловероятно. Вряд ли моя матушка смогла бы отбросить все условности. Но мне в тебе нравится именно то, что ее повергло бы в ужас.

И с этими словами он поцеловал ее, а руки его скользнули вниз.

Харрисон довел экскурсию по дому до конца, оставив напоследок семейную спальню. Они поднялись наверх и вошли туда, где прежде он спал только с Эвелин. Мэджин ни о чем не спросила, хотя, как ему казалось, она думала о том же. Он сел на кровать и смотрел, как она прошла в ванную и приводила там в порядок свои волосы. Любуясь тем, как ловко облегает ее юбка, он чувствовал возбуждение, и это ему нравилось. Вернувшись в спальню, Мэджин подошла к нему и встала между его ног, пальцы ее пробежали по его полуседым волосам и увязли в густых прядях, а он в это время поцеловал ее в грудь, чувствуя сквозь тонкую ткань блузки упругий сосок.

— Как насчет шампанского? — насмешливо и дразняще спросила она.

— Ты права, детка. Начать, пожалуй, стоит с шампанского.

Они спустились вниз, в гостиную, и Харрисон принес вино и бокалы, затем открыл дверь на веранду. Они устроились на кушетке, лицом к, камину, и он, открыв шампанское, наполнил бокалы.

— Такое впечатление, будто мы отмечаем нечто особенное, какое-то знаменательное событие, — задумчиво проговорила она.

— Так оно и есть, Мэджин. Так оно и есть.

За полчаса они оба слегка опьянели. Мэджин положила голову ему на грудь, говоря, как сильно она его любит. Рука ее гладила его грудь и плечи поверх спортивной рубашки, потом, расстегнув одну пуговку, она просунула пальцы под рубашку и ощутила, как бьется у нее под ладонью его сердце.

— Я хочу тебя, Мэджин, — пробормотал он ей на ухо. — Хочу тебя, хочу.

Рука ее скользнула вниз, к его бедрам, и даже сквозь плотную ткань брюк она почувствовала, как горяча и тверда его плоть.

— Что ты хочешь, чтобы я сделала? — прошептала она.

— Разденься, — сказал он садясь прямо. — Я хочу, чтобы ты устроила мне небольшой стриптиз.

Мэджин немного колебалась, а потому шла от кушетки в сторону камина неуверенно. Потом повернулась к нему соблазнительным движением одалиски, хотя и продолжала испытывать некоторую неловкость. Но вот она скинула с ног открытые туфельки — сначала одну, потом другую — и, высоко поднимая над головой руки, сняла блузку, открыв покачнувшиеся тяжелые груди. Затем коснулась застежки юбки и постояла без движения, потом расстегнула застежки и, когда юбка соскользнула на пол, отбросила ее ногой. Одарив его хмельной улыбкой, она медленно сняла трусики и теперь совершенно нагая стояла под портретом его матери.

— А дальше что? — спросила она, усмехнувшись.

Харрисон тяжело встал, придвинул кресло, поставив его между ними, и сказал:

— Иди сюда.

Когда она подошла, он повернул ее лицом к камину и наклонил к ручке кресла. Потом спустил брюки и прижался к ее ягодицам, чувствуя, что она ждет его. Вошел он в нее резко и сильно, так что она вскрикнула и уперлась руками в кресло. Она стонала и вскрикивала, а он даже не знал, от боли или наслаждения. Ему в эту минуту было все равно. Он хотел только одного — снова и снова проникать в ее сладостное лоно…

Когда Мэджин повернулась к нему, он обнял ее и прошептал:

— Я люблю тебя. Люблю…

Потом, когда прошло несколько долгих минут, он собрался с силами и снова посмотрел прямо в лицо Энн Мэтленд. Глаза его переполнились слезами — непостижимо, но он заплакал.

* * *

Тело Харрисона содрогнулось под одеялом, хотя он блуждал во тьме полусна. Глаза его были закрыты, и он не видел, как она вошла, не слышал даже, как открывалась дверь. Но когда ее прохладная рука коснулась его лба, он окончательно пришел в себя, сбросив дурман дремоты.

— Эвелин!

Он почувствовал, что его сердце куда-то плывет.

— Надеюсь, я не испугала тебя, дорогой. Ты выглядишь таким потерянным.

— Ох… Мне тут что-то вкололи. Это было что-то вроде сна, но по-настоящему, кажется, я не спал.

— Ты уверен, что с тобой все в порядке?

— Да, да. — Он постарался улыбнуться.

— Сегодня такое прекрасное утро. Я жду от врачей добрых известий.

— Надеюсь, ты их дождешься.

Эвелин принесла с собой несколько газет и положила ему на колени.

— Все выглядит не так уж плохо, — сказала она.

Харрисон открыл «Вашингтон пост». Статья помещалась в нижнем левом углу первой страницы. Прочитав заголовки и пару абзацев, он отложил газету.

— Кажется, никто не ждет, что из-за моей болезни колеса правительственного механизма перестанут крутиться.

— Не обижайся, Харрисон, но думаю, что для меня ты гораздо важнее и нужнее, чем для всего остального мира.

Он слабо двинул рукой и прикоснулся к ее пальцам.

— Харрисон, о чем ты думаешь?

Он колебался, долго молчал, но наконец все же сказал:

— Тебе не кажется, что я был гораздо счастливее в те времена, когда меня звали Дэвидом Феррегутом?

Эвелин рассмеялась.

— Ты это помнишь?

— Такие вещи не забываются.

Она поцеловала его в макушку и погладила по щеке. Харрисон смотрел, как от окна через всю комнату проходит пучок солнечных лучей.

— Как ты думаешь, они дадут мне передохнуть перед тем, как я вернусь к предвыборной суетне?

— Полагаю, что да.

— Тогда, может, мы съездим с тобой на Восточное побережье?

— Ты хочешь этого? — с неприкрытой радостью спросила она.

Его переживания по поводу «Роузмаунт» были довольно сложными. Да, он привозил туда свою любовницу, он даже зачал там с ней ребенка, но ведь это также место, где он маленьким сидел на коленях своей матери, и место, где он ухаживал за Эвелин.

— Я не просто хочу поехать туда с тобой, Эви, — ответил он. — Это вопрос жизни или смерти.

Бритт ехала из Атланты к холмам северной Джорджии. В субботу она должна быть дома, на похоронах своего дяди, Эрла Хэтчера. Тетя Леони позвонила накануне вечером и сообщила, что дядя Эрл умер, слушая по радио репортаж футбольного матча между университетскими командами. Она нашла его мертвым, он сидел в своем кресле, видно, не пережив одного из острейших моментов матча.

Энтони собрался было лететь с ней, но судебная сессия только началась, и Бритт не хотела, чтобы он в понедельник пропустил важное заседание, на котором они должны рассмотреть прошения об истребовании Верховным судом дел из производства нижестоящих судов. Она решила поехать на похороны без него, предпочитая встретиться со своим прошлым один на один.

Подъезжая, Бритт осматривалась по сторонам. Легкая дымка и лесной туман делали на расстоянии очертания Блю Ридж неясными, и воздух, который она вдыхала, опустив стекло взятой напрокат машины, был по-осеннему густ и ароматен, напоминая ей детство. И хотя далеко не все воспоминания детства были приятны, но теплое чувство при виде знакомых мест все же коснулось ее души: она снова вернулась домой.

Скромные, разбросанные в беспорядке, довольно ветхие домишки стояли по обе стороны сельской дороги, разительно отличаясь от тех зданий в Чеви-Чейз, среди которых она жила теперь. Деревенский народ, обитающий в этих ветхих домишках и ездящий на стареньких, пятнадцатилетней давности автомобилях, был ее народом; их образ жизни был некогда и ее образом жизни тоже. Правда, жители Джорджии имели интересы, отличные от тех, что появились у нее теперь. Они думали о том, как бы подостойнее отметить семидесятипятилетний юбилей супружеской жизни Фрэда и Мэй Эберсолов, о котором писали даже в местной газете «Карлайл индепенденс». Они беспокоились о проекте скоростной автотрассы, которая должна пройти восточнее станции Хоуп, но чье утверждение задерживают деятели Атланты. Они сильно тревожились насчет того, смогут ли «Тигры» одолеть «Индейцев» в бейсбольном матче. Их жизнь — и Бритт знала это — наполнена событиями местного значения, отношениями с близкими и друзьями. Ну а события внешнего мира для них все равно что стручковый перец к картофельному салату. Был бы, как говорится, салат, а уж съесть его в крайнем случае можно и без приправы.

В пятницу, после обеда, она смешивала виски с содовой для Энтони и водку с тоником для себя, и оба они следили за ходом предвыборных прений кандидатов в президенты. В этот момент и позвонила тетя Леони со своим печальным известием.

Нельзя сказать, чтобы новость особенно расстроила Бритт: своего дядюшку она, мягко говоря, недолюбливала, виня в смерти сестры Кэди. Но она ни минуты не сомневалась в том, ехать ли ей на похороны, ибо знала, что нужна своей милой тете Леони. Со стороны покойного там хватало родни, но вот у тети Леони родственников, кроме Бритт, пожалуй, больше и нет, так что ее присутствие на погребении дядюшки в какой-то мере даже необходимо.

Когда она приехала, Джаннет Джонсон, приятельница и соседка тетушки, потяжелевшая за то время, как Бритт не была дома, фунтов на двадцать, сидела с тетей Леони в гостиной. Сама тетушка была высокой, костистой женщиной, как и все в роду Уоллесов. Бритт и ее погибшая сестра Кэди переняли свою стройность и красоту от матери. Но ясные серо-голубые глаза достались Бритт от тетушки, тоже не лишенной привлекательности, как и все женщины в роду отца девочек. Да и вообще, несмотря на то, что девочки уродились похожими на мать, сходство с тетушкой тоже было очевидным.

Когда Бритт увидела заплаканное лицо тети Леони, глаза ее тоже увлажнились. Они обнялись. Знакомый запах, исходивший от тетушкиной кожи, запах того мыла, которым Бритт мылась в детстве, заставил ее снова почувствовать себя ребенком. Они вместе погоревали и поплакали. Каждая из них по своим причинам, но а обе — из-за того, что дядя Эрл так неожиданно, ни с кем не простившись, покинул этот мир.

* * *

Два дня спустя, в понедельник, с утра зарядил дождь, пробуждающий унылые воспоминания, северный ветер нес нескончаемую вереницу туч. Бритт сидела в комнате, которую помнила еще девочкой, и смотрела на ветки дерева, растущего под окном. За день до того, когда тетя Леони отправилась в церковь, Бритт съездила в Истон, где похоронены Кэди и их мать.

Бритт была слишком маленькой, чтобы отчетливо помнить мать, Лору Бритт Уоллес. Но Кэди совсем иное дело. Воспоминания Бритт о сестре до сих пор сохраняли кристальную ясность, и они посещали ее довольно часто, будто она здесь и там натыкалась на стопки старых фотографий. На самом деле никаких фотографий не осталось, все это было утрачено с исчезновением из их жизни отца, Джека Уоллеса, которого Бритт с тех пор ни разу не встречала и надеялась не встретить.

Хотя отец ее приходился тете Леони родным братом, та никогда не говорила о нем. И если Бритт пыталась ее расспросить о нем, та быстро переводила разговор на другую тему. Еще будучи ребенком, Бритт догадывалась, что исчезновение семейного фотоальбома как-то связано с Джеком Уоллесом, то ли он унес его с собой, то ли его уничтожили оставшиеся.

Бритт очень неясно помнила отца. Все, что осталось в памяти, это темная фигура в коричневой фетровой шляпе. Декабрьской ночью он привез ее и Кэди в Маунт Айви, а сам даже не зашел в дом, и лицо его оставалось в тени.